Как всегда, в ступор заводит Ф.М.Достоевский, с его историей Ипполита ("Идиот"), который перед тем как умереть от смертельной болезни зачитал общественности весьма торжественную речь, суть которой в следующем.
"Я не признаю судей над собою и знаю, что я теперь вне всякой власти суда. Еще недавно рассмешило меня предположение: что если бы мне вдруг вздумалось теперь убить кого угодно, хоть десять человек разом, или сделать что-нибудь самое ужасное, что только считается самым ужасным на этом свете, то в какой просак поставлен бы был предо мной суд с моими двумя-тремя неделями сроку и с уничтожением пыток и истязаний? Я умер бы комфортно в их госпитале, в тепле и с внимательным доктором, и, может быть, гораздо комфортнее и теплее, чем у себя дома. Не понимаю, почему людям в таком же, как я, положении не приходит такая же мысль в голову, хоть бы только для шутки? Может быть, впрочем, и приходит; веселых людей и у нас много отыщется.
Но если я и не признаю суда над собой, то все-таки знаю, что меня будут судить, когда я уже буду ответчиком глухим и безгласным. Не хочу уходить, не оставив слова в ответ, - слова свободного, а не вынужденного, -- не для оправдания, -- о нет! просить прощения мне не у кого и не в чем, -- а так, потому что сам желаю того".
****
Эта история позволяет с легкостью разгадать загадку непобедимости царицы амазонок Ипполиты, которую невозможно было захватить, пока на ней был какой-то непонятный пояс, подаренный богом войны Марсом. Так что Гераклу пришлось попотеть, чтобы через любовные признания вежливо лишить царицу этого самого пояса. После чего всех амазонок естественно перебили.
Но интересно не это, а то, что некоторые элементы этой истории зачем-то перекочевали в переделанную М.А.Булгаковым на современный лад историю про визит трех ангелов к Лоту перед сожжением Содома и Гомоорры. Ту самую, где немец Воланд, засевший в нехорошей квартире в Москве, пригласил кучу народа на бал у сатаны. В 12 нуль нуль по часам судного дня.
Вот, к примеру, бледный как смерть Ипполит вспоминает про оставшиеся 3 недели:
"Последнее объяснение: я умираю вовсе не потому, что не в силах перенести эти три недели; о, у меня бы достало силы, и если б я захотел, то довольно уже был бы утешен одним сознанием нанесенной мне обиды; но я не французский поэт и не хочу таких утешений. Наконец, и соблазн: природа до такой степени ограничила мою деятельность своими ТРЕМЯ НЕДЕЛЯМИ приговора, что, может быть, самоубийство есть единственное дело, которое я еще могу успеть начать и окончить по собственной воле моей. Что ж, может быть, я и хочу воспользоваться последнею возможностью дела? Протест иногда не малое дело...".
А вот, что говорит по этому поводу Воланд бледному как смерть барону.
"— Да, кстати, барон, — вдруг интимно понизив голос, проговорил Воланд, — разнеслись слухи о чрезвычайной вашей любознательности. Говорят, что она, в сочетании с вашей не менее развитой разговорчивостью, стала привлекать всеобщее внимание. Более того, злые языки уже уронили слово — наушник и шпион. И еще более того, есть предположение, что это приведет вас к печальному концу не далее, чем через МЕСЯЦ. Так вот, чтобы избавить вас от этого томительного ожидания, мы решили прийти к вам на помощь, воспользовавшись тем обстоятельством, что вы напросились ко мне в гости именно с целью подсмотреть и подслушать все, что можно".
****
А вот и последний бокал Ипполита.
"-- Ипполит, Ипполит, что с вами? -- вскричал князь.
-- Сейчас... довольно... я лягу. Я за здоровье солнца выпью один глоток... Я хочу, я хочу, оставьте!
Он быстро схватил со стола бокал, рванулся с места и в одно мгновение подошел к сходу с террасы. Князь побежал было за ним, но случилось так, что, как нарочно, в это самое мгновение Евгений Павлович протянул ему руку прощаясь. Прошла одна секунда, и вдруг всеобщий крик раздался на террасе. Затем наступила минута чрезвычайного смятения".
А это у барона.
"— Сию секунду, мессир, — сказал Коровьев, заметив вопросительный взгляд Воланда, — он предстанет перед вами. Я слышу в этой гробовой тишине, как скрипят его лакированные туфли и как звенит бокал, который он поставил на стол, последний раз в этой жизни выпив шампанское. Да вот и он".
****
Так что же случилось? Просто что-то блеснуло в руках в самый ответственный момент.
"По и он не поспел. Он видел только, как вдруг в правой руке Ипполита что-то БЛЕСНУЛО и как в ту же секунду маленький карманный пистолет очутился вплоть у его виска. Келлер бросился схватить его за руку, но в ту же секунду Ипполит спустил курок. Раздался резкий, сухой щелчок курка, но выстрела не последовало".
"Абадонна оказался перед бароном и на секунду снял свои очки. В тот же момент что-то СВЕРКНУЛО в руках Азазелло, что-то негромко хлопнуло как в ладоши, барон стал падать навзничь, алая кровь брызнула у него из груди и залила крахмальную рубашку и жилет. Коровьев подставил чашу под бьющуюся струю и передал наполнившуюся чашу Воланду.
****
И что касается главного вопроса Ипполита:
"Религия! Вечную жизнь я допускаю и, может быть, всегда допускал. Пусть зажжено сознание волею высшей силы, пусть оно оглянулось на мир и сказало: "Я есмь!", -- и пусть ему вдруг предписано этою высшею силой уничтожиться, потому что там так для чего-то, -- и даже без объяснения для чего, -- это надо, пусть, я всё это допускаю, но, опять-таки вечный вопрос: для чего при этом понадобилось смирение мое? Неужто нельзя меня просто съесть, не требуя от меня похвал тому, что меня съело?"
Вот ответ Воланла:
"Но теперь нас интересует дальнейшее, а не этот уже свершившийся факт. Вы всегда были горячим проповедником той теории, что по отрезании головы жизнь в человеке прекращается, он превращается в золу и уходит в небытие. Мне приятно сообщить вам, в присутствии моих гостей, хотя они и служат доказательством совсем другой теории, о том, что ваша теория и солидна и остроумна. Впрочем, ведь все теории стоят одна другой. Есть среди них и такая, согласно которой каждому будет дано по его вере. Да сбудется же это! Вы уходите в небытие, а мне радостно будет из чаши, в которую вы превращаетесь, выпить за бытие".