18 мая исполняется 100 лет со дня рождения Николая Михайловича Михеева, поэта, чьи стихи, по мнению Анатолия Корчуганова ничуть не уступают лучшим образцам поэзии Михаила Исаковского и Алек-сандра Твардовского. Большинство произведений при жизни поэта публиковались в газетах и журналах. Первая отдельная книжка «Стихотворения» вышла только в 2005 году, которую поэт издал на собственные средства.
Наше знакомство с Николаем Михайловичем началось 7 ноября 2007 г. и продолжилось до его по-следних дней. В 2008 г. мы помогли Михееву издать небольшой сборник стихотворений «Ностальгия». Затем началась долгая и трудная работа по подготовке наиболее полного собрания произведений поэта. Несколько месяцев подряд я штудировал подшивки районной газеты за 30 лет, разыскивая стихотворения Николая Михайловича. Результат поразил и его самого – набралось более сотни забытых стихов. Затем следовала работа по упорядочиванию и систематизации. Многие стихи повторялись в разные годы, но в различных вариантах. Например, в годы брежневского застоя редактору не понравилась строка: «Два бога охраняют солнце». Переделал по-своему: «Солдаты охраняют солнце». Несмотря на плохое зрение и слух, Михеев лично дал названия разделам своей последней книги. В декабре 2008 г. сборник «От истока и до устья…» вышел в свет.
Ушли в мир иной почти все, кто был причастен к этой книге: автор стихотворений Николай Михайло-вич, главный зачинщик – мой отец, Толстопятов Владимир Григорьевич, спонсор издания, росчерком пера давший 40000 еще полновесных рублей – Петр Киприянович Ковалев, корректор – Галина Алексеевна Бугаева.
Творческое наследие Михеева – это не только стихотворения. В 2007-2009 гг. нами было записано несколько часов бесед с Николаем Михайловичем. В его рассказах можно узнать о нравах крестьян 1920-х, коллективизации, старообрядцах, довоенной нищете колхозной деревни, голодной юности, когда оклада хватала только на бутылку молока и булку хлеба в сутки, фронтовых буднях, госпитальной безнадеге, дикой несправедливости в отношении инвалидов войны. По барнаульским улицам тогда часто раздавался стук протезов и костылей о деревянные тротуары, поскрипывали тележки людей-«самоваров». Потом эта изувеченная братия куда-то исчезла. Брат Михеева Семен, получивший на фронте тяжелое ранение в голову, рассказывал Николаю, что дома инвалидов были подобны тюрьмам.
Николай Михайлович не получил высшего образования, но его кругозору могли бы позавидовать многие интеллектуалы. Поэт должен прочитать чужих стихотворений вдесятеро больше, чем написать сам. И Михеев придерживался этого правила.
В социологии существует теория семи рукопожатий. Михеев обедал за одним столом с Леонидом Утесовым, проходил с другими курсантами строем перед Георгием Жуковым летом 1942 г., обучался вместе с будущим «гекачепистом» маршалом Язовым, спорил с Климентом Ворошиловым, лично знал барнаульских литераторов Марка Юдалевича, Алексея Сотникова, резко критиковал Георгия Егорова за излишний художественный вымысел в будущем романе «Солона ты, земля!».
В 1944 г. в библиотеке Ирбита он читал подшивки дореволюционных литературных журналов, каким-то чудом уцелевших от чисток 1930-х. В эпоху Маяковского и Демьяна Бедного стихотворения Георгия Иванова, Константина Бальмонта и Анны Ахматовой не печатались. А журналы эти Михееву давала старенькая библиотекарша, работавшая там, еще когда книжное собрание и само здание принадлежало одному из местных купцов-миллионеров.
В заключении хочу предоставить читателям фрагмент одного из рассказов Николая Михайловича. Именно рассказов, т.к. на вопросы Михеев отвечал долго и обстоятельно. Иногда казалось, что он уходит в сторону, но в итоге Николай Михайлович давал точный и подробный ответ.
Когда были первые выборы в 1937 году, я в школе учился в шестом классе. Нас, учеников, несколько человек попросили крутить патефон. Тогда не было радио. Дали нам патефон, вот такую кучу пластинок. Самое главное - надо было иголки точить на оселке. Мы целый день развлекали публику и были в курсе дела. Поехали по выборам к макаровским сектантам на улицу, они собак спустили. Было нельзя к ним зайти. Поехал туда председатель участковой избирательной комиссии. Окна закрыты, никто на выборы не пришёл. Через три дня 22 человек арестовали, потом расстреляли.
Я до войны в суд в Тюменцево работал год с лишним, был у нас в суде следова-телем Ладонников, был женат на украинке. Лет через 10 после войны он уехал. Сестра его была директором книжного магазина в Тюменцево. Отец его был мельником до войны. Ладоников был секретарем тройки, которая судила сектантов. Он из-за этого в следователи попал. Приехала эта тройка, судили не только макаровских, там ещё были баптисты из Большой и Малой Медведки. Судья ему говорит:
- Пиши не то, что люди говорят а то, что я за ним повторяю.
Человек говорит одно, а судья совсем другое. Ладоников Алексей всё это пишет. Всё дело состоит из трех листов: заявление, подписанное кличкой Мельник или Стрелок, протокол на одной тетрадной странице, на третьей тетрадной странице приговор: «Расстрелять. Привести в исполнение немедленно, обжалованию не подлежит».
Тогда много было завербованных везде, чтобы себя не выдать они и подписы-вались кличками. Клички они не сами себя придумывали, вызовут и говорят:
- Ты будешь Стрелок, ты будешь Боец, а ты будешь Скворец.
Суд был закрытый, без свидетелей и заседателей, - барнаульская тройка. Фамилии доносчиков не разглашались. Осужденных увозили в каменскую тюрьму №3. Там уже расстреливали.
В Тюменцево, помню, случай был до войны. В газете напечатали портрет Сталина, пацаненок лет пяти глаза ему выколол. Сосед донёс. Хозяина расстреляли.
В 6 км от конезавода был посёлок Батрак. Там одного мужика во время войны исключили из колхоза, старик уже был. За войну всё износилась, телег не было. Пред-седатель колхоза попросил его сделать ему три колеса. Самому председателю было на чём ездить! Старик сделал. Провели общее собрание, постановили: принять его назад в колхоз! Вышли, он и говорит:
- За три колеса купил советскую власть!
Кто-то донёс - и его расстреляли. А доносили не всегда правду. В Берёзовке мужик жил Василий Иванович, забыл фамилию. В 1938 году его посадили на 10 лет. Я был с ним в дружеских отношениях, спрашиваю:
- За что тебя посадили?
- С бригадиром поругался. Обозвал его сталинским ж***лизом. На другой день меня арестовали, отсидел на севере. Вечную мерзлоту долбил.
Загнали их в Красноярском крае на скотный двор, летом они пустые. Коровы где-то на выпасах. Колючей проволокой обнесли, заключённые всю траву съели, которая там росла. Василия Ивановича водовозом поставили. Ему 18 лет было всего колодец в 10 метрах тут же, но за воротами. Он приедет, бочку воды нацедит, заедет, и по ковшу раздаёт, а посуды ни у кого нету. Они ладони подставят, сколько выпили - всё остальное на землю. Василия спасла шапка кожаная. Обед раздают -котелков ни у кого нет. Он шапку вывернет, всё что ему дали он съел, остальные только то, что между пальцами не провалилась. Вот так их содержали.
У нас соседи были Шалимовы, они до революции богато жили. Их три брата было, во время коллективизации двое бросили дома и уехали. А третий остался, пашни у нас рядом были, работал в колхозе кладовщиком. Таких работящих как он, не знаю людей больше. Они очень богато жили, потому что и жена и он работали. Скота много держали. Летним утром 1937 года встаём, вышли на улицу, а Мишка Шалимов плачет. Мы с братом подошли к нему, спрашиваем,
- Что ты плачешь?
А он говорит:
- Папку ночью арестовали, все деньги, какие у нас были, забрали...
После войны я его жену спрашивал в Макарово:
- Как Павел?
- Ни одного письма не было, как забрали…
Она лет через 15 вышла за мосихинского мужика замуж. А сын Мишка во время воны офицером стал, три ордена получил. Война кончилась, его как сына врага народа из армии уволили. Он токарем потом работал в Новосибирске на каком-то заводе…
P.S.
Поэты не умирают, они продолжают жить в своих книгах. И это про наши дни Михеев написал:
... А на тех, кто еще не убит,
Из-за звездной вуали Всевышний
С укоризной и скорбью глядит.