Сильные порывы ветра обрушивались на хилые стены одноэтажного барака, построенного ещё в пятидесятые годы двадцатого столетия. Зима стояла холодная. Одного дуновения ветра было достаточно, чтобы застучали зубы и отпала всякая охота выходить на улицу. Но только не мальчику восьми лет. Закутавшись потеплее, он выбрался из квартиры не через дверь, как все люди, а через окно. Он не хотел уходить от тёплой печки, но ничего не мог поделать: если он не пойдёт на улицу, не принесёт угля, печь потухнет, и в доме станет так же холодно, как и на улице. А этого нельзя было допустить, потому что Лёшка и Наденька и так уже сильно болели, да и сам он кашлял. Медленно передвигая ноги, брёл он к сараю с углём. Порывы ветра пронзали холодными иглами ещё тёплое тело, слёзы не успевали скатываться по щёкам, падая маленькими градинками к ногам. Добравшись до спасительных стен сарая, он поспешил зайти внутрь, чтобы спрятаться от ветра. В сарае было темно, и ему пришлось открыть дверь настежь, чтобы попадал дневной свет. Раскрыв сумку, он начал медленно складывать в неё камушки угля. Глаза защипало от слёз, он лихорадочно начал тереть глаза руками, но это ещё более усугубило положение: рукавицы были в угольной пыли, крохотные частицы угля попадали в глаза, вызывая режущую боль. Он зашатался и, оступившись, упал на кучу угля. От отчаяния, вызванного бессилием, он зарыдал в голос и начал вспоминать молитву, которой обучала его бабушка, но так и не вспомнил. Хотел позвать маму, но она ведь не придёт. Свернувшись калачиком, он просто плакал. Его рыдания прервал голос. Сначала он подумал, что это ему показалось, но голос повторился. Повернув голову в его сторону, он сначала не смог рассмотреть, кто называл его по имени: дверь была открыта, солнце светило в глаза.
- Юра, сынок, это я, тётя Оля, соседка твоя. Ты что тут лежишь? Что случилось, почему ты плачешь?
- Тёть Оля, мне глаза больно.
- Сейчас, подожди.
Подойдя поближе, она опустилась на колени перед мальчиком, он был одет как попало: старая шапочка, маленькая курточка, кусок тряпки, намотанный вместо шарфа, рукавицы. Лицо его было перепачкано углём, глаза опухли, по чёрным щекам, оставляя канавки, текли слёзы.
- Сейчас, Юра, сейчас!
Взяв мальчика на руки, она пошла в сторону своей квартиры, шепча при этом:
- Боже, как это так? Что он Тебе сделал?
Промыв глаза, мальчик глухим голосом произнёс:
- Спасибо, тёть Оль, мне надо идти.
- Подожди, а где мама? А Лёшка с Надькой?
Вытирая рукавом слёзы, мальчуган заговорил:
- Мама с Игорем поехали за деньгами, чтобы купить продуктов. Мне она сказала, что будет недолго, и закрыла нас на замок. Еды дома не было, Надя с Лёшкой начали плакать, я пытался их успокоить, но не смог. Потом они уснули. Кончился уголь, печка потухла, стало холодно. Я забрался на кровать к Лёшке с Надькой, укутался одеялом, сидел и плакал вместе с ними. Я не знал, что делать.
При этих словах он зарыдал ещё сильнее.
- Тише, тише. – Она повернулась в сторону соседней комнаты. – Боря, иди сюда.
- Да, Оля, - произнёс вышедший мужчина, муж тёти Оли.
- Возьми монтажку, иди к Любе, сорви замок и приведи сюда Лёшку с Надей. Люба, по ходу, опять ушла в запой, - и, повернувшись к мальчику, - хорошо, Юра, продолжай. Когда дети уснули опять…
- Я хотел вылезти в форточку, но она была высоко, мне пришлось выбить нижнее стекло. Я оделся, вылез, набрал угля и дров, закинул их в квартиру, в разбитое окно залез обратно. Вот, видите?
Мальчик поднял рубаху и показал три неглубоких пореза.
-Это я об стекло, - шмыгнув носом, произнёс Юра. –Пока я ходил за углём, дома стало ещё холоднее. Ветер задувал туда снег. Я стал искать, чем закрыть окно, но придумал только – старым Лёшкиным одеялом. Взял молоток и гвозди и стал прибивать его к окну, два пальца сбил, потом растопил опять печь.
- А что вы ели, Юра? – спросила тётя Оля. У неё самой на глазах начали проступать слёзы.
- Тёть Оль, вы только не ругайтесь, я залез в ваше подполье, набрал картошки, вот этим и питались. А ещё я накидал вещей к вашей тёплой стенке, и мы с малЫми, укутавшись, грели друг друга.
- Да-а, - протянула соседка. – Юра, а что ты такой красный? Дай-ка я смерю температуру… Так я и думала. Сейчас вызову «скорую».
- Лёшка с Надей тоже болеют.
***
- Всё, стой! Ты не сможешь уйти, весь квартал оцеплен тройным кольцом. Хватит! Сегодня и так погибло слишком много хороших парней. А у них семьи! Сколько детей ты оставил сиротами! Хватит, Юра, хватит!
Говоривший был полковником СК. Вот уже несколько месяцев он гонялся за парнем, которого обвиняли в тройном убийстве сотрудников юстиции. За эти три месяца полковник изрядно вымотался. Одетый в спецовку чёрного цвета, берцы, чёрный берет, с обветренным лицом и сединой в волосах, в свои пятьдесят он отлично сохранился. Не зря он по два дня в неделю пропадал в спортивном зале. А как иначе, ведь сейчас дома его ждёт молодая жена и двое детей. Вспомнив о семье, Денис Семёнович почувствовал, как защемило сердце от тоски, он не может сегодня не вернуться.
Рука уже начала отекать от наведённого на парня пистолета. Начал Юра:
- Я много ужасных поступков совершил за свои тридцать лет и согрешил на столько, что не будет мне прощения. Но я не хотел убивать тех людей, вы устроили на меня облаву, расставив флажки, где только можно. Все те, у кого я отнял жизни, первыми начали в меня стрелять, у меня не было выбора. Семёныч, ты посмотри, во что я превратился, месяц прожив в подвале с бомжами. Я устал бояться того, что меня могут поймать каждую минуту.
«Правда, - подумал полковник, - по парню видно, что он устал: лицо перепачканное, щетина в два пальца, в разодранных лохмотьях, под глазами фиолетовые мешки».
Но несмотря на вид парня, глаза его были полны решимости.
- Семёныч, я не вернусь в колонию. Когда освободился, хотел начать жизнь с чистого листа, хотел жить, просто жить. Ты не сможешь это понять, так же, как и я не смогу понять тебя.
Произнеся это, Юра начал поднимать свой пистолет в направлении полковника.
- Нет, - закричал Семёныч, - не надо!
- Прости… - это было последнее, что произнёс парень. На миг их взгляды встретились, и Денис Семёнович понял, что он сам хочет умереть. Усталость обрушилась на него, словно могильная плита. Он не успел сообразить, как уже грянул выстрел, рука сама сделала своё дело. Тело парня дёрнулось, пистолет упал на крышу, и бывший Юра полетел с высоты пятого этажа. По рации кричали, хотели узнать, что случилось, но Семёныч их не слышал, на онемевших ногах побрёл к краю крыши. Подняв пистолет, он, как и предполагал, увидел, что тот пуст. Внизу лежало тело человека, с рождения обречённого на смерть.
…- Вставай, слышишь? Юрий, пойдём, нам пора.
Открыв глаза, Юра увидел перед собой юношу. Когда-то красивое лицо было изуродовано шрамами. Под глазом синяк, волосы встрёпаны, одет в рваньё. Юра сделал усилие, встал.
- Куда идти? – спросил он у незнакомца, но тот лишь повторил:
- Пойдём, нам пора.
Юра долго следовал за ним, он не мог определить, сколько. Он ужасно устал, но не от ходьбы, а от встающих перед глазами, словно слайды, картин его жизни. Первое убийство. Тело мёртвого отчима. Мать, забившаяся в угол от ужаса. По мере того, как менялись слайды, незнакомый юноша всё чаще всхлипывал, потом разрыдался в голос. Он то и дело оборачивался – не отстал ли Юра. В его глазах читалась боль, которую только способно перенести живое существо. Юра поднял голову, пытался рассмотреть солнце, но его не было. Солнца нет, но светло, а вокруг расстилается безжизненная пустыня, и ни одного живого существа. Впереди показалась гора.
- Нам туда? – спросил Юра.
- Нам нельзя опаздывать, - только и произнёс юноша.
Подойдя с плачущим спутником вплотную к горе, они вошли в грот. Поднявшись по массивной лестнице, оказались у развилки трёх туннелей, ведущих неведомо куда. Пока Юра осматривал окружающую обстановку, из разных туннелей вышли двое: один – звероподобный человек с большой книгой в руках, второй – старец в сером одеянии с весами в руках. Лицо старца было нереально красивым, глаза излучали свет жизни,
энергия жизни плескалась в них. Старец заговорил, тем самым прервав ход Юриных мыслей.
- Молодой человек, чадо, сейчас тебя будут судить за хорошие и плохие поступки, и от этого будет зависеть, в какую из дверей ты войдёшь. Начинай, - обратился он к Вельзевулу.
Тот весело засмеялся:
- Ох, и долго я тебя ждал! В этой книге записаны все твои преступления законов Владыки Небесного: прелюбодеяния, убийства, алчность, жажда наживы, неуважение родителей.
Он зачитывал, отрывал лист и клал его на одну из чаш весов. Юноша, приведший Юру, стоял в тени на коленях и плакал, тело сотрясалось в рыданиях, и Юре было его жалко.
Листы своей тяжестью начали тянуть одну из чаш весов вниз. Юре становилось не по себе. Он чувствовал, что происходит что-то, от чего зависит его дальнейшая судьба. Вельзевул закончил, чаша прилично опустилась вниз. Старец посмотрел на неё и покачал головой.
- Ай-я-яй! Даниил, что скажешь ты?
Юноша встал, покачиваясь, подошёл к весам.
- Старче, - произнёс он, - я плохой хранитель, не сумел уберечь Юрия. Позволь мне взять его грехи на себя.
-Нет, Даниил, твои страдания на этом закончились. Давай что есть.
Даниил посмотрел печальным взглядом на Юру, пальцем смёл слезу и уронил её на другую чашу, та колыхнулась и немного опустилась вниз.
Юра понял, что это всё. И печально произнёс:
- Лёшка, Наденька, простите меня.
- Вспомнил! - закричал Даниил. – Вот!
И начал доставать из кармана флакончик, который вдруг упал к ногам старца, тот поднял его и рассмотрел, поднеся к глазам. Там были две кристальные детские слезы, подаренные брату в тот день, когда порывы ледяного ветра сотрясали барак.
Старец вылил их в чашу к слезе Даниила, и чаши уравнялись.
- Так, - произнёс старец, - из-за двух слезинок родных людей ты спасся, смертный. Я не могу пустить тебя в сады Эдема, ещё рано. Даниил, ты свободен. А ты, Юрий, возвращайся в мир. Я нарекаю тебя хранителем одного из падших чад.
Старец и Вельзевул исчезли, Даниил скрылся во втором туннеле, а Юрий побрёл в третий…
Маленький Антон бегал за кошкой с прутом, сломленным мальчиком с цветущей яблони, на которой сидел Ворон и неодобрительно качал головой.