Сегодня вспомнила руки своей бабули.
Небольшие по размеру ладошки. Морщинистые, натруженные, с веточками синеватых прожилок-вен. Большой палец левой руки слегка оттопыренный, со шрамом от пореза. Это от того, что ножи были в ходу железные, с тонким вихлястым полотном: чуть не так поставил - сразу ужалит, глубоко.
Я помню её руки, прядущие крепкую нить из овечьей шерсти. Лучше всех в деревне она пряла, на веретено. Пальцами левой руки она подхватывала пушистую шерсть, вытягивала волокна одинаковой толщины, скручивала их верёвочкой. Правая рука в это же время как-то подкручивала веретено и нить сама наматывалась на него. Чудеса да и только!
Эти же руки растирали мои коленки после падения: «у сороки заболи, у вороны заболи, у Наташи заживи и салом заплыви…» . Бабушкино заклинание действовало и вправду становилось легче.
Вот они обхватывают коровье вымя, мягко массируя его: так молока корова отдаст больше. Молоко, выдаиваемое этими руками, бьёт своими струйками в стенки и дно блестящего подойника. Пока он пуст - звонко, «дз, дз, дзинь». По мере наполнения звук от этих струй становится глуше, на поверхности молока появляется пенка - это она гасит его и звук постепенно становится шелестящим, потом -шипящим. В детстве я любила парное молоко и бабушка доила его мне прямо в подставленную мной кружку. Пока пьёшь это молоко, кучерявая пенка, возвышающаяся над её краями, перекочёвывает под нос белыми «усами». И мы смеёмся с бабулей…
Бабушка не была набожной. Я ни разу не слышала от неё, что бы она была в церкви. И не помню, что бы поблизости была церковь или часовня. Но иконы в доме были. Изредка, поутру, если рано просыпалась, я заставала бабушку в короткой молитве. Она смущалась и прекращала её, наспех перекрестившись.
Перед иконой висела лампада. Иногда в ней загорался крошечный огонёк.
Если в темноте прищуриться и посмотреть на него - увидишь разбегающиеся тонкие лучики света.
Чем сильнее щуришься, тем они длиннее…
Незаметно глаза сами собой закрываются, огонёк гаснет.
Бабушка думала, что я не вижу. А я видела сквозь тонюсенькую щёлку между век: перед сном она всегда, собрав в щепотку три пальца своей маленькой, но такой всемогущей руки, крестила меня.
Только она.
Больше никто и никогда.