3.
- Никогда не препятствуйте приходить ко Мне детям…
Вдалеке сидел на невысоком табурете человек в длиннополом сером лёгком халате. Он говорил медленно. Всматриваясь каждому в лицо. Он обращался ко всем сразу и каждый из присутствующих ощущал, что этот странный человек говорит именно ему.
***
Я не вдавался в его речи. У меня перед глазами была иная картина: облепленный грязью, пропахший человеческой мочой и фекалиями стою перед высшим военным советом. Толстые непроницаемые маски на застывших лицах. Они не верят моему возвращению. Думаю перед ними двойник. В итоге звучит вопрос: как тебе, Пешка, удалось выбраться. Стойка «смирно» не для меня; руки в карманах грязных брюк, сплёвываю на чистый пол: скажу – не поверите. Мне предлагают: постарайтесь рассказать, чтобы поверили. Делаю безразличную мину, цыкаю уголком рта: шёл по головам. Выдох возмущения взлетает под потолок ангара: вы говорите об этом в переносном смысле? Кашляю и выдаю: в прямом, переносить было нечего, полз наверх через гниющие трупы, полз к солнцу, его не видел, знал, что оно есть; упирался в разлагающиеся тела руками и ногами, иногда проваливался по локоть в гнилую плоть или по колено в что-нибудь похлеще; себе не поверил, когда солнце ударило в глаза заходящими лучами; вытер лицо рукой в чужой крови, смахнул усевшихся на лицо мух и направился к точке возврата.
***
Моё присутствие здесь нелегальное. Я дезертировал в эту эпоху по причине трудного отслеживания разыскиваемого человека поисковой системой. И не прогадал. Здесь нравится. Мне комфортно. Научился входить в тела здешних жителей и читать их мысли, даже иногда кое-что их руками делать, то, что им непривычно, отчего они частенько впадают в ступор и зависают как вычислительный механизм, проглотивший вирусную школьную программу.
Никогда не догадывался, насколько интересно занятие примерять на себя тело другого человека, узнавать его пристрастия, предпочтения, читать мысли, узнать, открытая эта натура или он тот, кто ходит под дождём в чужих ботинках.
Признаюсь, забавны первые минуты нахождения в новом «костюме» или новой «одежде», они не всегда по размеру и можно сравнить с поведением верзилы, пытающимся натянуть на себя понравившийся костюм коротышки. Смешно и только.
Мне-то ужас как весело, а вот моему «костюму» не до смеха. Ему некомфортно. Сразу чувствует неладное.
Население эпохи, выбранное для укрывательства, по большинству низкорослое. Редко повстречаешь настоящего великана, высокого и крепкого.
Ощущения от примерки таковы – костюм с чужого плеча мал в плечах. Естественно, стараюсь выпрямиться, размять руки-ноги и у моего визави трещат коленки, распрямлюсь – и у него стреляют позвонки, пошевелю плечами – хрустят суставы. Тяжело, но никто не обещал дворцовых покоев и люксовых карет на быстром ходу. Вот и получается, то, что для привычно, для «костюма» новинка, чем и ставлю в тупик счастливчика.
Наглядный пример. Прогуливаюсь вчера вечером по здешнему городскому рынку. Захожу в лавку торговца тканями. Стою, наблюдаю тайком, с умным видом знатока рассматриваю образцы тканей. Вижу, хозяин, хитрая, прожжённая бестия, заговаривает покупателя, сам тем делом отмеряет укороченным стандартом длины ткань. Заглядывает в глаза, льстит покупателю, дескать, как тому повезло, что он зашёл именно в его лавку. В других его-де обязательно обманут, а он, достопочтенный Мерхаб, за свою долгую жизнь и лишней нитки не вытянул и пусть его покарают боги, если он когда-нибудь обманет.
Как происходит примерка «костюма» описать не могу. Если просто, получается так: вот я сам в себе и минуту спустя – в другом теле. Спонтанно.
Клянусь третьим законом полкового устава, это произошло и в лавке. Стоял рядом с покупателем. И вот в теле Мерхаба.
«Клянёшься мною?» - мысленно спрашиваю хозяина лавки. Он озирается: «Ты кто?» Мерхаб не понимает, кто с ним говорит. – «Ты только что мною клялся, - говорю ему, - или уже забыл?» - «Кто клялся?» - глазки так и бегают по лавке. – «Ты», - настаиваю я. – «Я не мог никем клясться, клянусь… - Мерхаб осекается на полуслове, - вспомнил! Я клялся богами!» - «Я – твой бог», - с металлом в голосе произношу я. – «Мой? – не верит хозяин. – Как так мой бог?» - «Твой! – смеюсь, - а то чей же ещё! Или ты сомневаешься?» Хозяин глазками не верит и ищет говорящего. – «Чем докажешь?» Чувствуется, к нему возвращается прежнее нахальство и уверенность, он догадывается, что его разыгрывают. – «Докажи своё божественное величие!»
Это он зря. Его низкорослого, с отвисшим животом, сразу же сбивает с ног боль в ступнях, через плотную ткань тапочек из тонкой кожи горного козлёнка вылезают кривые пальцы с нестрижеными ногтями. Бедра и голени затрещали, удлиняясь. Тело начало расти в ширину и высоту. Мерхаб взвыл: «Мне очень больно!» - «Негодяй, - рокочу в его голове, - ты продолжаешь сомневаться?» - «Нет, - вопит он, - верни мне моё тело и повелевай! Исполню твой любой приказ, мой повелитель!» Не я произношу эти слова, Мерхаб, не без моей помощи, конечно. – «Видишь двух пожилых женщин в ветхих одеждах, - поворачиваю ему его голову налево. – Зови их в лавку». – «О, мой бог! – мямлит Мерхаб. – они бедны, они не купят ни локтя ткани, они для них очень дороги». – «Зови немедленно, - и начинаю шевелить его плечами, хрящи трещат. – Выйди к ним, возьми их за руки и приведи к себе. Предложи весь товар, что на полках, и тот, что в кладовых. Живо!»
Камнем, пущенным из пращи, вылетает Мерхаб из лавки под жаркое вечернее солнце. Хватает за руки женщин. Тащит за собой. Естественно, они пугаются. Упираются. Не хотят идти. «Уважаемые старицы, - лепечет Мерхаб, - прошу ко мне. У меня вы найдёте самый лучший товар во всём Арканде! Только у меня самый богатый выбор прекрасных, нежных и воздушных тканей!»
В нерешительности останавливаются женщины на пороге лавки. Никогда в своей жизни они не видели такого великолепия. Я же рад стараться: руками хозяина лавки расстилаю на прилавке тончайший переливающийся атлас, легчайший прохладный шёлк, ткани из хлопка и льна. Женщины шушукаются. Недоверчиво смотрят на хозяина. Смотрят друг на друга, не решаясь что-либо сказать. – «Нравится? – разворачиваю рулон шёлка. – Сколько локтей тебе нужно для нового халата? Столько? – отрезаю на глаз приличный отрез, сворачиваю и укладываю в корзину. – А тебе, - обращаюсь ко второй, - сколько?» Одна из них говорит: «Нам нечем заплатить за это, господин». – «А зачем вам платить?» - спрашиваю я. – «Как зачем, - бунтует Мерхаб, - за товар дают деньги!» - «Вам платить не надо, - объясняю им. – Это вам подарок от Мерхаба! Мерхаб – это я! Берите, уважаемые, и идите с миром!»
Мерхаб с тоской смотрит вслед женщинам. Но тут я выталкиваю его на улицу и кричу его ртом: «Слушайте жители нашего прекрасного города Арканда! Этой жемчужины мира! Это говорю я – Мерхаб! Сгодня я раздаю свои лучшие ткани, привезённые со всего света, бесплатно всем нищим и бедным! Спешите ко мне, все, кто слышал! Кто слышал, расскажите другим! Это говорю я – хозяин лавки тканей, уважаемый Мерхаб!»
Ох, повеселился же я, наблюдая за посеревшим лицом Мерхаба, когда он дрожащими руками отмерял и отрезал куски лучшей ткани и отдавал в руки бедняков и нищих.
Перед тем, как вернуться назад, предупредил Мерхаба: «Не вздумай изменить решение твоего бога. Или нынче же вечером не сможешь совладать с наложницей. Завтра обессилишь в постели с женой. Послезавтра тебя будут обучать любовным наукам в мужском гареме султана».
***
Это было вчера. А сегодня…
Если бы я не был свидетелем происходящего на моих глазах, то я был бы обязан это выдумать!
***
Как великолепно, трогательно звучит Его голос. Он не нежен и плаксив, не сюсюкающий. Он говорил на доступном языке со взрослыми людьми.
Он – голос – когда надо звенел натянутыми струнами лиры и разносился пением птиц. В определённые моменты он опускался до очень тихих звучаний и, чтобы Его слышать, толпа замирала и, затаив дыхание, ловила каждое слово.
Своим голосом Он управлял стихиями – за короткое время беседы уничтожающий зной сменяла освежающая прохлада, брызгал мелкий дождь и снова сверкало небесной чистотой синее азиатское небо.
В определённые минуты Он нагнетал трагизма в своём голосе или придавал металлические нотки, когда приходилось урезонить кое-кого из разбушевавшихся в неистовстве в рядах слушателей и, редко изменяя тембр, вводил каждого в своеобразный гипнотический транс. Я не был исключением. В некий момент я даже ощутил полёт. Вознёсся выше облаков и оказался на огромной зелёной поляне, она простиралась насколько хватало глаз, сидящим на деревянной скамеечке. Рядом, - протяни руку и дотронешься, - сидел Он и смотрел на меня миролюбиво и говорил. Его слова вызывали во мне живительные вибрации и вдруг снова ощутил в сердце забытое чувство уюта и душевного тепла. Проникаясь Его голосом, Его словами, Его речами, понимал растущее во мне желание слушать эти дивные, волшебные звуки постоянно.
Что значат Его слова: пусть будет в делах ваших да – да, а нет – нет, остальное всё от…
И этот его медитативный голос… Совсем не похожий на резкие крики отдаваемых команд и приказаний, что слушал я большую часть своей жизни. Хотя, сколько этой своей жизни прожил самостоятельно? Всё время под чьим-то контролем, чьею-то слежкой, негласным надзором. Право на глоток свежего воздуха непременно обязан заслужить, исполняя истерические приказы начальства.
Здесь же – воздуха столько, что им не надышишься. Не нужно ни у кого испрашивать разрешения подышать. И никто тобой не командует. И не дышит тяжело в затылок.
***
А ещё здесь есть Он…
Обвожу толпу взглядом. Народ сродни морским волнам, то прибывает, то убавляется. В определённое время наблюдаю множество стариков и женщин с детьми, их сменяют наводняющие пространство ремесленники. И все слушают, раскрыв рты. Прежде подобного они не слышали и от этого крайне возбуждены и растеряны: неужели так бывает.
По краям площади мелькают группы стражников. Они следят за порядком и, нет-нет, да и сами присоединяются к слушателям, повернувшись вполоборота к говорившему. Стражникам жарко – на головах кожаные шлемы с чешуйками украшений, кожаные куртки прикрывают тело, украшенные круглыми инкрустированными железными бляхами. Сочувствую стражникам – и сам обливаюсь потом, горю жарче полуденного солнца принять освежающий душ, в эту эпоху инженерная мысль ещё не выросла до таких цивилизационных высот, есть бани, что-то напоминающее помещения для водных омовений, но всё это очень дорого – вода в этих засушливых краях дороже золота. Обмахиваюсь сооружённым из двух палок и натянутой меж ними материей опахалом – и не спасает от жары просторный халат из тонкой хлопковой ткани. Стражникам жёстче. Лбы воспалены от частого вытирания рукой выступающего пота. Они беседуют. Увлечённо. Даже спорят о чём-то. Интересно, каков предмет беседы?
Без раздумий примеряю чужой «костюм» стражника. Того, что повыше, плечистее, мускулистее своего низкорослого товарища, который может похвастаться только единственным мускулом своего тела – отвисающим через пояс огромным животом, свидетельствующим о хозяине, любителе крепких вин, жирной пищи и пахнущих миндальным маслом вперемешку с потом стареющих блудниц.
Опытный воин, стражник сразу почувствовал перемены в своём теле, его «костюм» мне пришёлся кстати. Поначалу он болтал и следил за обстановкой на базаре и за происходящим на площади, а едва я нагло воспользовался его «шкурой», сразу занервничал и ощутил дискомфорт.
Чтобы служба сахаром не казалась, как говаривал наш взводный полудурок сержант, решил сыграть с ним маленькую шутку. Напрягаюсь, - стражник схватывает мой замысел на лету, - но ему ли соперничать со мной – что утреннему бризу с порывом урагана, - и с сильным треском выпускаю газы. Впору кричать – надеть противогазы, химическая атака! Мускулистый стражник растерянно вертит головой. Застыл с раскрытым ртом, полным не пережёванной халвы его товарищ. Остановились мечущиеся меж рядов покупатели и замолчали продавцы. Глаза у всех повылазили из орбит. Все смотрят с тревогой и неясным ожиданием на стражников.
Первым опомнился любитель вина и потных проституток.
- Ермей вчера на спор съел большой котелок густой чечевичной похлёбки. Все ели, в курсе, как от неё живот дует.
Объяснение находит понимание. Напряжение сошло. Загудел пчелиным ульем рынок. Покупатели вернулись к товарам, продавцы – к расхваливанию их достоинств.
- Тумис, я вчера постился, - опомнясь, поговорил Ермей. – Выдул ветер не я.
- А кто? – рассмеялся Тумис.
«Постился, - думаю, - а как тебе вот это!» Снова дую живот, Ермей хватается за выпирающее чрево и тут же резкий тонкий звук выходит из афедрона. Долгий, сочный, протяжный, как пение тростниковой флейты, когда высокие ноты ностальгическими синкопами рвут сердце исполнителя и слушателей.
Нельзя сказать грубо, мягко выйдет так – почти зачарованные извлечёнными мелодическими гаммами посетители рынка впадают в трагический транс. Ермей чувствует иглы взглядов, они так и пронзают насквозь его кожаную с бляхами защиту.
Дружба берёт верх. Тумис выступает вперёд. Делает грозное лицо. Сдвигает брови. Трубочкой сжимает губы. Тяжёлым взглядом вгоняет всех по отдельности по макушку в утрамбованный ногами песок. Стучит тупым концом копья.
- Сказано: объелся чечевицей. Что пялитесь, будто сами никогда шутя не пускали из афри злого демона!
Как всегда, находится остряк.
- Бывало и по нескольку духов подряд, но платья наши сзади не трепыхали полотнищами на ветру!
Смех сотряс толпу. Пальцы указывали на стражников. Топали ноги. Поднималась кверху пыль.
Ермей не даром считался опытным стражником.
- С каждого зрителя один дихтений! – рявкнул он. – Забыли о налоге на представления! Живо монеты сыпьте в ящик сборов!
Ничто так сильно не впечатляет человека, равно как и побуждает к принятию быстрых решений, это нежелание принудительно расстаться с трудом добытыми деньгами.
Будто по хлопку фокусника, любопытные рассосались по местам. Восстановилась тишина. Она нарушалась степенными разговорами между двумя умничающими дураками, желающими подороже продать и подешевле купить товар. Ярко светит солнце. Зной плавит воздух. Вдалеке в синем выгоревшем небе плавают фантастические миражи. Никому до них нет дела – насмотрелись.
- Ермей, а вправду, чего это ты вдруг решил так извращённо развлечься?
- Тумис, не я это. Клянусь богами! Не поверишь, - Ермей переходит на шёпот. – Такое ощущение, внутри меня ещё кто-то есть.
- Внутри? – не поверил Тумис.
- Снаружи! – съязвил Ермей. – И это его проделки. Я тут совершенно ни при чём.
Любое дело нужно доводить до конца. Решаю безобразничать до последней точки терпения. Не даю договорить Ермею, перекладываю копьё в левую руку, кладу правую ему на плечо, поглаживаю и говорю слащавым голоском:
-Не хочешь после службы отдохнуть в парной Бахраба? Только я и ты. Никаких блудниц. От них наутро член толще ляжки и свисают до земли яйца. Согласен? На выбор: вино, фрукты, горячий пар. Ты такой податливый. Я такой настойчивый…
Тумис не верит своим ушам и начинает вертеться.
- С чего бы это я … А если первым буду я… Потом поменяемся ролями…
Ермей сжимает рукой плечо товарища.
- Вот как ты запел, - Ермей не меньше Тумиса ошарашен своими словами. – Кто недавно говорил: ты мне жизнь спас, теперь проси, что хочешь, любое желание исполню.
- Не т-такое ж-же… - начал заикаться Тумис.
Пру напролом.
- Давай померяемся копьями. Чьё длиннее, тот первым отпирает калитку заднего двора.
Тумис, загорелый до кострового уголька, бледнеет.
- Ну, что, зассал, дружок? – смеюсь губами Ермея. – Да пошутил я. Пошутил! – и ныряю в тело Тумиса: маленькое, жирное, кривоногое, - я и с этим справился. Начинаю шалить внутри его «костюмчика» не по росту. И пошло-поехало: то плечи выверну, то тазом поверчу, то чечётку отобью ногами. Тумис ошалело пялится и старательно выделывает незнакомые ему танцевальные па, он не Ермей, сопротивления не чувствую.
- Видишь? – глаза Ермея скользят по другу, - теперь он – чужак – в тебе!
Быстро наскучило управлять послушной куклой. Воскресил в голове приятные эротические воспоминания и копьё Тумиса показало остриё между полос летней юбки, в те далёко-счастливые первобытнообщинные времена о таком необходимом предмете туалета как трусы не подозревали.
- Моё копьё длиннее, - нарочито баском, устами Тумиса произношу я, указывая на него Ермею и покидаю горемычных вояк и иду слушать Его. Он всё ещё что-то рассказывает собравшимся перед ним людям.
Продираюсь через плотную массу тел. Орудую локтями, расчищаю дорогу. Верчусь волчком. Вот я в первых рядах. Смотрю на Него. Ничего примечательного в Нём нет. Обычный мужчина среднего телосложения, среднего роста, худощав, приятное лицо с бородой, длинные волосы зачёсаны назад. Изумили глаза – тёмно-серые с голубоватыми прожилками – они, показалось мне, смотрят прямо мне в сердце. Встречаемся взглядами. Он моргает мне как старому знакомому, мол, как дела. Моргаю в ответ, дескать, всё хорошо. Улыбка украшает Его лицо. Мелкие морщинки бегут по загорелой коже.
Он что-то говорит. Не вникаю. Мне важен Его голос!
Его перебивают, - умники и выскочки есть в любой среде, - нарочито подначивая. Сейчас это разбойничьего вида мужчина в поношенной одежде, борода висит клочьями, при произношении слышен свист, во рту виднеются между зубов просветы. Говорит свистящий медленно.
- Ты тут нам красиво сыпешь песок в уши, рассказываешь сказки. Как наш прорицатель Хоша, тот обычно трезвый больше молчит. Стоит унюхать запах араки, оживает тотчас, а уж коли приложится воспалённым от жажды ртом к источнику радости, то его не остановить. Оживает язык Хоши, проясняется мысль, спадает с глаз пелена и он начинает видеть вдали что-то, ему одному различимое, разные красивые картинки и образы, находящиеся, по его утверждению, за пустыней Лахраме. Но он с детских лет такой, юродивый, ни к чему более не приспособлен и безобиден для окружающих. А вот ты, краснобай, птица другого полёта…
Говоривший со свистом замолчал, затем растолкал стоящих перед ним и заговорил снова, глядя с вызовом в лицо Тому, кто вёл с ними беседы, сидя на невысоком камне, используемом вместо стула.
- Божьи вестники птички на хвостиках принесли известие, что никакой ты не пророк, а сын плотника Озифа. Покажись нам во всём своём виде. Ты похож на нас, различий нет. Кроме одного – говоришь красиво и дуришь народу мозги. Ему нравится, когда кто-то ему на раны кладёт сладкий мёд облегчения и удовольствия. Вот и моя глупая жена Каха бредит тобой. Говорит мне, Фаси, почему ты груб, а не вежлив, как наш Учитель? Отвечаю дуре тупой, дочери тощей ослицы: я не сведущ в науках и не воспитан во дворцах, я каменщик, кладу кирпичи, строю дома. Мои постройки можно различить по характерным признакам. Я работаю руками. Чесать языком некогда, и болтаться тоже, нужно зарабатывать на хлеб насущный, не то что находящимся здесь лоботрясам и лентяям. В отличие от тебя, кого моя дура Каха называет Учитель, я не отвлекаю народ от работы. Что ответишь ты, Учитель?
Тот, к кому Фаси обратился Учитель, встал с камня.
- Ты прав, Фаси каменщик, Я – Ишаат, сын плотника Озифа, его мебель также находится во многих домах, и в тех, которые построил ты. – Ишаат протягивает руки. – Как и ты я не чураюсь работы. Плотничаю. Но мой Отец решил, что я принесу больше пользы на ином поприще. Я оставил станок, отложил рубанок, пилу, стамеску. И пошёл по той дороге, которую мне указал мой Отец.
- Плотник, говоришь, - не успокаивается Фаси. – Докажи. Покажи, на что способен. У нас ведь как говорят: языком молоть, не месить раствор.
- Охотно, Фаси, тебе и другим собравшимся слушать меня, я покажу своё плотницкое умение.
Учитель спустился с возвышения. Народ расступился.
- Кто подскажет, где находится плотницкая мастерская?
***
Меня едва не сшибли с ног и не растоптали, с таким воодушевлением и порывом толпа рванула за Учителем.
Ряды готовых заготовок. Доски. Поленья разной величины. На стене развешаны инструменты.
- Вот, Учитель, - Фаси ёрничает, - мастерская. Приступай!
- Что изготовить? – голос Учителя спокоен и тих, но его слышно далеко.
Фаси растерялся. Беспомощно взглядом ищет помощи. Не находит.
Учитель ждёт.
Решаю Ему помочь. Он слегка улыбнулся, и я услышал мысленную благодарность: «Спасибо, друг. Я бы справился и сам». – «У нас говорят, один – ты ничто, - отвечаю Ему. – Вместе – мы сила. К тому же и сам обучен работе с деревом». – «Что будем делать?» - «Глаза боятся – руки делают, правда? - смеюсь, - скажи им, что изготовишь колыбель».
- Ну, что же, раз не поступило предложений, выбор оставляю за собой.
Он решил не следовать моему совету и оставил в тайне своё намерение.
***
И Он и я были в родной профессиональной стихии. Так же, как и я когда-то, Учитель снял халат, закатал широкие рукава рубахи. Длинные волосы скрепил широкой полотняной лентой, завязал на затылке. Вместе глазами отыскали нужные заготовки.
Загляденье просто – как спорится в руках работа!
Пахучая стружка вьётся под ножом рубанка. Ароматные опилки устилают пол, звенит-поёт острозубое полотно пилы. Весело киянка стучит, долото вгрызается в податливую мягкую древесину.
Заворожённые зрители смотрели за движением рук Учителя – и вот, Он отходит от станка и глазам людей предстаёт детская колыбель. Встреваю и говорю, - никто из посторонних не слышит нашего диалога, - мол, погоди немного, хочу внести флёра в ощущение зрителей. Беру стамеску для резьбы по дереву. О! это у меня всегда получалось с первого раза – намётан глаз, сказали бы опытные умельцы, да похвалить было некому – выверенными движениями, тонкие опилки ветер сносит с поверхности, вырезаю на лицевой стороне коляски и на внутренней, где будет голова ребёнка, виноградную кисть, большие заострённые по краям листья, тонкие завитки усиков, фрагмент лозы. Стамеской в Его руках покрутил немного в воздухе, - проделал финт: пропустил острое лезвие веером между пальцев, чем привёл в полный восторг зрителей и самого Учителя и затем аккуратно положил инструмент на стол.
«Готово, Учитель! – говорю Ему, - извини за лёгкое ребячество». Учитель улыбнулся: «Мы все в душе дети, а за помощь – спасибо!» я стою поодаль от основной массы зрителей. Ощущаю нашу с ним энергетическую связь. Чувствую своими глазами, он кого-то высматривает в толпе и вдруг замечаю Его сконцентрированные взор на молоденькой беременной женщине, она также стоит отдельно от собравшегося народа, кое-кто из толпы бросает на неё гневный и осуждающий взор. Учитель протягивает руку к ней:
- Иди ко мне, сестра!
Девушка стоит. Она сомневается, что обращаются к ней. И тогда Учитель сказал яснее:
- Сестра, подойди, не стой стыдливо в стороне. Эта колыбель для твоей дочери, - протягивает приближающейся девушке готовое изделие; толпа перед нею расступается, никто не понимает, почему именно её выбрал Он. – Бери! Запомни, сестра, род твой будет огромен, и ты в полном здравии увидишь и будешь нянчить в сей колыбели внуков своих внуков и прославлено будет имя твоё навеки!
***
Прошло много времени. Я зачастил в стратосферу и солнечными чистыми вечерами, сидя в печальной задумчивости на облаке, благодарю Жизнь за то, что она свела меня с этим удивительнейшим человеком – Ишаатом, сыном плотника. В знак высшей благодарности к Нему я сменил имя: уж и знать забыл, что когда-то именовался Пешка, с давних пор я тот, на ком основана вера…
Якутск 29 мая 2022 г.