Он
Рубашку все-таки пришлось постирать. Заодно и не только рубашку. В конце концов, уважающий себя мужчина должен быть опрятным. Что же касалось галстуков, тут ему не было равных. При случае он всегда провозглашал принцип английских денди: «Мужчина без галстука не одет». И сейчас, примерив к голубой рубашке любимый свой галстук в узкую синюю полоску, он невольно залюбовался собою. Природа была щедра к нему, и в свои шестьдесят пять лет он не потерял ни единого волоса на голове, а легкая седина, как известно, лишь украшает мужчину. И почти все зубы, хоть и изранены были кариесом, однако ж как советские солдаты на передовой, из последних сил держались еще в ослабленных деснах.
Он влез в брюки и с удивлением обнаружил, что старые его брюки от выходного костюма, морщинясь, наплывают на ботинки. Значит, стали вдруг отчего-то слишком длинными. С чего вдруг? Или он вниз растет? Конечно, при росте в метр восемьдесят девять это не страшно, однако ж это не обрадовало. Ладно, и так сойдет. В конце концов, она тоже не Мерелин Монро.
Она… Познакомились они на танцах «Для тех, кому за 30». Увы, докатился он и до этих вот танцев!
В пятьдесят два года, когда он похоронил маму и остался совсем один (бывшая жена и дочка, и еще сын под чужой фамилией, и другие возможные его дети проживали в других городах и даже в других странах, и лишь мама поддерживала связь с ними), только тогда он пришел к решению, что все-таки надо жениться. Но Люба уже была замужем и проживала в Москве, и лишь изредка поздравляла его с днем рожденья открытками. Старая любовь не ржавела. Да, надо было ему все-таки жениться тогда на Любочке. И мама ее любила. Дураком был. Думал все еще впереди.
Да, в пятьдесят два года он понял, что самое удобное для мужчины все-таки – быть женатым.
Он стал посещать культурные мероприятия города, клубы по интересам и общественные организации. И сразу окунулся в самую что ни на есть богему. Писатели и поэты. Сразу несколько поэтесс положили на него глаз. Сразу, как опытный ловелас, он это понял. Выбрал самую бойкую, самую успешную и перспективную, лауреата всевозможных конкурсов, публиковавшуюся в толстых журналах Ирину Ковалеву. А впрочем, скорее всего, это она его выбрала. Жили у нее. Хозяйка она была никакая. Ну да ладно, на то она и поэтесса. Кастрюли – не самое в жизни главное. О литературе своей любимой она могла, как глухарь на току, говорить сутками. Стихами сыпала, как горохом из мешка, и своими, и чужими. Поначалу это даже очень забавляло. Писала и про него. Но как-то… недостаточно поэтично что ли. Ну например:
А за окошком под белым небом
Зиме кружить.
И без тебя уже, как без хлеба,
Мне не прожить.
Почему-то это не льстило. Особенно если сравнивать с другими ее лирическими стихами, посвященными не ему. Многого он не понимал в бурном водопаде ее речей. Однако поддакивал или глубокомысленно молчал, боясь прослыть профаном.И все-таки она его раскусила. Чего-то он не то брякнул, и она спросила в лоб:
- А кто такая Лика Мезинова?*
*Лика Мезинова – близкая знакомая Чехова. Прототип героини рассказа «Попрыгунья».
- Ну поэтесса, конечно. Кто ж этого не знает.
- Вот ты и не знаешь. И вовсе она не поэтесса.
Ну не знал он про эту Лику. Ну и что! И как-то сразу понизился градус их отношений, и стихи стали уж совсем откровенно обидными:
Ты такой красивый,
Ты такой счастливый,
Ты такой влюбленный
В самого себя.
А когда он спутал Гиппиус* с гибискусом**, она и вовсе стала откровенно издеваться над ним.
- Вот гляжу я на тебя, и прям руки чешутся на прозу перейти. «Лета к суровой прозе клонят», как сказал поэт. Не притворяйся, ты все равно не знаешь, кто это сказал. Не, на роман тут, конечно, не наскребешь, но на повесть наберется.
Кончилось тем, что в один прекрасный вечер она сказала просто, без обычных своих литературных экивоков:
- Слушай, до чего ж ты мне надоел. Забирай монатки и уматывай.
*Гиппиус Зинаида Николаевна (1869-1945) – известная поэтесса Серебряного века, литературный критик. После Октябрьской революции эмигрировала во Францию.
**Гибискус – южное декоративное растение с красивыми цветами
И он понял раз и навсегда: умная женщина – наихудший вариант для семейной жизни.
Надо было искать кого попроще.
В клубе цветоводов он познакомился с Ларисой.
Вот это была хозяйка! Не то что поэтесса какая-то. Всё чисто, всё уютно, всё продумано. Пироги, борщи, котлеты. Живи и радуйся. Сразу определила, что для пополнения семейного бюджета необходимо сдавать его жилплощадь. Отдраила запущенную после смерти матери его квартиру. Даже обои переклеила. Не понравилось ему только то, что деньги от квартирантов она забирала себе. К тому же, требовала и всю зарплату. А трудился он тогда вахтером в фитнес-клубе, хотя имел высшее техническое образование и в советские времена работал инженером. Понятно, на вахтерские деньги не разгуляешься, потому приходилось мириться с властью новой супруги. Отрабатывать пироги и котлеты.
А еще она требовала официального брака или же завещания имущества в свою пользу. И это пугало. Вот завещаешь свою квартиру, а через неделю и отравят тебя вкусными котлетками.
Мало того, у Ларисы была дача. О, как ненавидел он эти грядки, эти кусты смородины и крыжовника! Жара, комары… Никогда прежде не ждал, чтобы поскорей пришла зима.
И вот только-только наступила зима, и он вздохнул с облегчением, как вздумалось ей почистить палас снегом. И палас тот, пыльный и размером чуть ли не с гектар, тащить с четвертого этажа без лифта должен был, разумеется, он. На что он резонно возразил, что для этого существует пылесос.
- Ах пылесос! – грохнула Лариса кулаком по столу так, что подпрыгнула
посуда. – Ключи на стол – и чтоб сегодня же тебя здесь не было!
Так закончилось и это супружество.
Потом была Светлана из секции скандинавской ходьбы. Та взяла молодостью. Всего тридцать пять! И это очень льстило. Но она так вдохновенно пропагандировала сыроедение и уринотерапию, что он даже не стал продолжать с ней отношения.
У пчеловодов и кролиководов были, в основном, мужчины. Шахматный клуб он отсек сразу – если там и водились приличные женщины, то уж конечно, слишком умные. Только в хоре ветеранов и у краеведов удалось завести несколько знакомств. Но и те получились недолгими и малозначительными.
А годы летели, и он все реже ловил на себе заинтересованные взгляды женщин. И пиджак уже не сходился на животе. Хорошо хоть здоровье пока не подводило. Хотя мужская сила убывала. И от одной только боязни, что вдруг не получится, и не получалось ничего.
Ох, мужчины-мужчины, жениться надо вовремя…
Он уже стал подумывать, а не отыскать ли ему дочку. Ведь он честно выплачивал алименты на ее содержание. Но это было хлопотно. Решать что-то с квартирой. Переезжать в другой город. Да и рискованно. Какая она, родная его дочь? А вдруг злая и подлая.
И вот докатился он и до этих танцев «Для тех, кому за 30», которые прежде презирал. Какие уж там за тридцать – уж все за шестьдесят!
Ну да: оплывшие телеса, нелепые одеяния, химические кудельки вместо волос. Безрадостное зрелище. Мужчин он насчитал всего шесть человек вместе с ним.
Некоторые при орденах. Без прежнего тщеславия, а даже с некоторым беспокойством он трезво определил себя самым завидным здесь кавалером. И действительно, как только объявили дамское танго, со всех сторон площадки кинулись в его сторону бабульки. Но в то же время кто-то робко тронул его за локоть.
- Разрешите вас пригласить.
Как человек воспитанный он пошел танцевать, не глядя, обреченно готовый узреть нечто малосимпатичное. Но как только положил руку ей на талию и ощутил мягкое податливое теплое тело, он сразу неожиданно понял вдруг: вот оно, то, что надо. Мягкое, доброе, всепрощающее и всех жалеющее – то, что надо. Женственность. Ее почти не осталось в современном мире.
Она была гораздо ниже его, и потому он видел только ее макушку. Седые, абсолютно белые волосы. Самые красивые волосы – седые. Лицо под такими волосами словно светится. Про такие лица в прошлом еще говорили – благообразные. Недаром в прежние века люди пудрили парики. И почему сегодня все так панически боятся седины? Даже мужчины. Ведь если ты и выкрасишь свои седины, лицо твое от этого моложе не станет. Напротив, еще уродливей, еще заметней становится твоя старость. Еще более жалкой. Особенно если красишься хной. Только для арены такая красота.
Танец неожиданно быстро кончился. Или это он за рассуждениями своими не заметил, как время пролетело. И не желая расставаться со светлыми своими надеждами, не желая расставаться с ней, он сказал, словно оправдываясь:
- Вы уж простите, но я быстрые танцы не танцую. Только танго.
- Да-да, я понимаю, - радостно улыбнулась она.
Лицо ее показалось знакомым. Скорей всего, пути их пересекались в молодые годы где-нибудь на прежних танцплощадках, в пионерских лагерях, а то и в
одной школе – город ведь маленький. И потому выходило, что они ровесники. Он даже смутно припомнил ее молодой и совершенно некрасивой. Как то ни странно, сейчас она выглядела куда более привлекательней. Может и вправду, в старости душа кладет печать на лицо. И это обстоятельство было большим плюсом в ее пользу.
Он проводил ее до дому. О чем они говорили? Да так, ни о чем. О погоде, скорей всего. О том, какой трудной выдалась им жизнь на склоне лет. Короче, обо всем и ни о чем конкретно. Говорил, в основном, он. Она только поддакивала и улыбалась. Это ж вам не поэтесса Ковалева.
Они даже не обменялись телефонами. Договорились только встретиться через неделю, в воскресенье, у нее.
Цветов он решил не покупать – бесполезная трата денег. Лучше уж взять чего-то к чаю. Но от цен на шоколадки он пришел в ужас и взял только двухсотграммовую пачку крекеров. В ту пору он уже не работал в фитнес- клубе, так как в небольшом их городке и место вахтера было нарасхват, его принудили уйти. И теперь он жил только на пенсию. Так, с бутылкой недорогого вина и пачкой крекеров он отправился на свидание.
Она
В детстве каждое лето ее отправляли в пионерский лагерь. И вот когда ей было двенадцать лет, в день открытия лагерной смены, вечером, когда разъехались родители, объявили забавный маскарад. Мальчишки должны были нарядиться в девчоночьи платья, а девчонки – в мальчишечьи костюмы. Начались оживленные поиски партнеров. И только ей никто не предложил обменяться одеждой. Для нее не хватило мальчика. Это было так горько, так страшно, что она убежала в корпус и проревела там все то время, пока другие веселились у костра. А ее отсутствия никто даже и не заметил.
С тех самых пор тревога, что ей опять не достанется мальчика, парня, мужчины, мужа навсегда поселилась в ее душе.
Первый серьезный кавалер появился у нее лишь в двадцать один год. И буквально с первых же встреч стал требовать от нее, как он выражался,
н а с т о я щ е й любви, а не слюнтявых разглагольствований. В те благопристойные времена интимная близость до брака осуждалась, а если и случалась, то только после долгих ухаживаний, когда отношения естественным образом перетекали в предстоящий брак. К тому же, сдерживал страх «принести в подоле» - о контрацептивах тогда и слыхом не слыхали. Достать их в аптеках практически было невозможно. Но страх потерять его и снова остаться одной пересилил и страх забеременеть, и страх быть осужденной обществом. Она сдалась. Кончилось все трагически банально. Она все-таки забеременела, и он настоял на аборте, иначе он грозился бросить и ее, и ребенка. И она опять сдалась и сделала, как он велел. После чего он все равно исчез с горизонта, уехал куда-то.
Но этот горький опыт ничему не научил ее. И она вновь и вновь наступала на те же грабли. Она искренно желала чистой любви и хорошей настоящей семьи. И, видит Бог, случись такое, она никогда не изменяла бы своему мужу, так как по природе своей и по духу своему вовсе не была развратной. Но никто так и не осчастливил ее законным браком, никто не позволил ей родить. Никто никогда не говорил ей о любви.
Она копала чужие огороды, а потом поливала и полола. Но почти никогда не собирала урожая, так как очередная любовь к тому времени заканчивалась. Она делала ремонты в их квартирах, выводила тараканов и клопов, но ненадолго задерживалась в облагороженных ею жилищах, оставляя купленные и повешенные ею шторы.
И даже сейчас, когда жизнь катилась к старости и другие ее ровесницы давно остепенились и спокойно переносили одиночество (кто овдовел, кто развелся), так как в их годы уже и не обидно и не позорно было оставаться одной, она
все продолжала надеяться встретить наконец-то настоящую любовь.
Его она узнала сразу. Это был он, Тамаркин парень. Из соседней школы. Самый красивый, самый высокий, самый завидный парень в их городе. Тамарка гордо шла с ним под руку, и все они, девчонки-одноклассницы, завидывали ей. Но очень скоро Тамарка познакомилась с молодым офицериком и уехала с ним из родного городка. А тот парень тоже потерялся из виду. Она слышала о нем много плохого, но это было не важно. Он, конечно, постарел. И как-то… пообтрепался, что ли. И она вдруг сразу поняла всё: и его одиночество, и растерянность, и безысходность. И волна жалости и нежности подступила к горлу.
Понимая, что на дамский танец все кинутся приглашать его, она тихонько стала пробираться сквозь толпу поближе к нему, чтобы успеть опередить других.
И когда объявили дамское танго, она, как в прорубь, бросилась в новую любовь!
Торт «Наполеон» испечен и промазан был вчера. Заранее, чтобы успел пропитаться, и тогда его можно будет есть ложечкой. А сейчас она заканчивала украшать его. Розы из сливочного крема щедро расцветали на его поверхности. Она умела украшать. И не только торты. Ее часто приглашали даже не столько готовить, сколько именно украшать юбилейные и свадебные столы.
И сейчас стояли на столе в небольших салатницах и тарелочках разные закуски, украшенные кудрявой петрушкой, маленькими красными помидорчиками и черными оливками (специально покупала для украшения). И все это на нежных оборочках салата.
Ах, какой хорошей женой она могла бы быть!
На медленном огне допревали голубцы, настоящие, не ленивые, запеленутые в капустные листья.
Звонок в дверь. Он!!!