Шли дни, мое чувство росло и уже не умещалось в рамках скромного стихосложения по вечерам. Моими откровениями уже была списана не одна тетрадь. Но что это меняло? Мне хотелось поделиться с кем-то своими мыслями, а еще больше хотелось делиться ими с самим Толей и узнать, есть ли у меня шансы на взаимность. Это было единственным преимуществом моего заболевания по сравнению с заболеваниями моих одноклассниц. Ведь сколько бы они ни страдали, никаких шансов на взаимность это им не давало.
Правда, мои очень внимательные наблюдения за поведением Толи не склоняли к оптимизму. Несмотря на то, что его личность вдруг очутилась в центре всех моих мыслей и переживаний, он продолжал вести себя по-прежнему и, кажется, и дальше не замечал моего существования. Это могло означать одно из двух: либо он так же старательно скрывает свои чувства, как и я, либо никаких чувств у него нет.
Я утешала себя надеждами, что судьба не может быть до меня столь несправедлива, чтобы правдой оказалось второе предположение, но мысль о такой возможности не давала мне покоя, и потребность выяснить истину с каждым днем ;;становилась все насущнее.
Я долго искала возможность осуществить это и наконец-то придумала.
В течение одной из бессонных ночей я переложила на немецкий «Письмо Татьяны» из романа «Евгений Онегин» и решила незаметно положить это послание в карман Толиной куртки.
Письмо начиналось словами: «Я вас люблю, что же вам еще?» и завершался фразой: «Кончаю, трудно прочесть». После этого в коротеньком письме я предлагала Толе написать ответ, положить его в карман своей же куртки, куртку повесить в третьем ряду. Письмо я подписала «Миссис X», а к Толе обращалась «Мистер У».
Несколько следующих дней прошли как в горячке, я ежедневно по несколько раз наведывалась в гардероб, надеясь увидеть Толькину куртку на указанном крючке, однако прошла неделя, за ней вторая, но Толя раздевался там, где и раньше, и в его карманах было пусто. Последнее я осмелилась проверить, опасаясь, чтобы он не перепутал инструкции и не положил ответ в карман куртки, увитой на старом месте.
Так прошло две недели, и я с такой интенсивностью проверяла каждый день свой «почтовый ящик», что на меня начали странно поглядывать дежурные в гардеробе, очевидно, у них были свои мысли по поводу того, что именно я ищу в чужих карманах.
Через две недели я не выдержала и написала Толе следующее письмо, в котором отказалась от стихотворной формы выражения своих чувств и передала все своими словами, пытаясь выражаться как можно проще и доступнее, на тот случай, если Толя неправильно понял мое первое письмо. При этом я стремилась одновременно достичь максимальной откровенности, не потерять чувство собственного достоинства, а кроме того произвести на Толю лучшее впечатление. Результатом этого стали конструкции вроде: «Не подумай обо мне лишнем, но я предполагаю, что при наличии соответствующего ситуативного контекста эмоциональная окраска нашей вероятной конверсации могла бы приобрести положительный импульс. В связи с моим стремлением сохранить максимальную анонимность, я предлагаю начать с вербально-виртуального типа знакомства с опцией на предстоящий переход к глазному общению».
Он и не пытался и в течение следующей четверти появлялся в школу вообще без куртки, несмотря на то, что была зима.
Это могло означать одно из двух: или Толя неправильно понял мои письма и решил, что таким образом кто-то пытается пошутить. Или он сам решил посмеяться надо мной, и это подтвердило бы мои худшие опасения.
В первом случае это было трусость со стороны Толи, во втором – мое поражение.
На следующую же ночь я написала цикл стихов, посвященных моей любви к Толе, под названием «Ты недостойный», торжественно сожгла листок бумаги с написанным на нем Толиным именем и поклялась себе никогда больше не влюбляться без взаимности и до конца своих дней мстить роду мужскому за мое оскверненное первое чувство. Стихотворение, посвященное этому ритуалу, я назвала «Клятва». Его последние строчки были, по-моему, сильнейшими:
Клянусь я всех позабыть
До гроба чтобы не дождаться...