Слесарь

                Глава 1.
                Отец.
Вчерашняя жидкая грязь застыла из-за ночного мороза. Вздыбилась, и расчертила на дороге колею. Я стоял на обочине дороги, на небольшом замёрзшем пригорке и всматривался в ночь. Я смотрел в тёмную ночь и не доверял глазам. Верил слуху, который должен был услышать фырчанье лошади, скрип телеги или бормотание возницы, но кругом было тихо. Морозец крепчал.
   Мои ноги, завёрнутые в длинные, мокрые лоскуты, замёрзли. Я шагал на месте. Шагал на истоптанном мною пригорке, высоко подымая ноги и слышал только чавканье размокшей грязи. Я обманывал самого себя. Было слишком рано, чтобы возница проехал здесь и подобрал меня. Уговор был на утро, а сейчас тёмная, холодная ночь. Сколько мне ещё стоять здесь, на обочине, я не знал.
   Чтобы окончательно не замёрзнуть я отбегал от своего пригорка ровно на сто шагов. Бежал я к паровой трубе. Паровая труба была огненной и вплотную подойти к ней было нельзя. Пар, рвущийся из фланцевых соединений наружу, шипел и плевался, даря теплоту.
  Возле огненной трубы, я ненароком засыпал стоя. Засыпал согревшись, и забывал о своём пригорке, дороге и вознице. Просыпался от боязни, что всё проспал и возница уехал, не дождавшись меня у дороги. Поэтому решил бегать к паровой трубе греться, реже.
  Я терпел холод, терпел боль в замёрзших ногах и боролся со сном. Рядом с такой горячей, паровой трубой.
  Клюнув носом вперед, я еле устоял на ногах. Быстро осмотрелся по сторонам. Паровая труба шипела паром, в местах где плохо протянули болты. Небо вокруг заметно посветлело. Ушёл с неё голодный волчий взгляд. Я бросился к дороге. Немного пробежал вперёд, затем вернулся назад. Разглядев не ломанный лёд в колёсной колее, я успокоился. По дороге никто не проезжал. Вернулся на свой истоптанный пригорок, и вновь уставился вдаль, сильно дрожа от холода.
  Тихий цокот копыт я услышал, но подумал, что это вновь злая шутка сна. Остановившаяся на против меня лошадь громко фыркнула, я почувствовал её горячее дыхание. Открыв глаза, я не смог разобраться, снится мне она, или нет. Возница, не слезая с телеги ткнул меня тупым концом плети в живот.
- Ты живой? – спросил возница.
  Я не смог ответить, лишь устало кивнул и подумал, что мне стало всё равно, жив я или нет.
- Тебя к слесарям отвезти нужно?
- Да! - ответил я, и сразу же проснулся. Дождался!
- Так садись, чего стоишь.
  Преодолев боль во всём теле, я уселся на телегу, рядом с возницей. Телега была полностью загружена алюминиевыми флягами. Усевшись на солому, я подтянул к груди ноги. Попытался размять замёрзшие пальцы руками, но они были деревянными.
  Возница начал сразу что-то спрашивать у меня, я вяло отвечал ему, трогал лицо руками, и пытался избавиться ото сна. Когда казалось мне что я окончательно проснулся, я вздрагивал от страха, от того что чуть не слетел кубарем с телеги, или мою руку не намотало на колесо.
- Значит ты из колхозников?
  Возница не унимался и пытался меня разговорить. Я продолжал помалкивать, но долго это продолжаться не могло. Неугомонный возница мёртвого заставит говорить. Я сел ровно, хорошо протёр лицо руками. Не сильно хлестнул себя по щеке. Сколько я не сплю? Вторые сутки, или ещё ночь накидывать можно?
- Из бывших колхозников. – подметил я, и огляделся.
  Мы катили по тёмному, но теплому туннелю. Мы то въезжали в длинные туннели, то на короткое время выезжали из них, и ехали среди огромных чёрных стен зданий, прижатые тесно друг к дружке.
- Из бывших так из бывших. – не настаивал возница, но и не замолкал ни на секунду. – А в слесаря зачем подался? Кормят колхозников лучше, это всем известно. Нет, нас не обделяют, но всё же?
- Так получилось. - ответил я в надежде что возница сразу же замолчит, и потеряет ко мне всякий интерес.
- Променял колосящиеся поля на цеха! Ты знаешь какая работа у слесарей?
- Ничего я не менял. Я из пастухов. Летом стадо небольшое пас, зимой за свиньями ухаживал. Кормил. Навоз убирал.
- Даже так! Да ты почти вольный.
- Что значит вольный?
- Вольный? Сходу так не объясню, это прочувствовать надо.
- Зачем тогда болтаешь, раз объяснить не можешь? Я тоже знаю парочку красивых слов.
-  Если в двух словах тебе сказать, то вольный получается это гуляй где хочешь и сколько хочешь.
- Мало того, что ты болтун, так ты по одной дороге и проездил всю жизнь, не знаешь, как у колючки жить. Где гулять? От колючки до колючки? И если не туда забрёл, то часовой на вышке быстро развернёт в сторону колхоза. Это хорошо ещё рядом с ногами шмальнёт. Много не нагуляешь. Брюхо от голода сведёт, сам в колхоз побежишь.       
- В тебя стреляли?
- Нет. Там, где я стадо пас часовых вышек мало, это если совсем стадо в глушь загнать. У нас в основном минные поля. Сам туда не полезешь.
- А ты в самую глушь залезал? Ведь очень интересно посмотреть, что там? За колючкой, за минными полями. Неужели не интересно?
- Не интересно. – отрезал я. – И не лез я ни куда. Целая голова на плечах важнее. На мину наступишь и всё, это будет последнее что ты видел. Я конечно из бывших колхозников, но в голове хватало каши, чтобы понимать, что лезть никуда не надо. Целее будешь.
- Я не говорил, что колхозники туповаты.
- Ты может и не говорил, а весь завод так считает. И что может быть за минными полями и колючкой? Такой же бескрайний завод, как и наш.
- Уверен?
- Знаю. – твёрдо ответил я.
- Тогда зачем заводы колючей проволокой разделять? Поля минные тянуть? Солдат на вышки загонять?
- Не знаю, я не думал об этом. – очень резко рявкнул я в ответ. Затем тихо отругал себя за вспыльчивость, и прикусил язык.
- Подумай над этим, хорошенько подумай.
  Возница не стал указывать мне на моё место. Хотя был в полном праве. Мог спокойно пнуть меня с телеги, что бы не грубил.
- Ты никак не согреешься. Если хочешь, махни немного для согрева. Я спирт везу.
- Нет. Не хочу. В туннелях тепло от пара. Ты лучше скажи, как можно ориентироваться в этих тёмных туннелях? От куда знаешь где сворачивать? Ведь всё одинаково.
  Возница как-то грустно рассмеялся. Щелкнул поводьями по тощему заду кобылы.
- Ты прав, я всю жизнь по одной дороге проездил. Туда, сюда. Мой отец был возницей, его отец был возницей, поэтому и я возница. Как себя помню всегда рядом с отцом сидел. Когда смог управлять телегой, доверили мне кобылу. Я кроме этих туннелей и не видел ни чего. Весь завод по туннелям исколесил, а хотелось мне хоть раз на поля, колосящиеся посмотреть, а нельзя. Наверное, красиво?
- Поля? Да, красивые, но не думаю, что ты будешь красоваться полями, когда с самого утра каждому колоску кланяешься. Сжал это поле, принимайся за другое, а они бескрайние.
- Труд и у нас тяжёлый. Ни где не кормят просто так. Везде харчи нужно тяжёлым трудом отрабатывать. У вас слесарей труд не легче. Кстати, я твоего отца хорошо знаю.
  Я промолчал, мне сказать было не чего. Своего отца я не знал, и не видел никогда. Возница моё молчание понял правильно, но вот если бы не говорил дальше ни чего, цены ему не было, а так полез куда не надо.   
- Ведь у нас у возниц как, смог оседлать лошадь, сил хватило в телегу тюк забросить, всё, считай возница. Так же и у слесарей. Смог несмышлёныш правильный ключ подать, считай помощник. От материнской юбки надо вовремя уходить. Не зря бабы своих сыновей отцам отдают, как только от груди отучили. Бабы только девок себе оставляют. Сыновей учат отцы! Учат тому, что сами знают от отцов.
  Я молчал. Всё это я прекрасно знал. Мне это каждый раз напоминали, перед тем как отлупить. Колхозные мальчишки любили мне нотаций почитать.   
- С матерью что случилось?
- Умерла.
- Повезло тебе! Повезло, что отец у тебя остался, и он хороший слесарь. Кровь свою в обиду не даёт. Тебя в слесаря принял. Почему в колхозе не остался? Почему сбежал?
- Мать не возлюбили сразу, как только она в колхоз попала. Пришлая она. Если скотину не лечила хорошо, то ни ужилась с ними никогда. Она любую захворавшую скотину поднять могла, только поэтому её терпели, как последний вздох мать сделала, меня сразу пинками с колхоза погнали.
- Странные они, эти колхозники. Спрашивается зачем нормального работника гнать? Две твёрдые руки, голова светлая, на ногах крепко стоишь. Не понимаю.
  Возница пожал плечами и наконец-то замолчал, задумавшись над своими мыслями.
  Это не колхозники странные, это я соврал. Никто меня не прогонял с колхоза пинками. Наоборот ждали меня, и даже искали. Рыскали по всему колхозу, пока я с матерью прощался. Искали меня что бы тихо придушить, кто-то мечтал мне вилы в грудь воткнуть, кто-то сжечь заживо в печи. Одно не соврал я. Не возлюбили нас с матерью колхозники, пришлые мы. Поэтому бежал я ночью замёрзшими полями не оглядываясь. Бежал долго и без сна. Спасибо пастуху старому. Весточку смог передать отцу моему, обо мне рассказать, и меня предупредить, чтобы ждал я у обочины дороги возницу.
- Теперь всё будет у тебя хорошо. Мы почти приехали. Твоя округа пошла. Видишь вдали огонёк робкий мечется?
- Это лампочка на ветру колышется.
- Я свет огня от электрического в миг различу, у огня свет мягкий, тёплый, глаз не режет. Отец это твой стоит с фонарём. Встречает тебя.
  Мать никогда не рассказывала мне об отце. Я интересовался у неё пару раз. Расспрашивал её. Мать была готова рассказать мне хоть что-то, но ни чего сказать о нём не могла. Не придумывала и не врала. Поэтому об отце я знал только одно, что он слесарь, и сейчас где-то болты крутит на бескрайнем заводе. Колхозники осуждали мать, что после случки с слесарем, сына не отдаёт отцу. Мать ненавидела это слово. И мне всегда повторяла, что после встречи с отцом, а никакой случки, родила меня.
  Возница не прощаясь укатил дальше, по своим делам. Отец поднёс ко мне фонарь, оглядел меня с головы до ног. Внимательно всмотрелся в мои глаза, я стоял, не шевелясь и не дыша. Отец утвердительно кивнул своим мыслям, развернулся и пошёл в сторону слесарки. Затем понял, что меня нет радом, остановился.
- Ты почему как столб, вкопанный стоишь? Пошли.
  Слесаря обитали в двухэтажном, высоком здании из красного кирпича. На первом этаже было тесно от переплетения парящих паром труб. Здесь постоянно что-то сильно грохотало, стучало и шипело. Отец остановился у огромных цистерн, окинул всё рукой.
- Это сердце наше! От сюда мы отапливаем цеха, склады, в общем всё то что у тебя глаз охватить сможет с порога слесарки. Запоминай! Вода, гавно и пар, это наше. Мы это обслуживаем, и мы за это отвечаем. Исправляем, тянем, чистим. Живём мы на втором этаже, живём дружно, место всем хватает. Ну а работы хоть отбавляй, от толковых рук не отказываемся, а от лентяев избавляемся. – отец внимательно посмотрел на мою реакцию. – Идём слесарку покажу.
  Мы поднялись на второй этаж. В полутёмном помещении мало кто спал в столь ранний час. На нас мало кто обратил внимания. Лежащие на полу кто где, слесаря тихо переговаривались, спорили, смеялись. Слесаря лежали на грязных, замызганных тряпках, заломив руки за голову. Курили почти все, поэтому запах от потных тел не сильно сшибал с ног, привыкнуть можно. Пар и горячий воздух подымался снизу, на втором этаже было очень тепло и душно.
- Это наша слесарка. Верстаки там. – отец махнул рукой в тёмный угол. – Позже выдам тебе ключи. К тебе приставлю слесаря, будешь с ним выполнять работу. Работа бывает у нас разная, от этого и не наедает она никогда. Слесаря своего слушайся, учись у него и не ленись. К спирту во фляге не подходи. Позже бригада решит по работе твоей, подпускать тебя к фляге или нет. Лениться не будешь, свою чарку спирта получишь, но, если после чарки работать не сможешь, или в пьяницу превратишься, бригада от тебя избавится. Приступаем к работе по гудку, ты его услышишь. Лечь можешь. – отец оглядел заваленный телами пол. – Куда хочешь, если жары не боишься можешь спать в другом углу, там нет никого. Никто жару не терпит, поэтому кучей все здесь спят. Если что спросить хочешь, или есть нужда какая, говори.
  Я почесал затылок, пожал плечами.
- Со временем разберусь со всем. У меня есть кое-что для тебя. – я задрал рубаху, и отвязал от пуза небольшой мешочек со всем своим имуществом, что смог прихватить из нашей с матерью землянке, когда убегал в спешке. В мешочке лежали маленькие ножницы. Пару катушек с нитками. Набор игл, и самое главное, табак.
- Добрый табак. – отец высыпал на ладонь горстку табака.
- Я сам табак растил.
- Себе отсыпь.
- Я не курю, мать не велела.
- За табак благодарен, позже что ни будь за него дам.
- Не надо мне ни чего. Это подарок.
  Отец ссыпал с ладони табак в мешочек, затянул тесёмки. Посмотрел на мою рубаху.
- Рубаху колхозную снимай. Слесаря с оголённым торсом ходят. Только в штанах. Без рубахи проживёшь, у нас везде тепло. Теперь отдыхай.
  Когда отец ушёл, я осторожно перешагнул пару тел. Повертелся на месте и решил улечься спать где стоял. Пробираться в темноте, не зная куда и не наступить на кого-то, было сложно. Слесаря лежали вповалку, а где тихо беседовали, затихли.
  Я присел, уселся на пол, вытянул ноги. Стянул с себя рубаху, скрутил её и положил за голову. Смотал с ног мокрые лоскуты, бросил рядом. Тряпки, что валялись кругом воняли отвратительно, к ним не хотелось прикасаться. Я разгрёб тряпки подальше от лица. От запаха мой пустой желудок чуть не вывернуло.
  Пол был тёплым, даже горячим, он слегка вибрировал и щёлкал. Грохот и лязг, что доносились снизу слышались и здесь, но тише. Если не обращать на это внимания, можно будет легко заснуть.
  Заложив руки за голову, я решил, что спать буду в том углу где намного жарче, где нет не мытых потных тел, и нет этих вонючих тряпок. Лучше мучится от жары, чем теснится в общей куче. Мать укладывала меня спать на чистые простыни, под моей головой всегда была мягкая подушка, а не собственные руки. В нашей землянке всегда было чисто, сухо и тепло. Мать называло это домашнем уютом, таким странным и чужим словом.
  Я не уснул, просто забылся. Закрыл глаза и провалился в темноту под грохот и щелчки тёплого пола. Гудок, призывающий вставать на работу я действительно услышал. Пол подомной завибрировал сильней. Я открыл глаза и резко сел. За час сна у меня сильно затекла шея. Слесаря вокруг вставали, кто легко, а кто-то продолжал лежать. У моих ног сидел молодой слесарь и скручивал папиросу. Сидел он ко мне спиной, но я видел, как сильно трясутся его руки. Горбатая и изломанная спина скрывала шею. Слесарь почувствовал мой взгляд, обернулся. Его лицо было изломано. Нос и уши изжёванными, порванными. Словно огромный, голодный зверь рвал их в своей пасти. Нижняя челюсть по бокам отколота. Подбородок заострён и тонок. Через весь лоб тянулся глубокий, рваный шрам. Слесарь приветливо улыбнулся мне, его робкая, беззубая улыбка выпустила несколько капель слюни, которые стекли по тонкому подбородку и капнули на папиросу.
- Покурим и пойдём. – речь слесаря прерывистая, рваная, как его уши. Чувствовалась, что ему не хватает воздуха и он задыхается. Сломанный нос втягивал воздух со свистом, но его не хватало, чтобы надышаться. Папиросу слесарь прикурил от третьей спички. Две сломал в трясущихся руках.
  Я не стал тратить время. Колхозную рубаху закопал в общей куче тряпок. Мои лоскуты для ног хорошо просохли. Осмотрев их, начал обматывать ноги. Слесарь посмотрел на меня, выпустил белый дым папиросы.
- Не надо. – заикаясь сказал он. – Туннели и колодцы у нас все тёплые. Ноги не поранишь. Брось свои тряпки здесь.
  Спорить я не стал. Быстро смотал с ноги лоскуты, оставил их на полу.
- Хороший у тебя табак, добрый. – слесарь показал свою папиросу. – Пойдём, покажу тебе всё наше хозяйство. – слесарь с трудом встал на ноги. По его горбатой спине катился пот. Все мышцы были напряжены, и на вид каменными. Шаг слесаря был ковыляющим. На одну ногу он сильно заваливался, другую подволакивал.
  Попыхивая папиросой, слесарь пошел на выход. Я отстал от слесаря на пару шагов, чтобы подвернуть штанины до колен. Все слесаря ходили в коротких штанах до колен. Я подвернул штаны, чтобы не отличаться ни от кого.
  Первый рабочий день начался с обхода колодцев. Слесарь учил меня какой колодец питает водой или отапливает каждый цех. По пути к колодцам мы набивали сальники. Возится с железками и болтами мне понравилось. Второй сальник я набивал самостоятельно. Слесарь сидел рядом, поглядывал на меня с робкой улыбкой, и скручивал папиросу. Смотрел одобряюще, и кивал в знак молчаливого согласия, когда я костерил не откручивающийся болт.
- Прикипел, наверное. – слесарь сильно заикался, но поговорить иногда любил. – А может закоржавил.
  В туннелях действительно было тепло благодаря ползущим по бетонным стенам паровым трубам. Туннели отличались между собой лишь оживлённостью. По каким-то сновали без конца возницы, а в каких-то туннелях гуляло только эхо.
  Затянув болты, я вылез из-под труб. Рядом стоял отец и что-то говорил слесарю.
- Пойдём в столовую. – кивнул мне отец. – Я тебя хозяйке покажу. Без моего разрешения тебя не накормят.
  Я сложил ключи в противогазку, повесил лямки на плечо, но слесарь стянул с меня сумку.
- Сам донесу, вы улицей пойдёте, это дольше. – слесарь хотел ещё что-то сказать, но из рваных губ потекли слюни.
- Тогда встретимся в столовой. – сказал я слесарю, и побежал догонять отца.
- Запоминай. – отец дождался, когда я поравняюсь с ним, сольюсь с его шагом. – Все здания что ты видишь, это цеха. – мы поднялись из туннеля по крутой лестнице на улицу. Я поёжился от налетевшего ветра, стало зябко. Солнце пряталось за низкими свинцовыми тучами. Без дневного света серые здания казались ещё громадней, выше и толще. – В чужие цеха никогда не заходи без моего разрешения. Могут сильно побить. Видишь три больших цеха? Это владения токарей. Они помешаны на своих станках. Едят и спят у них. Я в твои годы, вместе с слесарями по одному токарю так и выщёлкивал. Проберёмся к ним в цех, тайком, и ближайшему, что ближе к выходу, рожу и набьём. Токаря не дружные, вертятся всю жизнь за станком. Дальше собственного носа не смотрят, а за соседним станком токарю рожу бьют. Если хочешь кулаки почесать, начинай с электриков. Эти совсем безобидные, устанешь, пока бьёшь.
- А зачем вообще кого-то бить? – я сбился с отцовского шага. 
  Отец на миг задумался, затем громко рассмеялся.
- Не хочешь никого бить, ни бей, но помни, что кто-то набьёт тебе рожу с радостью, потому что у него просто чешутся кулаки, и ничего ты с этим не сделаешь.
  Я обернулся, чтобы посмотреть назад через плечо.
- За поломанного не переживай, он туннелями к столовой ковыляет. Быстрее нас доберётся. Мы улицей пошли не просто так по морозиться, я тебе показать хочу, как и что здесь у нас устроено.
- А что с ним случилось?
- С поломанным? Он из бывших токарей. Хороший кстати токарь был, толковый, но слесарь из него лучше вышел. Намотало его на станок, да переломало всего. Поломанный умудрился как-то выжить, но к станку его больше не пустили, не справлялся. Пожалели его, оставили в цеху, что бы детали подносил и уносил, но это работа детворы. Засмеяли его, и он решил идти топиться. Сам понимаешь, токарь без своего токарного станка никто, что он может без него? Выходит, что ничего. Нет станка, нет работы, а без работы никто кормить не станет. Здесь действительно, либо сам в петлю полезешь, либо от голода подыхай. И так с любым может быть. Работу потерял, считай труп. Если у возницы лошадь сдохнет, он сам в телегу и впрягается. Жрать никто не даст, пока норму не развезёшь. Вот они по туннелю и носятся с тележками, с вытаращенным языком. А поломанный грамотно всё рассчитал. Залез в тупиковый колодец, по затыкал все дыры, себя к трубе привязал и вентиль открыл. Я два раза за ним нырял, хорошо, что веревку в место цепи намотал, так бы его не вытащил за шкирку. Поломанный у нас быстро обжился. Забыл токарей, и слесарь из него действительно хороший вышел. Меня бригада за поломанного ни раз благодарила. - отец замолчал, затем весело продолжил. – Вот если ты поломанного позовёшь токарей бить, он впереди тебя побежит на целый цех с голыми руками. Зол он до сих пор на них, очень зол. С такой яростью все токарные наколки с себя сводил. Сядет у ведра с водой, найдёт камень пошершавей, мокнет его в ведро и по наколке, раз, второй. Боли словно не чует, трёт по кровавой коже, кулаки в сторону токарных цехов показывает, да что-то бормочет про себя. – отец остановился, взял мои руки рассматривая. – Это хорошо, что ты ни одной колхозной наколки не сделал, как знал, что слесарем будешь! Обживёшься, можно будет первую наколку тебе наколоть. Хочешь?
  Я неопределённо мотнул головой. Не стал говорить отцу, что это мать мне запрещала колоть какие-то либо наколки. Будь ты колхозник, токарь или электрик.
- А мне можно поломанного по кличке называть? Он не обидится?
- Кличка на то и дана, чтобы обращаться. Поломанный ни на что не обижается.
  Впереди оказалась преграда, возница перегородил телегой узкий проход, и медленно стаскивал с телеги фляги. Отец взглянул на количество фляг, и повернул обратно. Мы свернули, и прошли через узкий проулок, зашли в неприметную дверь и вышли с другой стороны, снова свернули. Я окончательно потерялся, дороги назад один не найду.
- Надо же, а битый живой! Отец замедлил шаг, я чуть не ткнулся носом в его спину.
  Услышав наши шаги, из узкого переулка выглянул битый. Поправив деревянный ящик под мышкой, он приветливо помахал отцу рукой. Отец сухо кивнул в ответ и пошёл дальше, не останавливаясь.
  Битый, чтобы мы смогли разминуться в узком переулке, прижался спиной к стене, встав голыми ногами в грязную лужу, придерживая рукой свой деревянный ящик.
  Поравнявшись с битым, я почувствовал, как дурно от него пахнет. Замызганная грязью, кровью и мочой простыня была одета на немытое тело через голову, и подпоясана верёвкой. Битый был одутловато полным в щеках и животе. Большая лысая голова, широкие плечи, босые ноги тонкие, воробьиные. Руки длинные, дряхлые. Кисти широкие, пальцы тонкие и длинные. Лицо после побоев жёлтое, с огромными чёрными кругами, под живыми, яркими глазами. Рот разбит и кровит, но на губах приветливая улыбка.
- Может вы хотите поиграть в очень интересную игру? Если не умеете, это не беда, я научу. – битый достал из-под мышки фанерный ящик, потряс им. Внутри ящика загрохотало.
- Некогда нам. – отрезал отец, и потянул меня вперёд.
  Когда мы отошли достаточно далеко, я обернулся назад. Битый продолжал стоять на месте, с вытянутым фанерным ящиком, и смотреть нам вслед с надеждой, что мы передумаем и вернёмся. Захотим поиграть.
- Морду его видел? – через плечо спросил отец. – Мы его битым называем
- Он из токарей?
- Нет. – отец громко рассмеялся. – Так одеваются конторские. Битого мы так сами назвали, у конторских вместо кличек номера. Живут они в одном, но очень большом здании. Такое здание только одно на весь завод. Вроде головой работают, сидят целыми днями за столами, пишут, что-то чертят, а то что в очко тряпку спускать нельзя, до этого не додумываются, не достучишься в эти головы.
- И кто его так избил?
- Кому не лень, у кого терпение закончилось. – отец обернулся, посмотрел на мой не понимающий взгляд, стал уточнять. – Ящик фанерный весь исчёрканный видел у него под мышкой?
  Я не стал говорить отцу, что это шахматное поле, лишь утвердительно кивнул.
- Сначала он токарей доставал, просил их, умолял что-то их выточить для него, какие-то фигурки. Чтобы он от них отстал, токаря выточили ему эти фигурки. Битый не успокоился, наоборот, на радостях, стал учить токарей играть в эти фигурки. Токаря обиделись, что по ерунде от работы отвлекают, рожу ему и набили. Битый не угоманивался, каждый день ходил, приставал, лез учить. Рожу набили ещё раз, затем ещё раз. Думали не выживет, такие побои стерпел. Кровью ссал, по стене ходил, но выжил. От токарей отстал, обратился к плотникам, чтобы они ему ящик под фигурки сколотили. До этого он в завёрнутой тряпке фигурки носил, на тряпке и расставлял свои фигуры. Может сам додумался, может кто подсказал ему насчёт ящика, но всё же плотники сколотили для него фанерный ящик. В знак благодарности, битый решил научить плотников игре. Получилось всё так же как у токарей. Теперь по цехам не ходит. Выжидает на улице, пристаёт ко всем со своим ящиком. У кого терпение осталось, просто рявкнет на него, чтобы отстал, а кто терпением не богат, сразу бьёт в ухо кулаком. – отец остановился и показал на неприметное серое здание, с большими панорамными окнами. – Наша столовая. Дорогу запомнил?
- Есть захочу, найду.
У входа в столовую нас ждал поломанный. Затушив папиросу, он заковылял к умывальникам. Я пошёл за ним следом. У умывальника поломанный смочил руки, подтёр слюни с подбородка.
- Не отставай. – бросил он через плечо, и заковылял к лестнице.
  Отец поднялся на второй этаж минуя умывальник, там и пропал, не показываясь больше.
  Я обильно намылил руки по локоть, вымыл лицо. Есть не хотелось, хотя ел в последний раз два дня тому назад. В брюхе было пусто, лишь на самом его дне, что-то лежало тяжёлое, и никак не могло согреться.
Обернувшись от умывальника, я обомлел, меня окружали со всех сторон, я не заметил за собой, как отступил в угол.
- Ты чьих будешь? Залётный.
Среди ребятни, что напирала ото всюду, стояли мои ровесники, были и постарше, но заговорил со мной самый долговязый. За грязью на лице не разглядеть веснушек. Кулаки все сбитые, чумазые и тело всё в слесарских наколках. Взгляд дикий, без намёка на разумность. У бешеной собаки во взгляде больше доброты.
Моё молчание расценили как слабость. Толпа подступила на шаг ближе. Я упёрся спиной в холодный кафель. Вокруг поплыли смешки и ругань. Ещё пару секунд моего бездействия и брызнет моя кровь.
- Эй усталые! – окликнул всю толпу, поломанный с верхней ступени. – Свой это, такой же слесарь, как и вы. Сын бугра!
- Чего он у тебя такой бледный? – выкрикнул долговязый. – Иглы что ли боится? – Толпа ехидно засмеялась, и разочарованно разжала кулаки.
  Стараясь никого не задеть плечом, я бочком стал пробираться к лестнице. Поломанного догнал в три длинных прыжка по лестнице. Залетев на верх, я оказался на втором этаже столовой.
- За харчами туда. – указал поломанный на небольшую очередь из слесарей, и подтолкнул меня вперед.
  Мы вклинились в очередь, и не спеша подходили к раздаче. Проходя мимо глубокого корыта, поломанный залез в него рукой, достал две ложки, и одну протянул мне.
 Баба на раздаче разглядывала меня не долго. – Ты что ли новый слесарь? Рожу твою я здесь не видела раньше. – не дождавшись от меня ответа, баба налила в гнутую миску половник супа, протянула мне.
  Я принял миску, утопил в супе ложку, и заскользил миской по железному столу дальше, к следующей раздатчице. Вся процедура была мне понятна, в колхозе точна такая же столовая, и такие же порядки.
- Ну не скалься мне здесь. – первая раздатчица замахала на поломанного половником. – Опять весь стол слюнями зальёшь. Не скалься, кому сказала.
  Поломанный протёр мокрый подбородок рукой, и активно замахал ложкой в ответ.
- Не надо. – заикаясь и по слогам выдавил из себя поломанный. – Не хочу.
- Как не надо? – раздатчица окунула половник в огромную кастрюлю с супом. – Ты давно жидкого не ел, а горячее жидкое положено есть раз в день!
  Поломанный махнул рукой и принял миску с супом.
- Пол мисочки, и только бульон. – ласково объявила раздатчица, затем сразу добавила. – Не скалься здесь, рот закрой чтобы не лилось. 
  Во вторую руку сунули мне миску с кашей, я продвинулся вперёд, за хлебом. Молодая девчонка, чуть постарше меня, увидев меня, застыла с куском хлеба в руке. Затем ойкнула, зачем-то отошла от раздачи, и пятясь задом скрылась за кафельной стеной. Выглянула оттуда на секунду, вновь ойкнула и окончательно пропала с моим куском хлеба. 
- Ты что наделал? – две раздатчицы сурово сдвинули брови. – Зачем нам девчонку за смущал?
  Я открыл рот, чтобы как-то оправдаться, как мне в миску с кашей сунули кусок хлеба, и с криком – Не задерживай очередь. – вытолкали меня с раздачи.
  За спиной услышал громкий смех двух раздатчиц, через секунду забулькал смехом поломанный.
- Я кому сказала не скалиться? Рот закрой. – досталось вновь поломанному от раздатчицы.
  Еле не спеша. Я не торопился, не хотел закончить с обедом раньше поломанного. Суп с кашей были жирными, мясом не обделили, а о вкусе я не думал. Молча ел, что дали.
  Поломанный накрошил хлеб в бульон, и после ложки каши, отправлял в рот измоченный кусочек хлеба. Сглатывать получалось не всегда, часть еды выдавливалась с боку, пузырилась, падали большие куски на стол. Поломанный подбирал всё, что упало, и запивал бульоном из миски, капая на стол.
- Ты дорогу в слесарку сам найдёшь? – поломанный отправил в рот последнюю ложку с кашей, и уставился на меня.
  Я уверенно кивнул, хотя знал, что придётся поплутать.
- Дуй тогда в слесарку, и жди меня там. Я скоро приду.
- Может встретимся в туннеле, где закончили работу? Я сальники ещё понабиваю.
- Нет. После обеда полагается возвращаться в слесарку. Всякое может случиться, может авария где, поэтому возвращаемся назад. Если новой работой не озадачат, возвращаемся к старой работе.
  Я спорить не стал, собрал пустые миски со стола, и поволок их к мойке. Только на улице я понял, как под завязку набил брюхо. От тяжёлой, жирной сытости, меня осоловело замотало из стороны в сторону. Нельзя так резко наедаться.
  Пройдя несколько длинных зданий, и пару раз свернув, я понял, что всё ещё ориентируюсь на месте, но уткнувшись носом в кирпичную стену, понял, что потерялся. Пришлось возвращаться обратно, но дороги назад я не нашёл. Потянулись длинные деревянные заборы, которые я не видел раньше. Нырять в них не стал, вновь вернулся назад, и свернул, обходя длинное здание с заколоченными окнами. Вышел к узкому кирпичному коридору, посмотрел на лево, в правой стороне увидел просвет, и пошёл туда.
  Вывалился я к слесарке со всем с другой стороны, и хотя до неё было ещё прилично топать, я обрадовался, что смог найти дорогу.
  Знакомую спину я заприметил из далека. Битый повернулся на звук моих шагов, и достал свой фанерный ящик из-под мышки. Дожидался он меня с вытянутой рукой вперёд, чуть сгорбив широкую спину.
  Поравнявшись с ним, он вновь предложил поиграть в очень интересную игру.
- Давай! – легко согласился я.
Разбитый рот битого искривился в улыбке. Губы треснули, и показалась кровь.
- Можно поиграть здесь. – битый указал на открытый склад, а может недостроенный сарай без стен, с одной перекошенной крышей.
  Разместились мы на деревянных ящиках, сели напротив друг друга. Я быстро расставил фигуры на места, помог с расстановкой фигур сопернику. Битый не веря глазам, что с ним сели играть, чуть не расплакался. Утерев слезу, он собрался, и взмахом руки попросил меня начать партию.
  Вся партия не заняла много времени. Я достаточно легко обыграл его. Могли закончить партию и быстрее, если соперник уверенней делал ходы. Битый часто сомневался в себе, трогал фигуры, не решаясь сдвинуть её, брался за другую. Перебрал почти весь ряд, а после неуверенного шага заламывал руки, нервно чесал кончик носа, смотря как его фигура слетает с доски. Мне показалось, что он не просчитывает шаги на перёд, мои фигуры не атаковал, а защиту вообще не смог выстроить.
- Спасибо за игру!         
  Битый не веря, что всё закончилось, спросил: - Я могу надеяться, что это была не последняя наша с вами игра?
- Конечно. – уверенно заявил я. – Будет свободное время, обязательно встретимся для новой партии.
- Это моя первая игра с соперником. – признался битый. – До этого только сам с собой играл.
- Это чувствуется, вам не хватает практики.
- Вы, наверное, часто практиковались?
- Каждый вечер. – ляпнул я, и прикусил язык, чуть не сболтнул, что это мать научила меня играть в шахматы, как числу, письму и чтению. В нашей землянке мы каждый вечер играли с матерью в шахматы. Только наши шахматы были вылеплены из глины, а полем служила твёрдая картонка. – Где вы научились играть в шахматы, раз у вас никогда не было соперника?
- Сам! – гордо заявил битый, затем посмотрел на поле и сник. – Конечно осилил я шахматы не без посторонней помощи. Помогли. Я из архивных. – битый указал пальцем на замызганный край, когда-то серой ткани, в районе груди, где с трудом виднелись четыре цифры 19-83 выведенные чёрной тушью. - Я переписываю архив.
- Вы умеете читать?
- Нет, грамоте я не обучен. – смущённо развёл руками битый. – Переписывать архив можно и безграмотным, главное осилить алфавит, затем сиди на кнопочки машинки дави. Сравнивайся с документом, такую же буковку глазами нашёл на машинке, и смело на кнопку жми. Вся работа! Пыльная, утомительно скучная, но зато через день, по мимо положенных харчей ещё яйцо варёное дают на завтрак. И вот посчастливилось мне отыскать среди документов, одну любопытную папочку. – битый по озирался по сторонам, и достал из-под мышки пожелтевшую папку с ветхими листками, в которой рассказывалось всё о шахматах. – Мне помогли, прочитали, а я всё запомнил.
- Действительно повезло. – я встал, ещё раз поблагодарил за игру, и пошёл в слесарку.
 Пройдя достаточно далеко, я обернулся. Архивный переписчик под номером 19-83 упрямо лез в небольшую дыру, стоя на коленях, он заползал в здание через заколоченный ход. Просунув большую голову в дыру, битый заводил плечи, когда он протиснулся в узкий лаз на половину, последнее что я увидел, его босые, грязные ступни, мелькнувшие в темноте.
  Слесарка оказалась пуста. Я проскочил насосную, гремящую клапанами, поднялся на второй этаж и не увидел никого. В большом помещении, на вонючих тряпках никто не лежал. Пусто. Спустившись вниз, в насосную, я наскочил на сидящего на корточках дежурного. Слесарь истекал потом, часто протирал ветошью лысую голову, и неустанно поглядывал на дёргающие стрелки в манометрах.
- Поломанный где? – проорал дежурный слесарь мне в ухо.
- сейчас придёт. – проорал я в ответ.
- Скажи ему, чтобы вы шли в кочегарку.
  Я кивнул и вылетел на улицу, подальше от парящих, грохочущих труб. Контраст температуры показался диким. Переступив порог, меня словно из ведра окатили ледяной водой. Вспотевшее тело принялся облизывать холодный ветер.
  Поломанный показался из-за поворота, я пошёл на встречу.
- Слесарка пуста. Дежурный слесарь сказал, чтобы мы в кочегарку шли.
  Поломанный кивнул и показал узловатой рукой: - Туда.    
  В кочегарке было не протолкнуться от слесарей. Мы, с поломанным сделали пару шагов от входа, и уткнулись в стену спин. Я встал на цыпочки, и разглядел в толпе отца. У его ног, на железной каталке лежал мёртвый слесарь.
- Что за слесарь умер? – толкнул в бок рукой, спросил ближайшего, поломанный.
  Клички я не расслышал, говоривший что-то ещё зашептал на ухо поломанному. Рядом стоящие слесаря недовольно обернулись, шикнули на шепчущую парочку. Я как мог, приподнялся ещё выше, держась за чьё-то плечо.
  Мёртвый слесарь лежал не аккуратно. Голова повёрнута чуть в бок. Левая рука поджата под спиной, ноги чуть согнуты. Тело не мыто. Слесарь был одет всё в те же старые, в масляных пятнах и дырах полу штанах, что носили все слесаря. Волосы с бородой не чёсаны. Ногти на ногах год не стрижены, и очень жёлтые.
  Бригадир договорил, немного постояли в тишине, затем люки котла разошлись в стороны, выпуская наружу дикого, не контролируемого оранжевого зверя. Пламя загудело, обдало жаром, глаза заслезились от яркости огня. Железную каталку приподняли, установили ролики на рельсы и толкнули вперёд. Мёртвый слесарь закатился внутрь котла, и перед тем как люки с грохотом сомкнулись, я почувствовал запах спалённых волос. К горлу подкатил ком, я выскочил наружу и сделал пару глубоких вздохов. Вроде помогло.
  По спине ободряюще похлопали ладонью, не убирая руки со спины, поломанный прошептал: - Пойдём слесаря помянем. Работы на сегодня не будет.
  Поминали слесаря спиртом, черпая его из фляги, ковшиком. Спирт разливали в миски и кружки. Рассаживаясь на полу, слесаря закуривали, передавали по цепочке кружки дальше. Я не стал присоединяться ко всем, занимать место, и ждать, когда подадут мне кружку. В место этого я ушёл в дальний угол, про который рассказывал отец, и в самом углу обнаружил железную лестницу, ведущую на небольшую площадку. С большими бортами и перилами. Сразу же полез на площадку, чтобы осмотреть её. Лестница была сварена из арматуры и оказалась неудобной, чтобы залезть на площадку нужно было измазать брюхо о пыльный пол, отпустив перила. На площадке нашёл огромное окно, под толстым слоем закопчённой пыли. Окна не было видно из-за толстого слоя пыли и плохого, тусклого освещения, и судя по толщине пыли на моём пальце, окно было спрятано давно.
- Только не грохнись оттуда вниз головой. Давай слезай. – отец махнул мне рукой.
Я слез с площадки и присел рядом с отцом.
- Ты чего в угол забился? – отец быстро скрутил папиросу с моим табаком, прикурил от спички.
- Со всеми тесно очень, я здесь спать буду, здесь и дышится легче.
- Зато жарче. – отец сделал большой глоток из кружки, чуть поморщившись. Сунул в зубы папиросу и глубоко затянулся. Мне пригубить с кружки не предложил.
- Хорошая площадка. – я указал пальцем на верх, на площадку над нашими головами.      
- Когда тянули трубы, сварили эту площадку, в место лесов, чтобы удобнее было, как закончили с трубами возиться, про площадку забыли, не стали её срезать.
- Там и окно большое есть, но очень грязное.
  Отец ухмыльнулся. Приложился к кружке, вновь затянулся. Я сел поудобнее, спиной прижался к тёплой стене, вытянул ноги.
- Пап, а почему ты ничего не спрашиваешь про маму?
  Отец вздрогнул от моего обращения к нему, не понимающим взглядом уставился на меня.
- Ты даже не спросил, как она умерла.
 Отец отставил кружку, затушил папиросу об стену: - И как она умерла?
- Болела сильно, хворала каждый день.
  Я замолчал, не зная, что ещё сказать. Отец молчал, ничего не спрашивал. Смотрел вперёд задумчиво, может что-то вспоминал. Я уже открыл было рот, как отец начал говорить.
 - Я не знаю почему твоя мать выбрала именно меня. – отец вздохнул, чувствовалась, что этот разговор даётся ему с трудом, но он не молчал, продолжал выдавливать из себя слова. Интересно, ради меня? Я не мешал, не лез с расспросами, даже кажется не дышал. Вёл себя тихо, что бы отец не перестал говорить, не махнул на всё рукой. – Ты знаешь, что такое случка?
  Я молча и коротко кивнул, на отца не смотрел, боялся. Боялся, что он замолчит, встанет и уйдёт.
- Правила случки знаешь?
  Я вновь твёрдо и коротко кивнул, смотря перед собой.
- Если баба выбрала себе мужика на время случки, то это закон. Значит кто-то другой не подходи. Твоя мать выбрала меня. Ни до этого, ни после случки я её не видел больше. – отец замолчал на секунду. – Ты же у меня не единственный сын, ты самый младший. Старший сын в сварщики ушёл, ему очень сильно нравилось, как электроды сверкают. Средний сын тоже слесарь, как и мы, но там, далеко, где новые цеха строят. Ты! А, вот матери я твоей совсем не знал, поэтому не спрашиваю о ней ни чего. Я расспрашивал о ней у наших столовских баб, но они мало что знали про неё. В нашей столовой она проработала совсем не долго. Пузо начало расти, она в колхоз ушла, говорят скотину хорошо лечила.
- Можно я признаюсь тебе? – я подобрал ноги к груди. На отца так же не смотрел. – Я кое-что сделал, наверное, неправильное, и думаю ты меня осудишь, но держать это в себе я не могу.
  Отец неуверенно кивнул.
- Когда мать умерла, я не отнёс её на скотобойню, у нас там печь для сжигания. Я не смог. Не потому, что сил не хватило. Я думаю это неправильно сжигать мать там, где недавно жгли павших свиней и лошадей. Я не смог. Не правильно это.
- И что ты сделал?
- Я обернул её в чистую ткань и у нёс за поле. У реки есть небольшая низина, там пороги, и река сильно мельчает. Совсем рядом с берегом клонится к реке старая ива. Мать любила сидеть там, она говорила, что журчащая вода её успокаивает, отвлекает от боли. Для неё я сколотил скамейку, и вот если стоять к реке спиной, отойти от неё на тридцать шагов, я закопал её там. Мне показалось, что я делаю всё правильно. Посоветоваться было не с кем. Мы одни в колхозе были, чужие. Это место было единственным, где ей было хорошо. И теперь я могу прийти к ней, зная, что она здесь, а не пеплом в печи лежит. – я обернулся к отцу, он на меня не смотрел. – Ты осуждаешь мой поступок? 
- Нет. – отец ответил сразу. – Зачем ты мне это рассказал?
- Ты единственный мне близкий человек на всём заводе. Больше у меня нет никого, и я хотел поделиться с тобой. Я не уверен, что поступил правильно. Вот приду я к матери, на её место, и сразу пойму, правильно я поступил, или нет.   
  От признания не стало легче, как казалось когда-то. Лучше бы отец отругал меня, сделал хоть что-то, но только не молчал.
- Слышите, как надрывается? – поломанный с трудом присел рядом с нами, не расплескав спирт из кружки. Сразу начал мастерить папиросу. – Мне как-то болт признался, когда ещё жив был, он говорил, что когда его ногами в печь засунут, то он в пар превратится, и к нам в слесарку по трубам придёт, и порвёт нам все клапана в насосной. Слышите? Прислушайтесь. Клапана грохочут сильнее чем обычно, но нет, не порвёт он ни чего, силёнок не хватает. – поломанный оглядел нас, протёр подбородок от слюней. – Вот скажи мне бугор, что за порода у вас такая? Твой сын первый день в столовой, и уже нашёл себе бабу на случку. Думаю, раздатчица с хлеба точно нашего слесаря выберет. Понравился он ей.
 Отец громко рассмеялся, дал прикурить поломанному, что бы он не ломал, зря свои спички. Я промолчал.
- Вот скажи мне ещё что бугор, как мы дальше будем жить, когда такой замечательный табак закончится? Ту кислятину, что ты выдаёшь, я курить уже не смогу.
- Я запомню это.
- Табак вырастить не проблема. – вмешался я в разговор. – Табаку много не надо, табак будет расти и в ящиках из-под болтов. На площадке тепло, надо только окно намыть хорошо, что бы свет попадал на площадку. Проблема только в земле, та земля, что в округе вся отравлена. Из такой земли не уродится ни чего. За землёй надо к полям идти.
- Так давай сходим. – обрадовался поломанный. – Тележка у нас есть, возьмём мешки для земли и лопаты. Наберём сколько нужно.
- За землёй я схожу один. Так быстрее получится. Ты лучше ящики по крепче выбери, а я с утра, до гудка выйду, чтобы к вечеру вернуться.
- Не ходил бы ты один, вдвоём веселее и сподручнее.
- Схожу один, так неприметней будет.
- Решать тебе. Вечером мне на глаза покажись. – отец встал, забрал пустую кружку и ушёл.
  Поломанный докурил, подвинулся ко мне по ближе: - Скажи, ты этого видел? – поломанный поднял руки над головой, глухо зарычал, и зашатался из стороны в сторону.
- Медведя что ли? - рассмеялся я.
- Ага. Что, действительно большой?
- Большой! – подтвердил я. – Одного медведя живым видел, он в колючей проволоке запутался, много её на себя намотал. Столбы вырывал. Хрипел, рвался обратно в лес, да так и сдох на проволоке повиснув. Его солдаты расстреляли.
- А эту видел? – поломанный по-женски заводил плечами, нежно и грациозно.
- Лису? – догадался я. – Эта чертовка в каждом курятнике побывала. Видел и её.
  Поломанный по-детски веселился, слюни так и капали на пол с его подбородка. Не знаю, что именно его так радовало, мои рассказы о диких животных, вышедших из глухого леса к колхозникам, о волках, что стаей прибегали зимой, или кружка спирта, к которой периодически прикладывался поломанный.
 - Жарко здесь, пойдём от сюда.
- Нет, мне здесь лучше, не тесно.
- Значит до гудка ты выходишь?
- Да, надо выйти пораньше, чтобы к вечеру вернуться. Путь не близкий.
- Тебя разбудить?
  Я подумал и согласился: - Буди!
  Поломанный кивнул, и ушёл к остальным.
               
                Глава 2.
                19-83.
  Вставать с колен было очень больно. Болели колени, ноги, спина и руки непослушно шарили по осыпающейся штукатурке, чтобы найти опору и приподняться. Разгибаться было ещё больней. Руки, из которых давным-давно ушла сила беспомощно обвисли. На миг померкло в глазах и закружилась голова. Пришлось облокотиться плечом об стену, сделать глубокий вздох, до боли в груди. Сейчас должно отпустить, подбадривал я сам себя, но в висках продолжало стучать и пульсировать. Со лба покатился пот. Через какое-то время действительно стало легче. Восстановилось дыхание, в голове стало тихо, стук опустился до комариного писка. Я смахнул со лба пот, и держась за стену нерешительно сделал первый шаг. Следующей преградой стала лестница, но благодаря крепким перилам, и одной остановки для перевода дыхания, я оказался на своём этаже. Осторожно выглянул в коридор. Посмотрел по сторонам, когда зрение привыкло к тусклому освещению, внимательно оглядел пол коридора. На широких облупленных от краски досках лежал толстый пучок телефонных проводов. Пучок проводов мгновение лежал спокойно, затем дёрнулся, и заскользил по длинному коридору. Я отправился за ним следом, за тем, кто тянул его за собой. Коммутатор стоял в одной из ниш длинного коридора, устало прислонившись плечом к стене. На его груди висело уйма телефонных трубок, болтающихся на рычагах, которые были прикручены к широкому фанерному листу. На спине коммутатора висел такой же фанерный лист, соединяющийся с грудным листом с помощью широких ремней. Огромная коса проводов заползала на спину коммутатора и оттуда, через лямки, соединялась с телефонными трубками, которые постоянно трезвонили. Сейчас все трубки молчали, спокойно болтались на рычагах и покачивались, от усталого дыхания коммутатора.
- Меня спрашивали?
 Коммутатор испуганно дёрнулся, телефонные трубки беспокойно зашатались на рычагах. В плохом освещение я не заметил, что он дремал стоя, закрыв глаза.
- Нет. – коммутатор хорошенько пригляделся ко мне, и узнав, снова повторил. – Нет.
  Через секунду одна из болтающихся трубок нервно задребезжала на рычагах. Коммутатор зло зыркнул на меня, словно это я был виноват, что его покой нарушили звонком. Коммутатор стащил с рычагов телефонную трубку, приложил её к уху. Внимательно выслушал дозвонившегося, ответил: - Ждите. И быстрым шагом зашагал по длинному коридору к нужной двери, волоча за собой толстую косу телефонных проводов. Я проводил взглядом коммутатора, и смотря себе под ноги ушёл к себе в архив.
  Из-за двухстворчатой двери изредка доносились звонкие щелчки пишущей машинки. Кто-то продолжал работать, добивал норму. Свою норму на сегодня я выполнил, об этом свидетельствовал зелёный крыжик, стоящий напротив моего номера, поэтому, я сильно удивился толстой папке, лежащей на моём рабочем столе, возле пишущей машинки. Мне предлагали сделать сверх нормы. Для этой работы времени ещё хватало, можно спокойно успеть сделать половину работы, и за это получить стакан горячего, сладкого чая. Любые мысли о еде вызывали во мне дурноту и резь в отбитых кишках. Мне хотелось покоя. Измученное болью тело просило залезть под свой рабочий стол, раскатать матрац, и вытянуться на нём. Не просто потянуться, а вытянуться до звонкого хруста посреди спины, ведь именно там болит, и не даёт вздохнуть полной грудью. Заставляет гнуться к облупленному полу. Мне хотелось лежать и не шевелиться, чтобы больше не болела голова, не болело забитое тело, и наконец настал покой.
  Я присел за свой рабочий стол, оглядел рабочий зал. Многие уже отдыхали под своими рабочими столами. Я открыл папку с документами, всмотрелся в количество букв, и зажмурился от боли, по глазам пробежала резь. Нет! Хватит. Долой эту сверх нормы с её дополнительными харчами. Надо лезть под стол и отдыхать.
  Я почти закрыл папку, но строки букв вытянулись в ровную линию на пожелтевших листах, разделились, и превратились в шахматное поле. Я с интересом придвинул к себе папку. На поле выстроились пешки, за их спинами гордо встали фигуры. На против меня появился соперник, довольно размытый, и не подвижный, но я узнал молодого слесаря. Ну что же, тогда давай разберём по кирпичику всю мою проигранную партию. Боясь, что такое яркое наваждение сейчас схлынет, я вновь попросил молодого слесаря сделать первый ход.
  Когда соперник с лёгкостью забрал мои три фигуры с поля, я остановил игру. Шахматное поле замерло, я стал прокручивать свои неудачные ходы назад. Стоп. Вот здесь. Именно этот ход был неправильным, и следующий. Какой кошмар, я просто раздаривал свои фигуры сопернику. В место того чтобы думать на два хода вперёд, я сидел в нерешительности, заламывал руки, и постоянно чесал кончик носа. Моя большая, лысая башка набита металлической стружкой, сточенная с этих фигур. Думать она не способна.
  Я так сильно погрузился в разбор своей первой, неудачной партии, что не заметил, как мимо моего рабочего стола прошёл кто-то. Заинтересованно остановился, подошёл ко мне, заглянул через плечо, помаячил перед моими глазами рукой. Не дождавшись от меня никакой реакции, ушёл в глубь зала, где на старом табурете стоял полу ржавый бак с кипячёной водой. Поднял с него крышку, второй рукой залез в нутро, наполняя стакан. Обернулся ко мне, и жадно выпил. Наполнил снова, выпил половину и перевёл дух. 
  Из-под рабочего стола показалась сонная голова. Начальник архива приподнялся на локте с матраца, узнав начальство у бака с водой, со стаканом в руке начал вылезать из-под своего рабочего стола.
- Ты отдыхай. Я не хотел никого беспокоить, только у нас всю воду вылакали, я к вам решил спуститься. 
- Тоже воды попью, душно.
- Что у тебя с 19-83?
- Всё хорошо. – начальник архива обернулся, посмотрел на своего сотрудника сидящим не подвижно за рабочим столом. – Сидит, работает.
- Пойдём покажу кое-что.
  Перед тем как отойти от бака, начальник допил пол стакана воды и набрал ещё.
  Кажется, меня окликнули. Над шахматной доской прозвучал мой номер, но я не придал этому значению. Я горевал над потерянным конём. Меня потрясли за плечо, но я не реагировал. Я смотрел, как с лёгкостью забрали мою ладью с поля.
- Смотри!
  Начальник перегнулся через рабочий стол, и поставил стакан с водой на голову. 19-83 ни как на это не отреагировал. Как сидел, смотрел не моргающим взглядом на папку с документами, так и продолжил сидеть, но теперь со стаканом воды на голове.   
- Что это с ним?
- Не знаю.
- Давно он так сидит?
- Нет. То есть не весь рабочий день, когда я прилёг, его не было за рабочим столом.
- Что он изучает?
- Обычный документ, это я положил ему для выполнения сверх нормы.
- Значит он опять пол дня ищет с кем поиграть в эту его игру? Ты обещал мне, что это прекратится, что он забудет про игру, и перестанет бегать по заводу со своим фанерным ящиком.
  В зале повисла тишина, лишь из-под рабочих столов доносился лёгкий храп. Начальник архива не знал, что ответить вышестоящему начальству. 19-83 продолжал неподвижно сидеть со стаканом воды на голове, склонившись над развёрнутой папкой, не замечая никого вокруг.
- Что будем с ним делать? Наказывать? Как? Снова голодом? Зови коммутатора, я сниму его с питания.
- Норму он свою выполняет. Ошибок при перепечатке документов не делает. Снимать 19-83 с питания не за что.
- Ты ещё по выгораживай его. – начальник резко и нервно махнул рукой. – Твоя проблема, ты и решай, что с ним делать. Как хочешь, но, чтобы такого. – он указал пальцем на неподвижно сидячего 19-83. – Не было. – и позабыв о своём стакане, вышел из зала.
  Партия была проиграна. Быстро, и соперник для победы надо мной, не сильно напрягался. Забирал мои фигуры с поля какие хотел, устраивал на них охоту, загонял в западню. Когда ему стало надоедать, в три хода объявил мне шах и мат.
  Я оторвался от папки. Проморгался. По моему лбу потекла вода. Не понимая, я потянулся рукой ко лбу, что-то ударило меня по плечу, и вода залила спину. На столе запрыгал стакан.
- Очнулся?
 В тёмном зале, на против моего рабочего стола кто-то стоял.
- Ты обещал мне, слышишь, обещал.
  Начальника архива я узнал по голосу.
- Давай свой ящик сюда. – начальник протянул руку.
  Моё одеревеневшее тело не слушалось. С трудом вытянув ногу, я нащупал под столом, на матраце ящик с шахматами, прижал его ногой.
- Я понимаю, что ты соврал мне, и я зря доверился тебе. Не надо было тебе читать из той папки о правилах игры. Ты всё запомнил. Всё, и с первого раза. – начальник замолчал на время, задумавшись, затем продолжил. – Выходит это я виноват. Я сам создал себе проблему. Отдай коробку.
- Нет!
  Начальник глубоко и громко вздохнул, повернулся и ушёл к себе. Я слышал, как он укладывается под своим рабочим столом, возится, и что-то нервно и зло бубнит себе под нос. Затем затих, тихо засопев.
 Всё это время я сидел за столом и ждал, пока он уложиться, затем тихо встал со стула, и полез к себе под стол. Под столом я вытянулся до хруста, как мечтал, и прижав шахматы к груди, заснул. 
  Спал я очень плохо. Часто просыпался от кошмарных снов. Сильно потел, и из носа натекла кровь на подбородок. Проснулся совсем разбитым, злым, не отдохнувшим, но и лежать уже не мог. Болели все кости, и ныли дряхлые мышцы.
  Я начал выползать из-под стола, и вдруг меня осенило, что чего-то не хватает. Очень важного и мне дорогова. Шахматы! Коробки не было на матраце и в ногах, на столе и за стулом. Забрал! Подло спёр ночью, пришла единственная мысль из-за туманенной головы, которая разболелась, и в висках снова застучало. Не надо было так резко вылезать из-под стола.
  Деревянные ноги не слушались, до стола начальника я доковылял, заваливаясь на соседние рабочие столы. Окружающие не обращали на меня внимания, пытались не смотреть на меня, стояли в стороне, и тихо жевали варёные яйца, полученные на завтрак.
  Коробки под столом начальника не было, как и самого начальника в рабочем зале. Я доковылял до двери и вывалился в коридор, чуть не подмяв под себя бегущего с телефонной трубкой в руках коммутатора. Прижался к стене, и по стеночке пошёл вперёд. Куда идти я не знал, начальник сейчас мог быть где угодно. Дожидаться его на месте я не мог, меня толкала вперёд злоба. Она предавала сил, заставляла ноги гнуться в коленях, твёрже делать шаг, и не обращать внимания на боль во всём теле.
  С начальником я столкнулся на лестничной площадке, между этажей. Увидев меня, он остановился.
 - Верни. – единственное что смог я сказать.
- Нет. Свою коробку ты больше не увидишь, и разговор на этом закончен.
- Отдай. – грозно рыкнул я.
- Ты слышишь меня? Коробки больше нет, я избавился от неё. Я должен был сделать это давно.
У меня подкосились ноги. Я успел схватиться за перила.
- Сходи сейчас на завтрак, и принимайся за работу.
  От моей злобы не осталось и следа. Наверное, растворилась она во мне, улетучилась, не знаю куда она подевалась, внутри стало пусто и холодно. В место злобы пришла обида, она заполнила всю пустоту, усилило внутренний холод. Обида была поскуливающей, как умирающая от голода собака, на трескучем морозе, и плаксивая. В глазах защипало. Всё вокруг поплыло, теряя блеклые краски. Всё вокруг стало серым. В горле что-то разбухло, стало трудно проглатывать липкую слюну и обиду.
  Начальник подошёл ближе, заговорил мне в лицо, тихо и твёрдо: - Ответь мне, когда тебя первый раз избили за эту игру, кто выхаживал тебя? Кто выносил из-под тебя? Кто делился с тобой своими харчами, чтобы ты не умер от голода, потому что ты не мог работать и бревном лежал под своим столом?
  Я молчал, даже отвёл взгляд. Я чувствовал себя собакой, что с цепи не отпускают и постоянно бьют, за то, что она всегда голодная.
- Я! Я выхаживал. Я выносил. Я делился. Я лечил тебя, и какая от тебя в ответ благодарность? – начальник отошёл от меня. Его трясло от белой злобы. – Тебе мало было, тебе не жилось спокойно. Второй раз тебя полуживого принесли, и вновь я был рядом, я не отвернулся от тебя. Неужели ты не понимаешь, что все твои беды сыплются на твою голову из твоей же фанерной коробки? Если ты этого понять не можешь, тогда я всё сделаю за тебя. – начальник развернулся и стал подыматься по ступеням, остановился, и не оборачиваясь ко мне сказал: - Давай так, ты забываешь о своей фанерной коробке, я забываю про всё остальное. Словно ничего и не было. Идёт?
  Я не ответил. Меня тянуло вниз, подальше от сюда. Мне стало душно, сильно не хватало воздуха, казалось, что грудь больше не работает, не вздыхает и не выдыхает воздух. Я почувствовал себя живым мертвецом.
  Я скатился вниз по лестнице, боясь потерять из рук перила. Если я сейчас упаду, то больше не встану. На мгновение, я поймал себя на мысли, что слышу чей-то голос. Он шепчет мне, что бы я отпустил перила, перегнулся через них и оторвавшись от пола полетел вниз, раскинув руки. Голос обещал мне, что всё на этом закончится.
  Оказавшись в тёмном коридоре, я доковылял до заколоченного выхода. Встал перед ним на колени, и отжав пару досок полез наружу. Встать с колен я не смог, оставшиеся силы потратил чтобы вылезти на улицу. Слабые руки подкосились, и я завалился на землю. Сколько пролежал так не знаю. Очнулся от собственного всхлипа. Глаза распахнулись, и я, не понимая где я, резко подскочил. Во всём теле стрельнуло, я завалился назад и заскулил от боли. Вновь услышал чей-то голос, он просил меня не двигаться, уговаривал меня лечь обратно на холодную землю, закрыть глаза.
  Я сел, найдя опору для спины. Вытянул ноги, и не сдавшись, начал вставать. Что делать дальше я не знал. Назад возвращаться я не хотел. Жизни там всё равно не будет. Не дадут. Шахматы не вернут и не разрешат сделать новые. Зачем тогда сидеть там? За миску похлёбки и варёное яйцо через день? А до знакомства с шахматами зачем я там сидел? Ведь долго сидел, до седины просидел. На все свои простые вопросы я не смог ответить. Даже задумался над ними, но ответа не было. Тогда куда идти мне? На этот вопрос я ответил не задумываясь. Ни куда. Идти мне не куда. Меня не пустят на свой порог ни слесаря, ни токаря, никто либо другой, потому что я конторский. На этом огромном заводе моё место здесь. За столом, в архиве, у печатной машинки.
Нет! Назад я не вернусь. Я тяжело вздохнул, прекрасно понимая, что ждёт меня впереди. Что первое убьёт меня? Холод, жажда? Голод? От холода не умру, можно греться у паровых труб. Воды полно, она льётся из любой трубы, да и лужи не пусты. Вот с харчами было плохо, харчей не было и достать их было невозможно. Значит голод! Голод мой первый враг. Враг, которого я не смогу никогда одолеть. Тогда надо возвращаться назад? К своей миске? Нет! Назад я не хочу.
  От собственного выбора не стало страшно. Я не отговаривал себя и не переубеждал. Во мне, тихом и спокойном не шла борьба. Внутри меня ни что не кричало, не умоляло, не просило. Я спокойно шарился по округе в поисках верёвки. Перевернув не один забытый ящик из-под болтов, я наконец нашёл её. Связал петлю, накинул её себе на шею. Нашёл пустую бочку и закатил её на недостроенный склад, туда, где я играл первую партию в шахматы с молодым слесарем. Подкатил бочку под балку, с большим трудом залез на бочку, и стал привязывать конец верёвки к балке.
- Ты можешь вернуться и не делать этого.
  Я отвлёкся от узла, и посмотрел вниз. Мне в ноги, на край бочки положили шахматы.
- Но! – начальник сделал паузу. - Твой ящик навсегда останется здесь. С собой ты его не возьмёшь.
 Вниз я больше не смотрел. Затянул петлю по туже, подёргал верёвку, проверяя её на разрыв.
- Что мне сказать нашему отцу, если он спросит о тебе?
- Расскажи ему всё. Всё о сегодняшнем дне. Скажи ему, что я не был искушён, это мой выбор. А тебе брат хочу сказать, что очень сильно благодарен тебе за всё, и спасибо тебе за шахматы. Знай, шахматы — это моё единственное счастливое воспоминание об этой жизни.
  Больше меня ни о чём не спрашивали и не отвлекали. Я услышал удаляющиеся шаги. Меня оставили наедине с собой. Хотелось побыстрее закончить со всем этим, но бросать шахматы я не хотел. Если меня не вынут из петли, я сгнию, болтаясь на верёвке под балкой, а вот шахматам я гнить не дам!
  Выручил меня ковыляющий по дороге слесарь по кличке поломанный. Его я увидел ковыляющего по дороге, он шёл ломаной походкой, сильно горбатясь и неся в руках три деревянных ящика из-под болтов. Его я и окликнул, стоя на шаткой бочке, крепко держась за верёвку.

                Глава 3.
                Дело табак. 
  Проснулся я от того, что поломанный присел в моих ногах. Сразу начал мастерить папиросу, посмотрев на меня, сказал: - Лежи, сейчас покурим и пойдём.
  Я вскакивать с пола не стал, потянулся и стал собираться с мыслями, настраивать себя на долгую дорогу.
- Лопату я приготовил хорошую, с крепким черенком. Заточил её на наждаке. Земля уже промёрзшая, как ковырять землю будешь?
- Сниму верхний слой, дальше нормальная земля будет. Я пригорок знаю, там снимать верхний слой не надо. Земля с него сама осыпается.
- Мешки собрал в один мешок, в него завязок накидал. Всё в тележке лежит, на выходе.
- Телега по дороге не развалится?
- Обижаешь, конструкция железная, ломаться не чему.
- Тогда пора!
  Я встал с тёплого пола, ещё раз потянулся. Общий зал прошли тихо у стеночки, чтобы никого не наступить. Слесаря спали вповалку, на грязных и потных тряпках. До рабочего гудка было ещё рано.
  На первом этаже я осмотрел приготовленные поломанным вещи. Покатал тележку взад-вперёд с лопатой и мешками. Тележка ехала тихо, без скрипа, колёса не виляли.
  Я уже был готов выходить, как вспомнил о своих лоскутах, которыми обматывал ноги.
- Ты чего? – заметил моё замешательство поломанный.
- Мои лоскуты для ног, они на верху остались. Теперь не найдёшь их под спящими слесарями, а без них я быстро ноги обморожу. 
- Сейчас новые нарежем. – поломанный убежал, и вскоре вернулся с большим рулоном ткани, и с кривой заточенной железкой.
  Я размотал рулон. Отмерил ленты, и отрезал от рулона два лоскута.
- Правду говорят, что за обувь солдаты расстреливают на месте, если сапоги увидят с вышки?
- Не только за обувь, но и за тёплые вещи. – я оглядел замотанную левую ногу, оставшись довольным, принялся за намотку правой ноги. – Рабочий завода должен находиться за рабочими местами, а не гулять вдоль колючки, если солдат с вышки увидит одетого рабочего, то обязательно шмальнёт, и будет в своём праве, у него на это приказ есть. Стрелять без предупреждения.  Колхозник должен в колхозе сидеть, за скотиной ухаживать, рабочий за станком работать, не положено им у колючки гулять. Будь у колхозника сапоги и тёплые вещи, он обязательно из колхоза убежит.
- Почему?
- Ты знаешь почему в колхозе зимой так скучно? Не просто скучно, а тоска такая, что самого себя удушить хочется. Сидишь целыми днями корове в глаза смотришь, а она в твои, вот и всё развлечение. От такой тоски сам солому жевать начнёшь. – я встал, зашагал на месте. Лоскуты не сползали, ни что не натирало. – А будь у колхозника сапоги и тёплые вещи, он обязательно из колхоза убежит. До посевной ещё далеко, можно и погулять. Тоска гонит его, не даёт здраво думать, и плевать ему на мороз. А солдаты этого не любят, когда кто ни будь измученный бездельем суётся к ним. Обычно таких весной находят, оттаивают в сугробе с дыркой в голове, или голыми в полях находят.
- Почему голыми?
- Солдат разный бывает, двух одинаковых не найдёшь, пусть и ряженные в одни и те же тряпки. Кто-то пулю пожалеет, заставит бежать обратно по морозу в колхоз в чём мать родила, ещё никто обратно не добегал, замерзали. А другой солдат изрешетит из автомата. Вот и понимай их как хочешь.
- Странные колхозники. У нас лучше, чем в колхозе, нам никогда не скучно. Хочешь болты крути, хочешь пар тяни. Работа всегда разная, поэтому не надоедает никогда. Ну а если вдруг взгрустнётся, бугор сразу весельем озадачит. Побежишь канализацию чистить. Разок нырнёшь по уши в дерьмо, сразу поймёшь, что ни за какую колючку лезть не хочется. Солдаты от тоски к нам не лезут, вот и мы к ним не суёмся.
- Это правильно. Всё. Я пошёл, к вечеру жди.
  Поломанный проводил меня до поворота.
- Сколько ящиков принести?
- Ты натаскай сколько не лень, лишними не будут. Для начала и пары хватит для рассады.
- Для чего? – поломанного рассмешило новое, колхозное слово.
  Я махнул на него рукой: - Когда табак проклюнется, я тебе покажу.
- Что табак сделает? – ещё сильнее рассмеялся поломанный.
  Поломанного я оставил позади в хорошем настроении. Перед тем, как нырнуть в туннель, он крикнул мне вслед.
- К колючке близко не подходи.
  Я махнул рукой, показывая, что услышал его и понял. Знал бы он, что именно за колючку я и собираюсь, поэтому его с собой не беру.
  Тележка катилась легко. Туннели, по которым я катил за собой свою тележку были сухими и тёплыми. Почти везде с спускников валил густой пар. На некоторых спускниках я прижимал краны, если это было нужно, так поломанный учил.
  На моём пути стали попадаться возницы на телегах, чаще с тележками, как и я. Возницы тащили за собой фляги, деревянные ящики, мешки. На меня никто внимания не обращал. Лишь бы не лез под копыта, и не мешал проезду.
  Выехав из последнего туннеля, я остановился у парового спусника. Перед тем, как выйти наружу нужно было отдохнуть. Шагал я бодро и прошёл много. На улице давно рассвело, время приближалось к обеду.
  Я сел на тележку, вытянув гудящие, от длинного пути ноги вперёд. Мимо меня изредка проезжали возницы на телегах. Подвезти, мне никто не предлагал, изредка косились в мою сторону, но вопросов, что я здесь забыл, не задавали. Подвозить меня не нужно было, я почти дошёл. Мне осталось пройти немного вперёд, до третьей часовой вышке. Съехать с дороги, и подкатить к колючей проволоке в два ряда. Пролезть через первый ряд, я знаю столб, с которого колючая проволока отцепляется легко, как и на втором ряду ограждения. Узнал я об этом месте случайно. Летом пас небольшое стадо, и проморгал несмышлёного телёнка. Нашёл я его за колючей проволокой, которую он же и повалил. Телёнок спокойно пасса и жевал сочную траву за периметром, под самой часовой вышкой. Я долго выкрикивал часового с вышки, но никто так и не откликнулся. Пришлось лезть за телёнком. Без него в колхоз мне ходу не было. За потерю скота по голове не гладят. Телёнка я выгнал назад, возвращались мы по своим следам. Мин под ногами я не увидел, но это не означает, что их нет.
  На грунтовой дороге тележка запрыгала на камнях. Забренчала лопата, чтобы её не подбирать пройденные каждые пять шагов, лопату взял на плечо. Тело защипал лёгкий морозец, кожа покрылась гусиной кожей. Терпимо. Успею накопать земли, пока окончательно не замёрзну. Если что, всё брошу и побегу к ближайшему паровому спускнику греться.
  С левой стороны ветер принёс кислый запах. Во рту образовалась слюна со сладковато железным вкусом. По левую руку потянулась огромная заводская помойка. На неё свозили шлак, мусор, и что-то возницы сливали из бочек. Что-то едкое и ядрёное. Вглубь помойки без противогаза было не пройти, лёгкие быстро сожжёшь, вдыхая испарения. На эту помойку птицы не садились в поисках еды, а если и сели, то больше не взлетали. Поэтому я и шёл за колючую проволоку. Только там была чистая, не отравленная земля. Можно было дойти до первых полей, набрать земли с них, но до полей я не дойду без рубахи, замёрзну. Назад вернусь с воспалением, если вернусь конечно, колхозники с полей ещё не ушли, и повстречавшись с ними, я не думаю, что у меня получилось убежать от них второй раз. Пока снег не ляжет на поля, колхозники с полей не уйдут, а встречаться с ними я больше не хотел. Мы и раньше с матерью были чужие в колхозе, а теперь и подавно.
  Заприметив ориентир, я свернул с дороги. Остановился, посмотрел на оставленную мною грунтовую дорогу и сердце защемило. Именно эта дорога может привести меня к матери, но через колхозников не пройти. Дождаться снега и морозов? Может тогда смогу проскочить через них? А как? Эх, будь у меня сапоги, я побежал по заснеженному полю не задумываясь. Меня тянуло назад. К реке, к старой иве, к маме.
  Тележку пришлось волочь двумя руками, хорошо, что до вышки и столбов недалеко по непроходимым ухабам. Остановившись у самой колючки, я убедился, что вышка пуста. Часового на ней не было. Сняв колючую проволоку со столба, я прошёл до следующего ряда колючки, внимательно смотря куда ставлю ноги. Отцепив колючую проволоку, я вернулся к тележке за мешками и лопатой. Немного постоял на месте, поозирался, поглядывая по сторонам. Никого!
  Первые два мешка набрал быстро, на третьем запыхался и устали руки, решил отдохнуть. Уселся на мешок с землёй и задумался. Поломанный наложил мешков не жадничая, если все набью их землёй, тогда тележку не сдвину с места. Стал думать сколько мешков набивать. Прикинул, подсчитал в уме, прибавил мешок сверху, как запас. Вышло шесть мешков.
  Когда набивал последний, шестой мешок, у меня зуб на зуб не попадал от холода. Бросать всё, и бежать к спускнику греться, смысла не было. Пришлось терпеть, и перетаскивать мешки с землёй к тележке. Пока бегал туда - сюда, согрелся. На последнем мешке мои силы покинули меня, я подумал бросить здесь лопату. Нагибаться за ней с мешком на плечах не было ни каких сил. Мешок с землёй показался мне набит металлом. Поломанного не хотелось расстраивать, соврать ему не смогу, пришлось нагибаться, и подобрать лопату.
  Пройдя первый ряд, я вернул колючую проволоку на место, поправил мешок на плечах, перехватил лопату и замер, не сделав шаг. Правая нога замерла в воздухе. Под ногой показался край присыпанной землёй мины, и я чуть на неё не наступил. Тело сковал страх, всё оцепенело. Мышцы на скулах так сильно свело, что я услышал скрежет своих зубов. Если мышцы не отпустило, то я раскрошил зубы друг об дружку. Обливаясь холодным потом, и сделав усилие над собой, я шагнул чуть в сторону, затем резким прыжком с места оказался за вторым рядом колючей проволоки, и тяжёлый мешок на плечах, мне не помешал прыгнуть так далеко.
  Приземлившись, я не устоял на ногах, завалился вперёд. Мешок на плечах придавил меня к земле. Так я пролежал, не шевелясь несколько минут, придавленным мешком. Успокоиться не получилось. Меня продолжало трясти от страха, и я даже согнулся в рвотном позыве, но мой желудок был с утра пуст. Со злости попинал мешки с землёй ногами, проклиная всё на свете. Резко дёрнул за верёвку разворачивая загруженную тележку к дороге. Пройдя немного, я остановился. Сделал несколько глубоких вздохов, затаил дыхание, выдохнул. Ясность вернулось, хотя руки продолжали трястись. Нельзя было оставлять колючую проволоку лежащей на земле. Нужно было закрепить её на столбе, и подобрать улетевшую в сторону лопату. Возвращаться не хотелось, ноги сгибались от страха, но я пересилил страх и вернулся.
  Заехав в туннель, я не стал останавливаться у парового спускника. Про холод я забыл, как и про усталость. Хотелось быстрее вернуться в слесарку, и забыть про поход за периметр. Ноги моей у колючки больше не будет. Чтобы я, ещё раз… Перед глазами представилась моя нога, а вторая нога на пять метров дальше. Мои потроха развешанные на колючей проволоке, и мой обрубок с руками, ещё шевелится, возиться как земляной червь на вывернутых комьях земли, и пускает кровавые пузыри из переполненного кровью рта.
  Пришлось остановиться, закрыть глаза, сделать три больших вздоха, выдохнуть. Когда я открыл глаза, ко мне подъехал возница на телеге.   
- Я смотрю, ты, или не ты. Думаю, не понравилось ему у слесарей, назад в колхоз побежал, только шагает не в ту сторону. 
  Возница, который привёз меня к отцу оглядел меня и мои пожитки на тележке.
- Я в колхоз не вернусь. Мне у слесарей хорошо. – я прижал тележку ближе к стене туннеля, показывая, что не мешаю проезду.
  Возница на мои действия возмутился.
- Ну что же ты, давай снова тебя подвезу. Грузи своё барахло на телегу.
  Я закидал мешки с землёй, разместив их по всей телеги, сверху бросил свою тележку, колёсами вверх.
- Повезло тебе, меня грузить не стали, фляг не было, порожняком вернулся. Так бы пришлось тебе ножками топать.
  Про везение мог бы и не напоминать, до сих пор руки с коленями трясутся.
- Бледный ты какой-то. Не захворал?
  Из меня вылетел нервный смешок, я махнул рукой.
- Устал. Рано встал, и с утра не ел.
- Тогда отдыхай, я тебя быстро довезу, с ветерком.
  Возница не обманул, довёз быстро. Мы пролетели по всем туннелям. По дороге, возница не приставал ко мне с расспросами. Ехали молча.      
    Остановившись у слесарки, возница слез с телеги, стал разминать спину, я занялся разгрузкой телеги. Сбросил тележку, и на неё стал укладывать мешки с землёй.
  Поглядывая на меня с интересом, возница спросил: - Чего приволок?
- Земли набрал, хочу табак высадить. Буду слесарей баловать. Тебя с первого урожая угощу.
- Это хорошо. – возница потянулся. – Выходит это ты от самых полей топаешь?
- Нет, я рядышком земли набрал. – взявшись за последний мешок, я понял, что сболтнул лишнего.
  Возница захлопал глазами и уточнил: - Ты за колючкой землю набрал?
  Что ответить я не знал. Стащил медленно мешок, уложил его на тележку. Возница ждал ответа от меня, я неопределённо пожал плечами.
- Не на помойке же ты землю набрал. Отвечай! – резко гаркнул возница, затем тихо спросил. – Покажи мне, где ты за колючкой землю набирал.
- Я туда больше не вернусь. Нет, на сегодня поездок хватит.
- Ни надо ни куда ехать.
  Возница зашёл за телегу. Огляделся, смотря по сторонам. Расшвырял солому, что служила подстилкой, и приподнял пару досок. Залез внутрь рукой, и вытянул из тайника рукав светлой ткани. Сунул его под мышку.
- Пошли.
  Возница моего желания не спрашивал, просто ухватил меня за руку и потащил от слесарки. Я упираться не стал, лишь освободил свою руку, чтобы меня не тащили как скотину на верёвке. Пошёл рядом. 
  Возница привёл меня к недостроенному складу, где мы играли в шахматы с конторским. Остановившись у входа, возница огляделся, даже хотел повернуть назад, найти другое место, что-то ему не понравилось, но передумал. Пройдя вперёд и найдя подходящее место, стал раскатывать рукав ткани.
  Я прошёл следом за возницей, хотел спросить у него про ткань, но замер на месте с открытым ртом. Совсем рядом с нами, на верёвке, привязанной к одной из балок, покачивался архивный переписчик.
 - Помоги.
  Возница раскатал рукав, один край повесил на гвоздик, растянул ткань и пытался зафиксировать второй край. Возницу я не слышал. Я смотрел на синее лицо архивного переписчика, на его разбухший язык и сильно вываленные открытые глаза. Под его ногами лежала бочка.
- Показывай.
  Возница повернул меня к растянутой ткани, на которой очень аккуратно были расчерчены цеха, строения, дороги и поля с колхозными постройками. Глазами я нашёл заводскую помойку. Очень натурально был прорисован забор в два ряда с колючей проволокой, часовые вышки.
 - Ну? – прикрикнул на меня возница. – Показывай.
- Здесь нет этого места. Вот помойка. – я показал на неё пальцем. – Если стоять к ней спиной, то под третьей часовой вышкой есть лаз. Там со столба легко отцепляется колючая проволока, и на вышке давно не было никого.
- Откуда знаешь?
- Сегодня видел сгнившую лестницу под вышкой, без неё никак не подняться на неё.
- Что там? – возница нервно облизал губы. – За колючкой, что там за периметром?
  Налетел ветерок, висевшее тело висельника закачалась на верёвке. Балка заскрипела, застонала, прося снять с неё эту мёртвую тяжесть.
- Ну? - вновь прикрикнул на меня возница.
  Я вздрогнул. – Там заросшее поле, на нём лапник молодой подымается, за полем лес.
  Возница полностью повернулся к своему рукаву ткани, стал что-то бубнить себе под нос, водя руками по разрисованной ткани.
  Я отошёл от него, чтобы не мешать вознице думать вслух.
- Почему висельника не снимают?
  Возница ответил ни сразу, глубоко задумавшись о своём, он расчёсывал заросший подбородок.
- Висельника конторские снять должны, а снимут его, как посчитают нужным.
- А мы не можем снять его?
- Нет. Висельник ни слесарь, и не забивай себе голову чужими проблемами. – возница перестал расчёсывать свой подбородок, резко сказал. – Ты должен провести меня за колючку, за периметр.
- Ничего я не должен. Я же сказал, больше туда ни поеду. Место я тебе указал, его легко найти.
- Это очень важно для меня. Мне надо туда.
  Я обернулся к ткани, посмотрел на ряд колючек, на вышку. Вспомнил о мине под ногой. Вновь стало дурно от воспоминаний. Надо провести возницу через колючку, подумал я. Без меня, он встанет на эту мину.
  Моё молчание возница расценил по-своему.
- Я могу что-то дать тебе взамен. Может что-то надо тебе? Я достану, привезу. Говори.
  Я поднял взгляд на нарисованные поля, оглядел колхоз с его коровниками и свинарниками, затем поднялся взглядом выше и правее, к реке. Сильно удивился увидев небольшой завиток, где река мельчала, и где были пороги. Старой ивы, клонившийся к реке не было на чертеже, как и скамеечки под ней, но они там были.
 - Сапоги! – сказал я не громко. Хорошо подумал и повторил. – Мне нужны сапоги!
  Возница посмотрел на мои ноги, перемотанные тканевыми полосками. – Достану. – возница уверенно кивнул и добавил. – В размер не обещаю. Сапоги будут на вырос. Ты согласен?
- Да. Пойдём завтра?
- Нет. – возница задумался. – Мне надо подготовиться.
  К чему ему готовиться я не стал спрашивать. Потеснился, чтобы возница снял с гвоздиков свою ткань.
- Пойдём за периметр через три дня. – объявил возница, аккуратно сматывая в рулон ткань.
  Я подумал и сказал: - Если за эти дни выпадет снег, тогда всё отменяется до весны, иначе на мине подорвёмся.
  Возница сунул ткань под мышку: - Надеюсь снег не выпадет. – со вздохом сказал он. – До весны я не вытерплю.
 Кто гнал возницу за колючку, я не знал, и не хотел знать, что ему нужно за периметром. Не за землёй же он собрался, ни к чему она ему. Тогда зачем? Не моё дело, главное, чтобы сапоги мне достал и не обманул меня. 
  Мы вернулись к телеге. Я недосчитался на своей тележке четыре мешка с землёй. Из слесарки вышел поломанный, он приветливо махнул вознице, и забросив мешок себе на изломанную спину поволок его на второй этаж. Я поднатужился, и тоже забросил себе мешок на плечи.
- Не забудь, через три дня выходим. Будь готов.
  Возница хлестнул лошадь и укатил, нырнув в ближайшей туннель.
  Поднявшись на второй этаж, я увидел поломанного сидящего на мешках с землёй, раскуривающего папиросу. Рядом с мешками высились деревянные ящики из-под болтов. Поломанный не жадничал и с ними, натаскал под завязку. Я сбросил мешок с плеч на остальные мешки, устало присел сверху.
- Ну что, давай сажать табак.
 Я рассмеялся над поломанным.
- А чего тянуть? Быстрее посадим, быстрее закурим. У меня табак почти закончился. Я скоро буду без курева.
- Дай земле согреться, кто семена в мёрзлую землю сажает?
  Поломанный почесал затылок: - Завтра что ли сажать будем?
- Завтра. – подтвердил я. – Сейчас давай окно намоем на площадке. Принеси два ведра с водой, и верёвки небольшой кусок, захвати побольше ветоши чистой.
  К ведру с водой привязал верёвку, поднял его наверх. Набрал побольше ветоши и полез на площадку, мыть окно. Привязанное ведро оставил на площадке, и периодически опускал его вниз. Поломанный переливал в него воду, и бежал к крану снова. Когда намыл окно, понял, что не чувствую рук от усталости, но остался собой доволен, через чистое окно на площадку падал солнечный свет.
  Перед тем как спуститься вниз, я опустил вниз ведро, конец верёвки привязал к перилам. Грязную ветошь покидал вниз. Поломанный отволок её на улицу, и где-то бросил гнить.   
- А с этой водой что делать? Вылить? – поломанный показал на второе ведро.
- Оставь. – махнул я устало рукой, усаживаясь на пол без сил. За день измотался весь. – Пусть отстаивается, завтра этой водой посев польём.
  Поломанный призадумался, скребя затылок: - Ковшик значит надо найти.
  Я кивнул. – С ковшиком поливать удобнее будет.
  Поломанный убежал вниз, я расслабился, сидя у стены, и закрыл глаза.
- Вот. – поломанный показал ковшик. – Правда он без ручки, но лучше, чем ничего. Завтра жестянщика упрошу сколотить лейку для полива. Он мне не откажет, должен мне, за одну услугу. – поломанный бросил ковшик в ведро с водой. – А это велено тебе отдать, конторский попросил.
  Я подпрыгнул из сидячего положения, оказавшись на ногах, и шарахнулся от фанерного ящика, как от чумного.
 - Конторский сказал, что ты знаешь, что с ним делать.
  Брать ящик в руки не хотелось.
- Брось его в угол, вон туда.
  Поломанный аккуратно опустил ящик на пол, открыл его, порылся внутри и достал фигуру.
- Здесь лошади есть! – показал поломанный мне коня.
  Смотреть на фигуру не хотелось, перед глазами вставал висельник, со свёрнутой шеей, и вываленным изо рта распухшим языком.
- Конторский, он это. – поломанный показал невидимую верёвку, обмотанную вокруг своей шеи. Вздёрнул её конец резким рывком, свалил голову на бок, и вывалил изо рта язык.
- Перестань. –попросил я поломанного, опускаясь снова на пол, по мимо уставших рук, после мойки окна, сильно гудели ноги.
  Поломанный перестал гримасничать, присел рядом со мной: - Есть хочешь? – заботливо спросил он, и полез в карман коротких штанов. – Вот держи.
  Поломанный протянул мне два куска хлеба, не съеденного за обедом. Отказываться от угощения я не стал, лишь второй кусок хлеба вернул поломанному. Молча стали жевать хлеб у тёплой стены. Я думал о сегодняшнем дне, как много всего произошло за сегодня. Ведь мог не сидеть здесь, не жевать кисловатый хлеб, а остаться там, у колючки. Интересно, вороньё уже слетелось на меня? Много с меня склевали? Хлеб встал поперёк горла, я покосился на ковшик без ручки, плавающий в ведре с водой, но встать не было сил. Проглотил хлебный ком. Во рту было кисло, а в горле осталась боль. Я ощупал горло, на мгновение показалось, что пальцы нащупали грубую верёвку, намотанную на мою шею. Я резко одёрнул руку, закрыл глаза, запрокинул голову и громко засопел.
  Поломанный перестал смачно чавкать, посмотрел на меня. – Ага, ты прав, завтра у нас с тобой будет трудный день.
  У поломанного я ни чего уточнять не стал, на счёт завтрашнего дня, просто пропустил его слова мимо ушей. Я ругал себя, за то, что дал себя уговорить. Мне до дрожи в коленях не хотелось возвращаться к колючке, но я поддался. Может за эти дни ляжет снег? Воспоминание о снеге принесли свежесть, мне стало легче дышать в душном зале.
- Завтра пол дня будем уголь кидать в котельной. Работа! – поломанный замолчал, поднёс узловатую руку и ткнул себе в горло двумя пальцами.
- Почему мы? А как же котельщики?
- Бугра попросили за услугу помочь, а котельщиков примерло по осени много, все навечно в завод ушли. Так что отдыхай. Силы завтра понадобятся.
  Поломанный с трудом встал, недоеденный кусок хлеба сунул в карман.
- Как ты в этой жаре сидишь?
  Не дождавшись от меня ответа, поломанный ушёл, сильно ковыляя и горбатясь.
  Я сидел недолго, тихо завалился на бок, съехав спиной по стене. Протянул руку за голову, нащупав фанерный ящик, подтянул его к себе, и лёг на него головой. Через секунду я уже спал, не чувствуя, как из моей разжатой ладони выпал надкусанный кусок хлеба. 
 
                Глава 4.
                Сапоги.
  Я проснулся, чувствуя, что в моих ногах усаживается поломанный.
- Сейчас покурим и пойдём. – привычно объявил поломанный, раскуривая папиросу.
  Поломанный не соврал. Возможно он и не умел врать. Зачем? День действительно оказался тяжёлым. За пол дня нам предстояло перетаскать огромную гору угля, с одного места, в другое. Бестолковый труд, не облегчающий даже выданными нам лопатами и двумя деревянными тележками, с широким колесом. К рабочим котлам нас не поставили. Задачей объявили натаскать к затухшему котлу столько угля, чтобы его хватило котельщику на смену. А это целый день и ночь.
- Вот этой кучи хватит за глаза. – указав на гору угля обрадовал нас котельщик. – Если уголь морозцем прихватило, то сковырните его ломами, они там.
  Конечно уголь морозом прихватило. Ночью заметно похолодало, и все лужи, по пути к котельной накрылись толстым льдом. Поломанный так и не смог его сломать, сколько не скакал на нём, от лужи к луже. Лёд трещал, покрывался трещинами, но не ломался под его босыми ногами.
  Последние две телеги с углём отвёз поломанный. Я не смог, просто не хватило сил. Я повалился на соседнюю кучу с углём, не выпуская лопаты из рук, да так и просидел с вываленным языком, как загнанная собака, пока поломанный закончит с работой. Никогда не считал себя дохляком, силой и выносливостью я обладал, но до двух жилистого поломанного мне далеко.
- Хватит сидеть, на обед пора! – поломанный поставил меня на ноги, притянув за черенок лопаты.
  Обеденный свисток давным-давно просвистел, но мы решили закончить с работой полностью, а потом идти на обед. С забитыми кишками таскать впереди себя гружёную телегу не сможет даже поломанный.
  Перед тем как пойти в столовую, мы вернулись в слесарку. Поломанный растянул шланг в насосной, и хорошенько обдал меня с головы до ног горячей водой, смывая всю угольную пыль. Сам полностью мыться не стал. Намыл только лицо и лысую голову. Чёрные ноги мыть не стал, махнул на них рукой. Пока поломанный курил, я просыхал у паровой трубы, постоянно харкая чем –то чёрным.
  До закрытия столовой мы успели. Очереди не было, все столы были пустыми. Раздатчицы скучали, скребя по дну больших кастрюль половниками. Остатков не жалели. Мне налили суп с горкой, поломанному накидали каши. Молодая раздатчица на хлебе чудить не стала, молча сунула мне в кашу горбушку хлеба. Пару раз стрельнула глазками, но видя, что я больше смотрю на свои миски с харчами, наорала на поломанного.
- Давай живей, мне ещё бачки мыть. Не задерживай очередь.
  Поели быстро. Пропущенный вчерашний обед давал о себе знать. Собрав пустые миски со стола, я отволок их на мойку. Поломанный вновь отослал меня в слесарку одного. Я потоптался возле него, не желая идти один.
- Может тебе какая помощь нужна? Я помогу.
  Поломанный меня слушать не стал: - Иди давай. – замахал он меня рукой. – Сам справлюсь.
  Дорога к слесарке много времени не заняла. Теперь я знал куда идти. По дороге думал об уговоре с возницей, пытался что-нибудь придумать, чтобы отвертеться от своего слова. Часто поглядывал на тёмно-серое небо, но снегом и не пахло. Понимая, что отвертеться не получится, я горестно вздыхал. Немного подбадривал себя, что за услугу получу сапоги, но сильно в это не верил. Возница наверняка меня обманет, что-нибудь соврёт, ведь невозможно за три дня найти сапоги на заводе. Хотя не в днях было дело. Сапоги было просто невозможно достать.
  Остановился я, как вкопанный, увидев впереди архивного переписчика, болтающегося на верёвке под балкой. Хотел обойти недостроенный склад стороной, может даже вернуться назад, и пойти другой дорогой, но остался. Не зная почему, но я очень сильно разозлился, увидев, что его ещё не сняли с петли. Не знаю, что на меня нашло, но я ещё больше взбесился, увидев рядом с висельником ворону. Большую и жирную, она сидела на плече у висельника и выклёвывала глаз. Остатки глаза стекали бурой жижицей по щеке, капая на землю. В ворону я запустил огромную, ржавую гайку, что нашёл под ногами. Не попал. Ворона присела ниже, перелетела с плеча висельника на крышу склада, противно каркнула. Меня подбросило с места, я подлетел к висельнику, и обхватив его руками за ноги, попытался приподнять. От тело дурно пахло, я задержал дыхание отвернув голову в сторону. Сильнее обнял ноги, и собрал все силы, что остались после таскания угля. Тело осталось висеть, у меня не было сил приподнять его.
- Эй! – послышалось со стороны здания, в которое на карачках вползал архивный переписчик. – Ты что делаешь? Зачем его снимаешь?
  Кричали из открытого окна.
- Вы почему его ещё не сняли?
- Не твоё дело. – отвечала торчащая голова из окна. – Сколько надо, столько и будет висеть. Отойди от него, а не то мы сейчас выйдем и наваляем тебе.
  Из соседних окон показались ещё головы.
  Я окончательно разозлился. Сжал кулаки, выставил грудь вперёд.
- От слесарей словить хотите? Давайте, выходите. 
- Может быть и словим, но потом, когда разбираться будем, тебе твои же слесаря и наваляют, потому что ты не прав. Отойди от него и не трогай. Не твоя забота.
  Разжав кулаки, я развернулся и пошёл в слесарку. Пробежал, не останавливаясь парящую паром насосную, не стал подыматься наверх. Уселся на ступеньке. Спускающийся вниз отец остановился, потрепал меня за волосы и присел рядом.
- Поломанный не вернулся со столовой?
- Что он там делает после обеда? Меня всегда одного отправляет в слесарку, сам в столовой остаётся.
- Ты парень у меня смышлёный, должен сам догадаться. – отец подумать не дал. – Зазноба у него там, а он всё налюбоваться её не может. Вот и сидит рядом со столовой, выглядывает её. Как налюбуется, назад ковыляет.
- Так он влюбился что ли?
- Выходит, что так. Ладно, не когда сидеть. Ты пошвыряйся возле слесарки, поищи два прута с локоть длинной, они вам пригодятся задвижку нести.
  Когда я вернулся обратно с двумя железками поломанный надевал на себя противогазку с ключами. В его ногах лежала задвижка. Поломанный увидел два прута в моих руках.
- Молодец. – похвалил он меня. – Вставляй прут сюда и понесли.
  К задвижке дошли быстро, но руки после работы с углём всё же обвисли. Вытащив ключи из противогазки, я напал с ними на болты, принялся отворачивать. Принимая от меня каждый разболченный болт, поломанный хорошенько смазывал их солидолом. Освободив фланцы от болтов, старую задвижку сбросили вниз. В неё заглянул поломанный, хорошенько осмотрел, сунул палец внутрь.
- Не, отжила она своё. Несём до ближайшей кучи металлолома.
  Я спорить не стал, раскатал резину, и стал вырезать из неё новые прокладки.
- Я залезу в колодец, открою воду. Ты смотри, будет держать задвижка, или нет. Если всё нормально, открывай.
  Закончив на сегодня с работой, мы вернулись в слесарку. Я еле переставлял чугунные ноги, руки обвисли и не подымались. Хотелось забиться в свой угол и не двигаться.
- Ты чего? – возмутился поломанный. – Мы табак ещё не посадили.
  И откуда в нём силы? Я надеялся, что он забыл. Пришлось высаживать табак. Силы пришли во время работы. Выбрав из кучи ящиков три достойных и крепких, я занялся землёй. Хорошенько её перебрал. Землёй остался доволен. Один сплошной чернозём. В такую землю палку воткни, она зацветёт, не зря за ней за колючку лазил. Пересыпал землю в ящики, сделал бороздки, и аккуратно опустил семена табака. Всё присыпал. Рука у меня лёгкая, семена должны взойти.
  Ящики подняли на площадку. Поломанный стоящий всё это время чуть в стороне и наблюдая за мной, отобрал у меня ковшик, принялся поливать. Когда с посевом закончили, поломанный очень быстро убежал с площадки.
 - Ужас, как жарко. Дышать не чем, как ты здесь спишь?
  Мне было нормально, намного лучше, чем в общей куче. Да, жарко и душновато, но спал я под площадкой, а там ни так жарко. Поломанный ничего слушать не стал, он слетел с площадки и убежал к остальным, туда где весело галдели слесаря.
  Слез с площадки и я, но только чтобы подняться вновь на площадку с шахматами. У чистого окна расставил фигуры, на улице было ещё светло, как стемнеет окончательно, я слезу с площадки. Положу под голову шахматы, прижмусь к тёплой стене спиной и усну.
  Ночь проспал на одном боку. Совсем ничего не снилось, наверное, это лучше, чем беспокойный сон. Проснулся я вновь от возни в моих ногах, поломанный аккуратно присел рядом, потряс меня за плечо.
- Возница подъехал, тебя спрашивает.
  От услышанного я резко сел.
- Может послать его своей дорогой? Чего ему надо в такую рань?
- Уговор у нас с ним. Я дал слово, что покажу место от куда я землю набирал для табака. – совсем немного соврал я. – Я на телеге не долго, живо, туда и обратно.
- Хорошо. – согласился поломанный.
  Я слетел вниз по лестнице, заглянул в насосную, чтобы снять с верёвки свои тканевые лоскуты, для обмотки ног. Решил не тратить времени на наматывание, и с ними в руках вылетел на улицу.
  Возница стоял рядом с лошадью, гладил её по загривку, ласково разговаривал, и что-то скармливал с ладони.
- Уговор был, что выходим через три дня.
- Не могу я больше ждать. Внутри всё крутит. Я на волю хочу! Извёлся весь, ели конца ночи дождался, ещё дня я не выдержу.
  Я посмотрел на тёмное небо. Снег если и выпадет, точно не сегодня. Мои ноги начали прихватывать от холодной земли. Я залез в телегу, увидел на ней три полных мешка, набитых чем-то. Возможно возница не обманет, и в одном из трёх мешком лежат мои сапоги.
  Ехали молча. Я усердно наматывал ленты на ноги, иногда косясь на мешки. Возница заметил это. Немного развернулся, и потянувшись назад, достал один мешок. Бросил его мне в руки.
- Как договаривались. Я слово держу.
  Развернув горловину на мешке, я посмотрел внутрь. В мешке лежали сапоги. Видно, что ношенные, истоптанные, пусть и с ободранными носами, зато добротные. Свернув мешок, я забросил его назад. Изнутри пришла тревога, что-то стало нашёптывать мне об угрозе. Если солдат увидит их на моих ногах, застрелит. Я поёжился. К мешку прикасаться уже не хотелось, но представив себе шагающем по снежному полю в крепкий мороз к матери, я ближе придвинул к себе мешок, чтобы чувствовать его боком.
- У слесарки ты сказал, что хочешь на волю. Опять болтливое слово вспомнил? – я посмотрел на возницу, слушает он меня, или нет. – Расскажи мне, что это за слово такое. Ехать долго, можно и поболтать.
  Возница ответил не сразу, он думал и подбирал слова.
- Я говорил тебе, что волю почувствовать надо, заболеть её, лишиться, и тогда ты поймёшь о чём я пытаюсь тебе сказать. Ты не болел, ты не терял, тебе и не понять.
- Выходит я здоров, раз не болел и ничего не терял.
- Когда-то и я так думал. Не болел, значит здоров. Не терял, значит не жалею об утрате. Знаешь, как я понял, что не волен? Когда увидел границу своей воли.
- Ты про колючку с периметром имеешь ввиду?
- И да, и нет. Для тебя колючка воспринимается, как что-то должное, это часть завода. Ты живёшь внутри завода, ходишь от колючки к колючке. Упираешься в неё, и не пытаешься заглянуть дальше. Ты не задумываешься, почему тебе туда нельзя, и почему тебя не пускают.
- Может там нет ни чего, вот поэтому и не пускают.
- Ты ходил? Ты видел?
- Был я за колючкой, и не раз. – возразил я вознице. - И никакой воли, про которую ты рассказываешь мне, я не видел.
- Давай поступим так. Я тебе расскажу, что видел сам, собственными глазами, но знай, после моего рассказа твоя жизнь изменится. Ты начнёшь задавать себе один и тот же вопрос.
- Не соврёшь?
- Не совру. Сам решишь, верить мне или нет.
- Хорошо, я выслушаю тебя.
- Я намного старше тебя был, когда хвора свалила меня. Сильно захворал, скрутило так, что развязаться из узла не мог. Казалось мне, что внутри моего брюха кто-то кишки на кулак наматывает, а иногда рвать их начинает на лоскуты. Отец мой ещё жив был. Уложил он меня на телегу и отвёз к бабке, что рядом со столовой жила. Поговаривали про неё, что она лечить могла. Посмотрела она на меня, да говорит отцу: - Поздно привёз. Брюхо надо вскрывать и чистить. Брюхо ещё вскрою, а вот вычистить и зашить уже не смогу. Стара я. Так что одно могу сказать тебе возничий, с сыном прощайся, можете больше не увидеться, но, если выживет, сам к тебе в конюшню придёт.
  Отец посмотрел на меня, ничего не сказал, махнул рукой и ушёл. Бабка опоила меня чем-то, я крепко уснул. Иногда просыпался, ни ног, ни рук не чувствовал, одна голова на шее вертелась. Меня везли куда-то. Бабка что-то нашёптывала мне, снова опаивала. Очнулся, в глаза яркий свет бьёт до слёз и рези. Чувствую в моё брюхо кто-то с руками залез и шурудит там. Скосил глаза, живот мой вскрыт от пореза, все кишки видно. Вокруг полно стоящих надо мной, все в белом, на лицах маски, одни глаза видно. И тот, кто у меня в кишках лазает рассказывает всей толпе что делает. Увидели они, что я в сознание пришёл, на лицо что-то одели, я пару раз вздохнул и уснул.
  Проснулся на кровати. Голова на мягкой подушке, сам под тёплым одеялом, на чистых простынях. Это тебе не в стогу сена на конюшне спать. Вокруг меня чистые стены, светло и тепло. Палата это называется. Так мне сказала баба, что при толпе в кишках моих копошилась. Представилась она мне врачом. Она потом часто ко мне в палату приходила. Вначале чтобы посмотреть, как моё штопаное брюхо заживает. Лекарство приносила. Затем просто поболтать приходила, понравился я ей чем-то. Всё ей интересно было, как я на заводе живу. Чем занимаюсь, всё-всё обо мне спрашивала, а я не таился, рассказывал, как на духу.
  Когда жрать разрешили, она кормить меня стала харчами вкусными. Кормили, как свинью на убой, аж четыре раза в день. С каждым днём мне всё лучше и лучше становилось. Брюхо кровить перестало, бинты не мотали. Я был здоров, вот тогда врач и принесла мне вещи. Одежду. Майка, трусы, носки. Брюки с рубашкой. Тёплый свитер. Куртка тёплая с шапкой, шарфом и перчатками. Ботинки на шнурках, которые сама и завязала, но перед этим сказала: - Если хочешь посмотреть, как люди живут, одевайся.
- Люди? – я первый раз прервал возницу. – Кто такие люди? Что за зверь?
  Возница грустно улыбнулся: - Не зверь это. Люди от нас ничем не отличаются. Те же руки, ноги, голова. Так же ходят, говорят. Если тебя одеть в те же наряды, ты от людей ничем отличаться не будешь.
- И ты посмотрел?
- Да. Я оделся и посмотрел. Врач вывела меня из больницы, и я увидел город.
- Город. – повторил я тихо, чтобы возницу не сбивать с мысли.
- Вокруг меня были красивые дома. В них жили люди. Жили семьями, и воспитывали детей. На улице светло даже ночью. Всё освещалось фонарями. Мы гуляли по бульварам и скверам, сидели в кафе, и грелись за чашечкой кофе. Вокруг нас гуляли такие же люди, и я был одним из них. На против нас целовалась влюблённая парочка. Целовались не потому что случка подошла, а потому что они были влюблены. Если бы ты родился там, в городе, то жил в одном из домов, тебя воспитывали мать с отцом, и жили бы все вместе. – возница замолчал, борясь со своими эмоциями, я не мешал. – А если ты устанешь ходить, то тебя мигом домчит трамвай. Через весь город проложены рельсы, и по ним катается трамвай. Ни вагоны с углём или железом, а трамвай людей развозит. – возница замолчал, нам на встречу стали попадаться другие возницы на телегах, они все приветливо здоровались, возница сухо отвечал кивком.
- Ну. Дальше, что было дальше?
- Я смотрел на город и на людей с широко раскрытыми глазами, и через мои открытые глаза внутрь меня втекал яд. Я не знал ещё, что больше жить, как прежде не смогу. Яд будет убивать меня, медленно, не быстро, и поражать он будет только голову. Потроха ему ни к чему. Яд засел здесь, – возница постучал пальцем по виску. - Я стал задавать себе один и тот же вопрос.        Обойти весь город нам не дали. Напротив, нас остановилась машина. Из неё вылетело несколько людей. Скрутили мне руки, больно ударили по моему зашитому брюху. Затолкали в машину. Врача не тронули, её так и оставили одну на дороге. Забрали только меня. Вывезли далеко от города, передали солдатам. Солдаты сильно избили меня. Раздели у колючки догола. Перед тем, как заставили бежать по заснеженному полю, прострелили ноги. Я выжил, смог доползти до сухого коллектора, и через него пополз к туннелю. Меня подобрали свои возницы, признали меня. Отвезли к отцу, а он снова повёз меня к лечащей бабке. Она выходила меня. Поставила на ноги, только сказала, что жить теперь я не смогу. Ходить, сидеть, есть, возить фляги, всё это смогу, а вот жить, нет. Она знала о чём говорила, ведь и её голова была отравлена ядом, она видела, что и я. Когда она латала меня, я спросил у неё, что было бы со мной, если я не переоделся и не вышел в город? Бабка проворчала, что жил бы, как и раньше. Снова усыпили и вернули на завод, а так я сам себя наказал.
  Мы выехали из последнего туннеля. С помойки налетел кислый запах. У меня во рту собралась слюна, её я сплюнул на дорогу. У ориентира, я попросил возницу свернуть с дороги. Телегу мы загнали дальше, чтобы её не было видно с дороги. Я оглядел хорошенько часовую вышку, она по-прежнему была пуста. Кроме моих следов, чужих я не увидел. Кивнул вознице, что всё хорошо.
- Кобылу мою оставишь у слесарки, она у меня не глупая, дорогу к конюшне найдёт сама. Обратно возвращайся на ней и отпусти, она дальше сама, ноги зря не топчи.
 - Как же ты? На чём вернёшься ты?
- Ты слушал меня? Назад я не вернусь. Больше жить так, я не могу.
  Возница развязал свои мешки. Мешок с тёплой одеждой вывалил на телегу.
- Но… Куда ты пойдёшь?
- Туда. – возница указал за колючку, за периметр. – Может туда. – показал он другое направление.
  Мне стало тревожно за него, я не понимал, как можно идти не зная куда. Выбрать понравившееся сторону и шагать туда беспечно.
- Ты меня не поймёшь, не старайся. Помнишь? – возница постучал пальцем по виску. – Яд душит меня. Мне везде тесно. Яд гонит меня. Моя голова отравлена.
  Возница натянул тёплые штаны, сел на телегу, намотал лоскуты на ноги, влез в сапоги.
- Сам себе одежду сшил?
- Сам. Сидел вечерами и штопал. Готовился к этому дню. Сам с себя удивляюсь, как дотерпел, ведь мог раньше сорваться. Хорошо, что ты попался мне, помог.
  В том, что сейчас происходило на поле, возле периметра, я к своим заслугам причислять не хотел. Я понимал, что возницу не отговорить, и мне было страшно, за двоих было страшно.
- Как же ты зимой выживешь в лесу? Замёрзнешь.
- Лес не бесконечен, когда-нибудь он закончится, и я выйду к людям.
- И они опять поймают тебя, и привезут назад.
- Больше я не дамся. Я буду умнее. Мне только до одежды добраться, и прикинуться ими, тогда не поймают. Своих они не ловят.
  Возница скинул с себя возничую рубаху. Смял её, бросил под ноги. На его животе я увидел большой шрам, он начинался с паха, и тянулся вверх. возница одел тёплую рубаху, сверху криво связанный свитер, поверх чиненую шинель. Подпоясался широким, кожаным ремнём. На голову нахлобучил облезлую шапку. Походил на месте, привыкая. Одежду возница надевал второй раз в жизни.
  Свернул пустой мешок из под одежды, убрал его в мешок с едой и вещами. В мешке я увидел большой кусок солёного сало, замотанный в чистую ткань. Большой коровай. Металлические кружки, одна больше другой. Мешки с крупой. Кулёк соли, спички, небольшой ножик, ложка. Завязав мешок, возница пристроил его к спине. На ремень повесил небольшой топорик.
- Я готов! Веди.
  Я по озирался по сторонам, глубоко вздохнул: - Пошли.
  Перед тем, как снять колючую проволоку со столба, я обернулся к возничему и предупредил его: - Идёшь за мной след в след. Не обгоняешь меня, и не бежишь вперёд.
  Возница уверенно кивнул.
- След в след. – напомнил я ещё раз.
  Присев на корточки, я указал пальцем на мину, присыпанной землёй: - Смотри внимательно куда ставишь ногу.
  Два ряда колючей проволоки мы прошли намного дольше, чем я один бегал беспечно туда-сюда с мешками на плечах. Возница шёл строго в мой след, не обгонял, не отвлекал вопросами. Тихо сопел мне в спину, без конца поправляя свой мешок за спиной.
- Дальше я не ходил. Здесь с пригорка набирал землю для рассады. – я показал на раскопанный мной пригорок.
  Возница огляделся, поправил облезлую шапку на голове, глубоко вздохнул. Назад, в сторону завода он не смотрел.
- Ты чувствуешь, как здесь дышится?
- Как?
  Возница рассмеялся: - Легко и вольно! Здесь вольно дышится.
  Я пожал плечами: - Вроде, как и везде дышится, только с помойки ветер вонючий прилетает.
- Это запах свободы! – возница потрепал меня по голове. – Благодарен я тебе сильно, если бы не ты…
 Говорить я не мог. Возница благодарил меня, тепло жал руку, тряс за плечо, а я чувствовал, что виноват перед ним. Внутри меня что-то крутило и раскручивало мои потроха, я стоял и чуть не плача смотрел на улыбающегося возницу. Не надо было мне приводить его сюда.
- Ну слесарь, давай прощаться.
  Возница на прощание пожал мне крепко руку. Достал из-под ремня зашитые варежки, одел их на руки.
  Я остался стоять на месте, смотря вознице в спину. Я смотрел, как аккуратно и не спеша идёт по полю. Возница не спешил, хотя я чувствовал, как он весь трясётся от нетерпения. Ему хотелось хорошенько разбежаться, не сдерживать себя в робком шаге, а распахнуть крылья за спиной, и полететь.
- Знаешь, я только сейчас понял. – возница обернулся ко мне, и прокричал мне.
- Что ты понял? Крикнул я в ответ.
- Когда я тебя первый раз увидел, ты показался мне очень странным, не таким как все.
- Конечно не таким, я же из колхозников. Ты забыл?
- Нет. – твёрдо махнул рукой возница. – Ни в этом дело кто ты. Будь ты токарь или электрик, всё равно ты другой. Ты похож на этих. – возница кивнул в сторону бесконечного леса. – Ты похож на людей.
- Ты говорил, что мы ничем не отличаемся от людей.
- Да. Мы не отличаемся от них ничем, но думаешь ты, как они.
  Возница пересёк, не спеша половину поля, смотря внимательно себе под ноги, а я продолжал стоять и думать, что хотел сказать этим возница?
  Вернулся я к телеге глубоко задумавшись, погладил лошадь по загривку, забрался на телегу. Возницу было уже не видно за молодым лапником, чтобы увидеть его идущим по полю, я встал на телегу. Возница почти дошёл до границы с лесом. Первые деревья росли от него в паре шагов. Возница перед тем, как пропасть в лесу, обернулся назад, рассмотрел меня, стоящим на телеге, замахал в прощании рукой и побежал в лес. Ответить я не успел, я поднял руку и услышал мощный взрыв. Возницу подкинуло вверх, и разорвало на части. Последнее что я увидел, это его вещь мешок, катившийся по полю на перегонки с его головой. На месте взрыва завалилось несколько больших деревьев. Вырванные комья земли полетели вниз. В небо зачадил густой дым. Над лесом заорала сирена.
  Я резко сел, сильно хлестнул лошадь и поехал к туннелю. Меня трясло, мне было страшно. Мощный взрыв всё ещё стоял в моих ушах, и к нему присоединилась сирена.
  В туннеле я сильнее захлестал лошадь. Мне хотелось как можно быстрее убежать с этого места. До слесарки я не доехал. Остановился в пустом туннеле, развернул телегу назад, хлестнул по лошади с криком: -Домой. А сам зашагал по туннелю в сторону слесарки. Пройдя совсем не далеко, я опомнился. Побежал назад, за телегой, и на ходу стащил с телеги мешок с сапогами, ещё раз крикнув лошади: - Домой.
 В слесарке было пусто. Слесаря разбрелись по заводу. Закинув мешок с сапогами на свою площадку, я нашёл поломанного в насосной, болтающего с дежурным.
- Бугор работы надавал по горлышко. – поломанный одел поперёк груди противогазку с ключами. – Ты чего трясёшься? Замёрз?
  Я кивнул и замотал головой одновременно, затем махнул рукой, чтобы на меня не обращали внимания: - Пошли работать.
  Вернувшись вечером после работы в слесарку, я сразу залез на свою площадку. Поднял ведро с водой наверх. Полил рассаду. Вытряхнул сапоги из мешка, хорошенько осмотрел их. Погнул подошву, постучал по каблуку. Натянул сапог на ногу, почувствовал, как он велик мне, сапог сполз с моей ноги. Ничего, как говорил возница: - На вырост! Придёт зима, набью сапоги соломой, побольше намотаю тряпья на ноги, не слетит. А то что сапоги велики мне, это не беда, даже хорошо. Говорят, от тесной обуви на ногах появляются какие-то мозоли.
  Сапоги поставил у окна, рядом с коробкой шахмат. Прилёг рядом, подложив под голову руки, и не смог закрыть глаза. Слёзы тонкой струйкой потекли по щекам. Солёные, едкие и ядрёные. Слёзы текли сами, непрерывной струйкой. Я лежал, плакал и думал, а смог меня заразить своей болезнью возничий? Смог отравить мою голову ядом, своим рассказам? Буду я теперь задавать себе один и тот же вопрос, ведь я ничего не видел. Погонит меня отравленная голова на минное поле?

                Глава 5.
                Майор.
  Утро началось, как обычно, с возни в моих ногах. Поломанный не спеша, и очень аккуратно присаживался, держась за стену. Сразу же начал мастерить папиросу трясущимися руками, а я не спеша просыпаться. Потягиваться и зевать в своё удовольствие. Когда поломанный докурил, я поманил его на площадку.
- О! Проклюнулись. – радостно встретил первые побеги табака поломанный. Больше чем надо открыв улыбающийся рот, на подбородок потекли слюни.
- Польёшь?
- Не-а, давай ты сам. Я может сделаю что ни так, ещё загублю.
 Рассаду я поливал из небольшой лейки, которую сколотил жестянщик для поломанного.
- Ну ты всё? Жарко здесь.
- Скоро рассаду надо будет пересаживать. В ящиках нужно будет дыры набить, чтобы корни не гнили от стоячей воды.
- Вечером. – махнул рукой поломанный и скатился с площадки, следом за ним спустился я.
  Несколько дней подряд вся наша бригада занималась тем, что грузила на телеги возниц железные трубы. Далеко от сюда строились новые цеха, и нашей задачей было протянуть к ним пар, чтобы каменщики, плотники и электрики работали в тепле. Сегодня нужно было подвезти к трубам комплектующие. Отводы, тройники, заглушки, вентиля с фланцами. Всё это мы нагрузили на тележку, и я готовил себя к утомительному дню. Тащить загруженную телегу предстояло по сухим и тёплым туннелям, и это только радовало. На улице стало заметно холоднее, снег так и не выпал.
  Нагруженную железом тележку тащить за собой было не просто. Проехав совсем не далеко, мы с поломанным выдохлись. Решили сделать привал и отдохнуть. Поломанный не присел, не стал мастерить папиросу, лишь рассеяно похлопал по мешочку с табаком. С самого утра поломанный был сам ни свой. Рассеянным, задумчивым, он постоянно о чём-то думал, и чем дальше мы отходили от слесарки, тем чаще он оглядывался назад. С расспросами я к нему не лез, надеялся, что он сам расскажет, если захочет.
  На открытом перекрёстке мы встали. Поломанный перестал толкать тележку сзади. Я сделал ещё несколько шагов вперёд, таща спереди за верёвку, но тоже остановился. Одному гружённую телегу мне было не сдвинуть с места, не хватало сил.
- Ты чего?
  Поломанный посмотрел на меня виновато, утёр подбородок рукой: - Вот здесь сильно болит. – показал он на свою впалую и изломанную грудь.
- Тебе плохо? – забеспокоился я. – Колит или тянет?
- Нет, не то. – поморщился поломанный. – По-другому болит, ни как при хвори.
- А как?
- Беспокоюсь я сильно, сам не пойму от чего. Кажется мне, что не увижу её больше.
  Мы стояли на открытом перекрёстке, по левую руку тянулась дорога к цехам. За этими цехами стояла наша слесаркая столовая. Поломанный выглядывал её за цехами, но её не было видно. Нам нужно было катить телегу дальше, но перед тем, как нырнуть в следующий туннель, поломанный встал, как вкопанный на открытом перекрёстке.
- Искрутило меня всего. Боюсь я, что больше никогда не увижу её.
  Я догадался о чём пытается сказать мне поломанный.
- Телегу к цехам до толкаем, разгрузимся, и сразу в столовую пойдём. Посмотришь на неё.
  Поломанный не ответил, он продолжал задумчиво стоять на месте, смотря себе под ноги.
- Ты мне её покажешь? Зазнобу свою. Мне интересно по кому ты так сильно сохнешь.
- Видел ты её и не раз. На раздаче хлеба она стоит.
  Верёвка, за которую я тащил вперёд телегу, выскользнула у меня из рук.
- Ты не думай ничего такого про меня. Мне она не нужна, и когда настанет время случки, я к ней не пойду. Слышишь меня?
- Это всё не важно. – тихо ответил поломанный. – Не ты, так другой пойдёт, что я не знаю, что она никогда не выберет меня? Посмотри на меня, меня никто не выберет. И это не важно. – вновь повторился поломанный. – Важно только то, что у меня здесь. – он аккуратно дотронулся до своей груди, словно она была там, внутри него. – Главное, что здесь, и то, что, чувствуя я к ней. Дня не могу прожить без неё, мне надо видеть её всегда. Если не увижу, всё внутри меня крутить начинает. Вот и сейчас так, чувствую, что больше не увижу её, а почему, не понимаю.
- Увидитесь. – уверенно сказал я. – Ты иди к ней сейчас, пока мы далеко не ушли. Посмотри на неё, и возвращайся назад. Я телегу один потолкаю, сколько смогу. Ты догонишь меня в туннеле, чувствуя я, что далеко я не уйду.
- Правда? Радостно уточнил поломанный.
- Иди скорее. – отпустил его я.
  Поломанный остался стоять на месте, что-то приподняло его от земли. Время вокруг нас замерло. Я видел, как загадочная, и невидимая сила приподняло всё вокруг. Задумчивого поломанного, гружёную тележку, грязь и камни с обочины дороги. Я посмотрел себе под ноги, я также висел над землёй. Затем время вернулось. Огромная, мощная сила заревела. Поломанный подлетел чуть выше, и не видя, что происходит вокруг, исчез в чёрном дыму. Гружёную тележку всосало в туннель, и если бы я держал верёвку в руках, меня унесло следом. Загадочная сила покружила меня на месте, не давая мне сопротивляться, и ударила меня об стену туннеля. Всё вокруг померкло. Я упал лицом вниз, смог приподнять голову. Во мне ни осталось и глотка воздуха, всё выбило от удара со стеной. Я так и не смог вздохнуть, на меня посыпались куски бетона.
 Несколько раз я приходил в себя, но не понимал где я, и что со мной случилось. Просыпался от сильной жажды, хотелось глотка воды. Встать и попить не было сил. Я снова проваливался куда-то, и снова просыпался, но уже от холода. Очнувшись снова, я начал выкрикивать из темноты поломанного, чтобы он принёс мне глоток воды. Сам встать я не мог, мои ноги были прижаты осколками туннеля. Поломанный приходил, он ковылял ко мне из темноты с полным ковшиком воды без ручки, но, когда подходил ко мне, ковшик оказывался пустым. Вода лилась и вытекала из ковша от поломанного шага. Поломанный сильно заваливался на бок при ходьбе, сильно наклоняя ковшик. От холода спасал отец, он выходил из темноты с тряпкой в руках, и укутывал меня её. Мне становилось на миг тепло, но тряпка оказывалась мокрой, она мгновенно остывала, и я пытался сбросить её с себя, чувствуя, как плохо пахнет от неё.
  Продолжая балансировать между сном и бредом, я выкрикивал отца с поломанным, чтобы они пришли ко мне, напоили и укутали. Они не отказывали мне, сразу приходили на мой зов. Один ковылял с пустым ковшиком, другой с мокрой тряпкой в руках. Когда силы покинули меня, и я не мог никого позвать из темноты, и попросить, пришла мать. Она тихо подошла ко мне и обняла. Приподняла мою голову, посмотрела в глаза, и сказала: - Вставай!
  Ослушаться мать я не мог. Зашевелился под грудой камней. Собрал все силы и встал.
  Вокруг было темно, я слышал, как с порванных труб текла вода. Вытянув руки вперёд, я дошёл до завала. Залез на горку и почувствовав головой потолок туннеля, начал рыть руками. Земля была тёплой, податливой. Рыть её было легко. Мешали только большие куски бетона с торчащей арматурой.
  Вскоре я вылез наружу. Скатился вниз по земляной горке, огляделся. Вокруг не было ничего. Густой чёрный дым застилал землю и небо. Я постоял на месте, посмотрел по сторонам. Куда бы я не смотрел мой глаз ни мог ни за что зацепиться. Под ногами хрустела кирпичная крошка. Там, где стоял когда-то огромный завод было пусто. Всё вокруг сдуло, а то что осталось, горело. Не зная куда идти, я пошёл вперёд. Ни каких ориентиров не было, я шёл, спотыкаясь об кучи кирпича. Ноги резали острые осколки, по всюду торчала гнутая арматура.
  Пройдя достаточно далеко, я остановился. Покружил на одном месте, но так ничего не увидел. Ни цехов, ни торчащих огромных труб, чадящих дымом. Ничего!
  Я замерзал. Небольшие костры, что чадили едким дымом не грели. Огня мало, к нему не присядешь, дым едкий и горький выжигал глаза. Пройдя ещё немного вперёд, я нашёл небольшое углубление в земле. Это был когда-то паровой колодец. Толстую бетонную крышку сорвало с него, оставив на поверхности изломанную лестницу, ведущую вниз, к трубам и вентилям. Я спустился вниз. Обнял ещё тёплую паровую трубу, но вскоре она остынет на всегда. Нужно было что-то делать, если я ничего не придумаю, я не переживу это ночь. Замёрзну в этом колодце у остывших труб.
  Согревшись, я вылез наверх. Пошвырялся по округе, далеко не отходя от колодца. На месте бывшей котельной нашёл немного угля. Стены и котлы котельной сдуло, оставив бетонный пол. Уголь, хорошенько вымазанный в мазуте, лежал небольшими кучками по углам, его я начал собирать в руки, но вскоре откопал мятое ведро. Нашёл несколько гнилых тряпок, намотал их на вытащенную из груды кирпича арматуру, с неё вернулся немного назад. Тряпки хорошо обвалял в той жиже, что чадила по всем развалинам. Дождался пока тряпки схватятся огнём. Вернулся с горящим факелом к колодцу, сбросил факел вниз. Определил место для костра, на тряпки накидал угольной пыли. Огонь приподнялся, но крупные куски угля схватываться не хотели. Вылез из колодца, ушёл в другом направлении. Вернулся довольным и с добычей. Нашёл несколько деревянных ящиков из-под болтов. Разломал несколько и накидал щепки в огонь, дождался пока хорошенько разгорится. Когда пламя окрепло и затрещало, сыпанул две горсти угла. В колодце стало жарко, я моментально согрелся.
  До темноты я ещё несколько раз вылезал к бывшей котельной, чтобы набрать в мятое ведро остатки угля. Больше угля ни где не нашёл, я собрал всё, до крошки. Там, где нашёл деревянные ящики из-под болтов, остановился у порванной трубы. Из неё, тонкой струйкой текла вода. Хорошенько умылся и напился. Вернулся к колодцу, когда начало темнеть. Из остатков ящиков устроил себе сидушку у костра. Сел, вытянул ноги. Моя голова раскалывалась, гудела и трещала. На затылке нащупал огромную кровавую шишку. Хорошо меня об стену приложило. Болела грудь. Глубоко вздохнуть не мог. Вздох обрывался болью.
  Подбросив угля в огонь, я повозился на своей сидушки, устраиваясь ко сну. Закрыл глаза и моментально уснул. Снилась мне набитая слесарями слесарка. Все сидели в общей куче на тряпках. Кто-то спал, кто-то курил или болтал. Из этой кучи слесарей помахал мне рукой поломанный, затем толкнул локтем в бок бугра, и показал на меня пальцем. Отец внимательно посмотрел на меня и кивнул. Я кивнул в ответ со своей площадки, и вернулся к только что начатой партии в шахматы. Сделав ход пешкой, я всмотрелся в тёмное окно, за которым слышались цокот копыт.
  Мою грудь разорвал кашель, я проснулся, но цокот копыт никуда не делся. Я отчётливо слышал их, и уже мог указать точное направление, от куда он доносился. Кто-то скакал ко мне, скакал на свет моего костра.
  Всадник остановился у колодца, слез с лошади. Подходить к краю колодца и заглядывать ко мне, он не торопился. Я слышал, как он обходит колодец по кругу. Затем затих. Я выворачивал шею, выглядывая его по звуку шагов. Когда всё смолкло, я подумал, что мне всё померещилось, и стук копыт мне приснился.
  Всадник спрыгнул в колодец неожиданно, и со всем, с другой стороны. Приземлился он аккуратно возле костра, направив на меня пистолет. Я перестал дышать, закрыл глаза, и подумал, вот и всё, сейчас будет вспышка и хлопок, и всё. Выстрела не было, я посидел ещё немного зажмурившись. Зачем тянет? Почему не стреляет?
- К костру погреться пустишь?
  Открыв глаза, я увидел на против себя солдата, сидящего на ящике из-под болтов, и я тянувшего замёрзшие руки к костру. Пистолет он убрал в кобуру.
  Ответил я кивком головы. В горле сильно пересохло.
- А на ночь позволишь остаться? Не прогонишь незваного гостя?
- Оставайся. – тихо ответил я.
- Благодарен я тебе, что не гонишь в ночь холодную. Хорошо здесь у тебя, тепло. Ты чьих будешь?
- Я слесарь.
- Ну а я офицер. Звание тебе мало что скажет, но всё же представлюсь. Майор! Или ты что понимаешь в солдатской жизни?
- Нет. – я замотал головой, в висках стрельнуло, а в затылке взорвалось. Боль рикошетом отлетела в челюсть. Все зубы свело. 
- Головой не тряси, контузия у тебя. Тебе покой надо. – майор подбросил пару деревяшек в огонь. – Главное знай, я тебе плохого ничего не сделаю. Теперь мы с тобой в этом окопе не враги. Не бойся меня.
- Я не боюсь. Это ни я к тебе за колючую проволоку пришёл. Я всё ещё на заводе.
- Правильно говоришь, ни придраться ни к чему. Только завода больше нет. Нет колючей проволоки, запретной зоны, и казарм тоже больше нет. Забудь про слесарей и солдат. Больше нет никого. Только ты и я.
- Что случилось? Почему в место цехов одни развалины, и почему больше нет завода, ведь он огромен.
  В колодец склонилась кобылья голова, лошадь возмущённо фыркнула.
- Прости меня. – майор вскочил с места. – Заболтался я, видишь мы слесаря нашли, контуженного, но живого, он нас на ночь в тепле приютил. – майор вылез из колодца, затем склонился вниз сам. – Ты подожди с расспросами, у нас вся ночь впереди, я лошадь только накормлю, ей отдыхать тоже нужен.
  Накормив лошадь, майор снова спустился в колодец. Бросил мне в руки небольшое одеяло, в него я сразу завернулся. Не смотря на огонь и жар от углей, я мёрз. Колотило меня хорошо. Майор вынул нож из голенища сапога, воткнул его в консерву.
 - Сейчас поедим. – открыв одну банку тушёнки, сразу принялся открывать вторую.
  Меня сильно мутило, но от еды отказываться не стал. Открытая консерва, согретая у костра манила запахами. Рот наполнился слюной.
- Начинай есть. – майор придвинул ко мне банку с тушёнкой, сунул ложку в руку.
- А ты?
- А потом и я. Прибор у нас с тобой один на двоих, я не думал, что ещё живого повстречаю.
  Я начал есть. Майор закурил, достав папиросу из мягкой, рваной пачки.
- Ты спрашиваешь меня что случилось? Почему завод в руинах? – майор хорошенько затянулся, посмотрел на морозное небо над нами. – Я так понимаю, ты слесарь с окраины, на границе с колхозом обитал, и в центр завода никогда не ходил?
- Там свои слесаря есть. Мы и так много цехов обслуживаем.
- Значит ты не знаешь, что там цеха стояли и взрывчатку варили? Порох, тротил и другие взрывчатые вещества делали. Вот эти цеха и взорвались, а дальше по цепочке всё в небо взлетело. Рванули цеха с порохом, рванули склады с бомбами, они и сейчас детонируют, но прилетают уже ни сюда.
- Бомбы? Что это?
- Ты не видел никогда что токаря на станках своих точат?
- Нет.
- Бомбы они точат. Цеха взрывчатку варят. Свозят всё это в отдельные цеха, где начиняют бомбы взрывчаткой, затем на клад отправляют.
- Значит завода больше нет?
- Ничего нет. Радиус взрыва такой огромный, что ближайшего к заводу города тоже нет. Как говорят колхозники, корова языком слизала.
- Город? Это правда? Он существует? – я перестал живать. Уставился на военного.
  Майор как-то по-особому улыбнулся, затушил папиросу об стену колодца.
- Про город откуда знаешь? Это большая тайна. 
  Я похолодел, на моей макушке грязные и кровавые волосы зашевелились. Мне показалось, что майор вновь достал пистолет из кобуры. Мы замолчали, я не торопился признаваться, а майор не требовал ответа.
- Всё это в прошлом. Я больше не твой надзиратель. Теперь мне не надо следить, чтобы ты не вылез из завода через колючую проволоку. И надо мной нет надзирателя. Никто не смотрит мне в спину, не следит за мной, правильно я несу свою службу, и сам не смотрю в сторону города. Может ты и слышал что-то про город, теперь это стало не важно.
- А что важно?
- Важно выжить нам дальше.
- Мы живы, мы выжили после взрыва. Только мы вдвоём из всего огромного завода.
- Мы живы, да. Но теперь нам предстоит самое сложное, выжить. И помощи ждать нам не откуда. Надеяться мы можем только друг на друга.
- А как же люди? Эти, кто живёт в городе. Разве они не помогут нам? Ведь мы не отличаемся от них ничем.
- А ты слесарь с секретами, и про людей знаешь. От этих помощи не жди, и нам надо выжить среди них, среди людей. Не привлекая их внимания.
- Ты видел их? Людей?
- Раз или два. Мы людей называем гражданские. Трудно не догадываться о них, сидя на часовых вышках. Нам запрещалось говорить о гражданских, смотреть в сторону города. Нам внушалось, что там нет никого, а те, кто сомневался, больше никогда не проявлял любопытства. Пуля, выпущенная в голову, выбивает любую дурь. Внушение было таким сильным, что один раз задавшись этим вопросом, солдат сам упирал себе в скулу винтовку. Скидывал с ноги сапог, и пальцами ног нажимал на спусковой крючок.
  В колодце вновь повисла тишина. Я скрёб по дну пустой банки ложкой. Майор молча смотрел на костёр. Вспомнив, что майор ещё ни ел и ждёт ложку, я передал её ему.
- И что мы будем делать? Как будем выживать?
- Слушай меня внимательно. Ты слесарь поступаешь под мою ответственность. Оперативное время у нас сейчас? – майор оттянул край манжета гимнастёрки, обнажая циферблат часов.
  Я выкрутил шею, видя первый раз часы на запястье майора. Мать научила меня определять время на часах, но часы она рисовала прутиком на влажном песке.
- Со взрыва у нас прошло. – майор стал подсчитывать часы на циферблате. – Время сейчас не наш союзник, и идёт против нас. – майор спрятал часы. – Мы теряем драгоценное время, но и выдвигаться сейчас мы не можем. Темень такая, хоть глаз коли. Поскачем сейчас, обязательно кобыльем брюхом на арматуру сядем, а единственный транспорт терять нельзя. Будем ждать рассвета. А план действий наш таков! Выходим с рассветом, направляемся в город, или что от него осталось. Цель! Раздобыть тёплую одежду. Так же нужно набрать харчей. Будем искать консервы и крупы. Нам нужны тёплые вещи и продукты, чтобы выжить в лесу. Выделяю на разграбления города три часа, ни больше.
- Почему три часа? Запасов набрать нужно много, на всю зиму. Спешка здесь ни к чему.
  Майор вздохнул, ещё раз посмотрел на часы.
- То, что произошёл взрыв на заводе люди знают, они оповестили выше стоящее руководство и ждут армию. Сейчас формируется группа. В неё входят медики, сапёры, связь и отдельные батальоны. Вся эту группа, по моим подсчётам войдет в город через двадцать часов. До их прихода, нам нужно успеть собрать тёплые вещи, продукты, и покинуть город. Пересечь реку через мост, и растворится в лесу, не оставляя за собой следов. Будем идти вдоль реки, чтобы собаки не взяли наш след, а дальше уйдём в глубь леса. Если мы не успеваем перейти мост до прихода войск, то нас найдут, и будут гнать вдоль реки, пока не поймают. Эти места вблизи города будут более тщательней досматривать. Реку мы ни где не сможем перейти, пока лёд не станет крепким. Место для манёвров нам не дадут, как не кружи по лесу, всё равно отловят. Нам не блуждать по лесу надо, а тихо в нём схорониться. Поэтому цель номер два, это мост, и времени торчать в городе у нас нет. Я боюсь, что времени у нас вообще не осталось, и с рассветом в город войдут войска, но и сейчас выходить смысла нет. В такой темноте лошадь потеряем и сами замёрзнем, не дойдя до города. Я конечно перестраховался, накинул пару часов сверху, но если там все действуют строго по инструкции, то времени у нас в обрез.
  Договорив, майор начал есть, закидывая в рот большие куски мяса. Толком не прожёвывая их, он заговорил снова.
- Когда войдём в город, на глаза гражданским не попадайся. Шуршать по полкам в поисках харчей будем тихо, как мыши. Так же знай, в город войдёт отдельный батальон, его задача состоит в том, чтобы найти и уничтожить на месте таких, как мы. Им плевать на выживших, на гражданских, на их спасение. Они идут только за нами, идут чтобы добить или пристрелить. Такие, как мы, не должны покинуть территорию завода живыми, они будут искать нас, они будут следить, чтобы мы не смешались с выжившими и не ушли дальше. Они умеют различать нас, после того, как они просеют город, они зайдут на руины завода. Поэтому нам надо проскочить мост до их прихода, и только тогда у нас появится шанс на выживание.
  Майор доел, выбросив пустую банку наружу. Достал мятую пачку папирос, предложил мне, я отказался.
- Не куришь, или не хочешь?
- Не курю.
  Майор достал флягу, протянул мне: - Воды попей и отдыхай. Ты слаб, а силы завтра тебе понадобятся.
  Напившись воды, я посильнее закутался в одеяло.
- Отдыхай. За два час до рассвета я тебя подыму. Выйдем раньше. Пойдем не спеша, боюсь я, что времени у нас с тобой не осталось.
  За ночь я просыпался десятки раз. Тревожно вскакивал с места, что-то кричал неразборчиво в темноту. Майор укладывал меня снова. Я не спал, просто проваливался в темноту, в беспокойный и дурной сон. Перед глазами пролетали рваные обрывки забытых дней, я слышал рваные фразы от чужих мне людей, не означающие ничего. Майор за это время не уснул, он следил за огнём, несколько раз подымался наверх, к лошади. Проснувшись и не увидев его у огня, я пугался. Мне становилось страшно, мне казалось, что он бросил меня. Ускакал и сейчас пересекает мост. Увидев его на краю колодца, всматривающегося в морозное небо, я успокаивался и вновь засыпал. Я боялся остаться один. Я не хотел потерять свой призрачный шанс чтобы выжить. Проснулся я окончательно от страшного чувства, что всё моё тело изрешетили сотни пуль. Мне приснился специальный батальон, который пришёл за мной. Просеяв город, они вошли на завод, и нашли меня в колодце. Окружили, склонились вниз, направили все ружья на меня и …
- Пора! – сказал майор. Присев у затухающего огня, он склонился над своим планшетом с картой, достав из кармана компас.
  Посидев немного над картой, майор первый вылез из колодца. Я вылез следом, прислушиваясь к своим чувствам. Голова ясной не была, обрывочный сон не пошёл на пользу. Меньше голова болеть не стала, но и не кружилась при ходьбе. Болела по-прежнему грудь. Глубоко вздохнуть не мог, внутри что-то обрывалось, словно воздух мне подавался через тонкую ниточку.
- Залезай в седло. – приказал майор, и взяв лошадь за уздцы, повёл в нужном направлении, иногда доставая с кармана компас.
  Когда тёмная ночь посерела, и можно было увидеть впереди развалины, остатки стен, торчащие из земли арматуру, майор сел в седло. Меня пересадил назад. Закутанный в одеяло, я крепко держался за его спину. Лошадь понесла нас вперёд. Майор боясь опоздать, всё сильнее и сильнее подхлёстывал лошадь. Мимо нас поплыли развалины. Сначала медленно, затем быстрее и быстрее. Меня замутило от мельканий, я закрыл глаза и сильнее прижался к спине.
  Открыл я глаза, только когда услышал звонкий стук из-под копыт лошади. Скакали мы по удивительной дороге. Серой и ровной. Дорога стелилась под нами лентой, и вела далеко вперёд. По бокам стоял лес.
  Почувствовав мою возню за спиной, майор негромко сказал: - Скоро будем на месте. Ты помнишь, что я тебе говорил?
Я кивнул. – Помню.   
- Делаем всё быстро, чем быстрее покинем город, тем лучше. Надеюсь мы не опоздали.
  Серая дорога под копытами лошади вильнула, делая крутой поворот. Проскакав его, на прямом пути встали развалины домов. За развалинами потянулись уцелевшие, закопчённые дома. Майор остановил лошадь, осмотрелся. Гражданских в округе не было. Вокруг было тихо, лишь из далека доносился треск сгорающих досок. Белый дым стелился по дороге, не желая таять. Дома, которые я принял за целые, оказались лишь пустой кирпичной коробкой. Крыши на них не было, все этажи сложились и осыпались внутрь.
  Майор слез с лошади, взялся за уздечку. Скакать прежним темпом не получалось. Дорога была перекрыта слетевшим с рельсов трамваем. Мы огибали куски домов, осыпавшиеся на дорогу. Глубокие воронки. По всюду лежали вырванные с корнем деревья. По-прежнему было тихо. Выживших не было видно. По петляв по засыпанным улицам, нам попался полуразрушенный дом. Большая часть дома лежала в руинах, но вторая часть стояла целой. В стенах дома были огромные дыры, через них было видно уцелевшую мебель. Ветер гулял в комнатах, залетая и вылетая через огромные дыры в стенах. Ветер выдувал из квартир бумажный мусор, скидывал вниз тряпьё.
- Эпицентр взрыва на спад пошёл. Дальше дома целее пойдут, но соваться туда мы не будем, там точно гражданские есть.
- А мост где?
- Там. – майор ткнул рукой вглубь города. – Нужно будет весь город насквозь пройти. Мост на выезде из города стоит, к нему мы соваться не будем. Я думал от города ничего не осталось, а за поворотом уже целые дома стоят. Мост хорошо охраняют, значит и сторожа целы, а они свой пост не бросят. После того, как найдём шмотьё и харчи, спустимся к реке. Город у реки стоит, значит любителей половить рыбу здесь достаточно. Найдём лодку, и на ней переправимся на другой берег. – майор сплюнул себе под ноги. – Жаль лошадь придётся оставить, дорога она мне.
- Вон там уцелевший дом стоит. – показал я пальцем. – Крыши нет, но перекрытия остались, и дыры в стенах не такие большие, не должно нас засыпать. Посмотрим?
- Дело говоришь слесарь, пошли, только тихо.
  Перед тем, как забежать в подъезд, и скрыться в квартирах в поисках вещей, майор остановил меня.
- Слушай меня внимательно слесарь. Ищешь себе одежду в шкафах, это такие большие, гладкие коробки с ручками. Выдвигай все ящики, и вали шмотьё на пол, разгребай и смотри внимательно. Сначала оденешься сам, затем подбирай сменную одежду. Бери все тёплые вещи, что попадутся, выкинуть лишнее всегда успеем. Обязательно зимнею обувь по ноге подбери. Если не сможешь в ней бежать, придётся её сбросить, а с обмороженными ногами ты далеко не убежишь. Когда закончим с поиском вещей, дом придётся подпалить, чтобы никто не догадался, что мы рыскали здесь.
  Я слушал майора внимательно, и одновременно раскутывался из одеяла, чтобы оно не мешало мне лазить по шкафам, не стесняло в движениях. Майор как-то странно посмотрел на меня.
- Повернись. – приказал он. – Спиной ко мне повернись, и руки покажи.
  Я сложил одеяло, положил его на землю, оставшись в одних слесарских полу штанах. Покрутился перед майором на месте, вытянул вперёд руки.
- Ты говорил, что ты из слесарей, почему на тебе ни одной наколки нет?
  Отвечать нужно было. Майор больно схватил меня за руку, не отпуская и требуя ответа.
- Мать не велела, она запрещала мне что-то колоть.
- Мать?
- Да, мать! Я в слесарях не долго хожу. Всю жизнь в колхозе прожил с матерью, пока она не померла. После её смерти я сбежал от колхозников на завод к отцу, он принял меня.
- Вчера в колодце ты чуть себе шею не вывихнул, разглядывая. Знаешь, что это? – майор обнажил часы.
- Часы это.
- Время знаешь сейчас сколько?
  Я посмотрел внимательней на циферблат. – Восемь утра.
- Так слесарь с секретами, давай выкладывай, от куда ты всё знаешь. Кто тебя учил время определять? 
- Мать научила.
- Может мать тебя и письму со счётом обучила?
- Обучила! Мать учила меня всему, но это был наш с ней секрет. Я не должен был никому про это говорить, это наша тайна.
- Мать тебе свою фамилию называла?
- Фамилию? Что это?
- Понятно, значит мать не хотела, чтобы ты знал свою фамилию, и при удачном случае не стал искать родню. Мать твоя в колхозе родилась?
- Нет, пришлая она. Отец говорил, что она в столовой работала, а от куда пришла никто не спрашивал.
- Значит мать твоя на заводе пряталась.
- От кого она пряталась?
- От людей! – майор отпустил мою руку. – Значит так боец. Поставленной тебе задаче отбой. Теперь будешь действовать один.
- Нет. – возразил я. – Не бросай меня одного.
- Слушай меня внимательно. Мать твоя не спроста учила тебя всему, она тебя готовила. Мать твоя надеялась, что у тебя появится шанс выскользнуть из завода, и начать нормальную жизнь среди людей.
- Я не хочу с ними жить. Я хочу остаться с тобой. Не гони меня. Сам же говорил, надеяться теперь мы можем только друг на друга. Не оставляй меня здесь одного.
- Пойми, только у тебя одного есть шанс выжить, чем со мной. Я не уверен, что смогу перезимовать эту зиму в лесу. Наверняка замёрзну в крепкий мороз, или зверьё дикое разорвёт. У меня всего три патрона, от стаи не отбиться. И не забывай, меня будут искать, и это не закончится никогда. Если пойдёшь со мной, то всю жизнь будешь сидеть в лесу и прятаться. Мне к людям нельзя, я чужой для них.  – майор скинул с себя гимнастёрку, показывая исколотое наколками тело. – Мы сами метим себя, сами! Собственной рукой. Видишь? – майор показал на наколотые погоны на плечах. Вокруг его живота плелась в обнимку со столбами колючая проволока. На груди высилась часовая вышка. На руках были выбиты ружья, пистолеты с патронами. – Пойми только у тебя одного есть шанс выжить. Тебе нужно притворится своим. Ты смешаешься с гражданскими, и будешь жить. – майор поднял с земли одеяло, накинул мне его на плечи. – Подожди меня здесь, если кого увидишь, дай знать.
  Майор пропал в темноте дома. Я остался стоять на месте, поглядывая по сторонам. Вокруг было тихо, лишь трещал огонь на деревянных крышах. Прогоревшие доски осыпались вниз. Изредка налетал белый дым.
- Слесарь! – позвал меня майор из разбитого окна второго этажа. – Подымайся сюда осторожно, половины лестницы нет, на перила сильно не облокачивайся, иначе в подвал улетишь. Давай живей.
  Я залетел в дом, поднялся на второй этаж, вошёл в квартиру. Майор шумел в дальней комнате.
- Удачно вошли. Тёплые вещи на нас двоих есть, и смотри сюда. – майор подвёл меня к большому столу, присел и пальцем указал на завал из кирпичей.
  Мои глаза, привыкшие к полутьме, увидели лежащего под столом придавленного плитой мальчишку, в белой майке и трусах.
- Твой возраст. Теперь ты станешь им. Не сиди, беги ищи его вещи, одевайся, и запомни, теперь это ты.
 Я встал с колен, попятился назад. Прошёл длинный коридор, и оказался в комнате поменьше. Из шкафа, что стоял в углу, я вывалил на пол все вещи с полок. Скинул с себя слесарские штаны. Натянул на себя майку, нашёл синее трико с лямками. Порылся в ворохе рубах выбирая самую тёплую. Мелкие пуговицы на рубахе не желали застёгиваться под моими трясущимися руками, застёгивался на пуговицы я первый раз в жизни. Нашёл плотные брюки с ремнём, и перед тем, как их натянуть, одел простые носки, а поверх них, натянул шерстяные. Влез в брюки. Одел тёплый свитер с горлом. Начал рыться в куче вещей, смотря, что ещё можно одеть на себя. Бросил эту кучу белья, не найдя в ней больше ни чего, побежал к ещё одному шкафу, и споткнулся об мёртвое тело. В полутьме, и спешке, я не заметил её лежащей на полу. Споткнувшись об неё, я улетел в угол, где лежало ещё одно, мужское тело.
- Всё одел? – майор стоял в дверях полностью переодетым в тёплые вещи, лишь оставив на ногах свои армейские сапоги. В одной руке он сжимал мешок, из которого торчали валенки, и сменные тёплые вещи. На его плече висел мёртвый мальчишка. – Давай запаливай здесь всё, на мёртвых не смотри, им уже всё равно. – майор бросил мне коробок спичек, сам пошёл на выход.
 Я трясущимися руками начал наламывать спички. Поджёг тряпку, бросил её в кучу с бельём. Огонь очень быстро завязался, перекинулся на мебель. С полупустым коробком спичек, я побежал запаливать вторую комнату. Майор ждал меня в дверях, с мёртвым мальчишкой на плече.
- Про обувь не забудь!
  Темные ботинки я нашёл в обувнице, натянул их на шерстяной носок. На крючке болталось пальто моего размера. В рукаве нашлась тёплая вязаная шапка с шарфом. В карманах пальто лежали красные рукавицы.
  Когда мы вышли из дома, квартира хорошо горела, из окон валил чёрный дым. Майор, не оглядываясь, быстрым шагом ушёл от дома. Я плёлся рядом, ведя за собой лошадь.
  Мы прошли несколько домов, свернули с дороги, и майор скинул с плеча тело мальчишки в глубокую воронку. Я посмотрел на дно воронки, мальчишка упал на самое дно, заломив руки.
- А его зачем сюда?
- Ещё раз повторяю, теперь это ты. Тебя не должно быть в горящем доме. В квартире остались мать с отцом, а ты выжил. Успел вылезти из горящего дома. Понял?
  Я кивнул, поглядывая на дно воронки.
- Слушай меня внимательно и запоминай. В специальном батальоне есть люди, их задача состоит в том, чтобы находить среди выживших людей таких, как мы. Тебя будут допрашивать. Тебе будут задавать вопросы. В одежде ты себя никак не выдашь. Наколок на тебе нет. Зубы у тебя в порядке. Мать заставляла за ртом следить?
- Да.
- И спирт пить не разрешала, как и курить?
- Да.
- Не зря! Ты ничем не отличаешься от него. – майор кивнул на дно глубокой воронки. – Единственное на чём ты можешь погореть, это на простых вопросах. Как зовут родителей, как твоя фамилия, кто ты?
- И погорю, я не знаю, что отвечать. Не гони меня майор. Давай вместе за реку уйдём.
- Отставить слёзы. – майор достал охапку бумаг из мешка. – Читай документы внимательно. Здесь всё написано. Как тебя звать, как отца с матерью. В каком городе ты живёшь, здесь всё. Вся твоя новая жизнь в этой охапке бумаг. Читай всё внимательно и запоминай. Как всё запомнишь, документы сожги, с собой их не тащи, это будет подозрительно. Пойми, от того, как ты всё хорошо запомнишь, зависит твоя жизнь. Не прокались на допросе на простых вопросах. Сам вопросы солдатам не задавай, прикинься валенком. Сиди и молчи, рта не открывай. Когда будет допрос, отвечай уверенно. Почувствуешь, что тебя вопросами к стенке прижимают, начинай реветь. Плачь, что отца с матерью лишился. Слёзы с соплями пусти. Дави на жалость. Тебе можно, по людским нормам, ты ещё ребёнок.
- Я не хочу к ним.
- У тебя получится. Главное не прокались на мелочах. – майор задумался на секунду, оглядел меня с ног до головы. – Ну-ка снимай штаны.
- Чего? Опешил я.
- Снимай говорю. – закричал на меня майор.
Я схватился за ремень, стащил штаны ниже.
  Майор оттянул синие трико. – Патрон ты стреляный. Кому я объяснял о мелочах? Ты почему трусы не надел? Будь сейчас допрос, тебя уже к стенке волокли расстреливать.
  Я натянул штаны обратно. – Я сейчас вернусь в дом, в шкафу трусов много было.
- Стоять! – заорал майор. – Дом горит, не войдёшь уже в него. Лезь вниз, снимай с него трусы.
- Но…
- Лезь вниз и снимай с него трусы! – майор, потеряв терпение схватился за пистолет. – Мне надоело с тобой нянчится. Если хочешь жить, то лезь вниз. Иначе я тебя пристрелю, чтобы ты не мучился, и патрона на тебя не пожалею.
- Зачем жить, зачем так дальше жить?
  Майор убрал пистолет, схватил меня в охапку и сбросил вниз. Я упал на тело мальчишки.
 - Снимай! – проорал майор сверху.
Я расплакался, закрыл глаза и потянулся к трусам. Сняв их с тела, я пополз наверх, но меня остановил майор.
- Я сказал одеть каждую мелочь на себя. Если у него что-то болтается на шее, на шнурке, это должно висеть и на твоей шее.
  Я вернулся к телу. Снял с шеи шнурок с металлическим крестиком, одел себе на шею, спрятал под рубашку.
- Тело хорошенько закопай, чтобы его никто не нашёл.
  Когда я вылез на верх, майора нигде не было, лишь у края воронки лежал ворох документов, прижатые опалённым кирпичом. Я скинул ботинки с ног, разделся. Стараясь не думать, что делаю, натянул на себя трусы. Быстро оделся, и сев на землю посмотрел на развязанные шнурки своих ботинок. Я никогда не носил обувь, но знал, как шнуруются и завязываются шнурки на ботинках. Мать обучила меня всему в надежде, что это знание мне когда-нибудь пригодится. И была права! Сейчас я должен доказать, что моя мать старалась не зря.
  Тело мальчишки я прикопал землёй, с помощью небольшого куска шифера, принесённого сюда взрывом с ближайшей крыши. Когда тело полностью скрылось под землёй, я начал натаскивать кирпичи и сбрасывать их в воронку. Натаскивая кирпичи к воронке, я проговаривал вслух и про себя своё имя, которого у меня никогда не было, фамилию и отчество. Год рождения, дату и месяц. Выучив свои данные, принялся за данные отца. На имени матери я расплакался. Оказывается, у неё было имя и фамилия, но я ничего не знал. Мать держала это в тайне. Держала всю мою жизнь.
  Набросанные в воронку кирпичи я снова засыпал землёй, взявшись за кусок шифера. Закопав полностью воронку, я ушёл к своему сгоревшему дому. Из прочитанных документов я узнал на какой улице я живу и в каком доме. Всё хорошо запомнил. Память не подводила. Мне было достаточно один раз прочитать и повторить, как всё запечатывалось в голове. Так же узнал где работают родители, и в какой школе я учусь. Школу я нашёл быстро, она располагалась в соседних домах, сразу же запомнил номер школы и в каком классе я учился, затем снова вернулся к догорающему дому. Прогулка к школе не прошла для меня незаметно. Меня окликали выжившие люди, в основном женщины. Может они видели во мне своего уцелевшего сына, но я не подходил к ним, делал вид что не слышу их плачь, резко ускорял шаг, и скрывшись за развалиной, убегал прочь. Выходить к людям я не хотел, остерегался.
  Выжившие бесцельно бродили по разрушенному городу. Без конца ревели у своих почерневших домов. Кто был в силе, стаскивал трупы, и молча сидел рядом с ними, смотря на них.
  Документы я сжёг в огне, который сам и запалил. Мой трёхэтажный дом полностью выгорел. Документы я закинул в окно первого этажа, и долго стоял рядом, смотря, как они сгорают.
  Первые солдаты появились неожиданно. Они появились из ни откуда, и заполнили собой весь город. Солдаты собирали обезумевших выживших с улиц, заставляли оставить на улице трупы родных, и уводили людей куда-то. Перед тем, как увели меня от дома, я показал солдату на свои горящие окна, и сказал: - Мать с отцом сгорели. Солдат поднял меня, взял на руки. Зачем-то крепко прижал меня к себе и понёс.
  На открытом поле разворачивался лагерь, солдаты ставили палатки, тянули провода, из кузовов машин стаскивали привезённые ящики. У развалин домов загудели бульдозеры с огромными ковшами. По расчищенной дороге пошли колонны машин. В город зашла армия. 
  Солдат принёс меня в палатку с эмблемой красного креста на белом круге. Занёс внутрь, уложил на кушетку, и приказал лежать, не двигаться и ждать врача. Лежал я не долго, вскоре появился врач в белом халате, он поднял меня с кушетки, визуально осмотрел, затем сказал: - Жалуйся.
Я развязал шапку, стянул её с головы. Врачу показал огромную кровавую шишку на затылке.
- Тошнит? Голова кружится?
- Голова кружилась только первые часы. В основном мутит меня от мельканий, ещё дышать больно, глубоко вздохнуть не могу, грудь ломит и вздох обрывается.
  Врач обработал мне голову. Бинтом перевязал пол головы. Бинта на меня не жалел, намотал его столько, что шапка перестала на лазить на голову. Задрал свитер с рубашкой, какой-то блестящей штукой с резиновым шлангом залез мне под майку, стал внимательно слушать мои вздохи. Снова уложил меня на кушетку, но перед этим заставил стянуть штаны. Сделал мне в ягодицу укол. Я взвыл! Пока я одевался, врач сделал записи на бумаге, вызвал солдата в палатку, и кивнув на меня, сказал: - Забирай.
  Солдат забрал бумагу у врача, вывел меня из палатки за руку. По дороге к следующей палатке, он заговорил со мной.
- Сейчас я отведу тебя к двум дядям, они поспрашивают у тебя всякое. Ты их не бойся, они тебе не сделают ничего. На все их вопросы отвечай, не упрямься. Быстро ответишь на их вопросы, я тебя в столовую отведу. Есть хочешь?
 Я молчал, как учил майор. Лишний раз рот не открывал. По сторонам не глазел удивлённым взглядом, ничего ни у кого не спрашивал. Делал всё, что скажут.
 В палатке, куда привёл меня солдат, было сильно накурено. Посреди палатки стоял стол и за ним сидел солдат. Увидев меня, он достал чистый бланк, прикрепил к нему лист от врача, макнул перо в чернильницу. Второй солдат сидел в углу, и докуривал папиросу. При моём появлении, он затушил папиросу о подошву своего сапога, бычок выкинул наружу.
- Пальто снимай. – приказал он.
  Я медленно расстегнул пуговицы, стащил с себя пальто.
- На стул положи. – показал пальцем солдат на свой стул. – И свитер тоже снимай.
  Я слушался беспрекословно.
- Давай рассказывай.
- Что рассказывать?
- Закуришь? – солдат вытащил из кармана пачку папирос, предложил мне.
  Я отшатнулся от протянутой пачки папирос. Удивлённо заморгал, хотел что-то сказать возмущённое, но передумал. Нахохлился обиженно.
- Понятно. - сказал солдат, убирая пачку папирос. – Значит не куришь. Тогда расскажи нам, как всё произошло.
- Знать не знаю, как всё произошло, но, когда шарахнуло, так, что дом наш рассыпался, я за столом сидел. Меня под стол и забило, сверху крыша посыпалась со стенами. Когда выполз из-под стола, квартира наша гореть начала. – я зашмыгал носом, по щекам покатились слёзы. – Мать пытался из-под обломков вытащить, смог только руку откопать. Когда на нас крыша, горящая повалилась, я из квартиры выскочил. – сквозь слёзы посмотрел на солдат. На их лицах не дрогнул ни один мускул, от моего рассказа. Таких жалостью не возьмёшь.
- Понятно. – не смотря на меня сказал солдат, второй солдат усердно что-то записывал. – Рубашку с майкой задери. – солдат посмотрел на меня. – Рукава засучи.
 Я вертелся перед ними, как волчонок, гоняющийся за своим хвостом.
- Оформляй его. – кивнул он солдату за столом, затем подумал и дай отбой. – Подожди.
  Солдат что-то чуял, он смотрел на меня не доверяя мне. Солдат знал, что со мной что-то не так, но пока понять этого он не мог.
- Майку выше задери. – солдат оставил в покое мои руки.  Увидев чёрный шнурок на моей шее, он потянул за него. Через ворот рубашки вылетел крестик. Повертев его в руках, солдат спросил: - Бабка повесила тебе на шею крест? – не дождавшись от меня ответа, солдат махнул писарю. – Оформляй.
- Что с тобой? – солдат оторвался от бланка, макнул перо в чернило. – Свой же. Что не так?
- Не знаю. – солдат махнул рукой. – Сам не пойму, что не так. А ну-ка малец, сними штаны.
 Я засомневался, сделал вид, что задумался, посмотрел на писаря, тот кивнул мне.
- Сними.
  Стащив ниже штаны, я остался стоять в трико.
- И треники свои стяни.
  Солдаты посмотрели на мои трусы, переглянулись. Писарь вернулся к записям, а второй солдат дал команду полностью одеваться.
  Пока я одевался писарь времени зря не терял, начал расспрашивать меня. Я отвечал спокойно и уверенно. Лишнего у меня не спрашивали. Сам к солдатам ни с чем не обращался, ничем не интересовался. Солдат на стуле поглядывал на меня косо из своего угла, но больше ко мне не подходил. Чутьё его не подводило, а я всё не мог понять, что именно притупило его звериное чутьё. Прав был майор, в этих шмотках я ничем не отличаюсь от людей.
  Закончив с расспросами, солдат погнал меня в соседнюю палатку фотографироваться. Меня сфотографировали с забинтованной головой и отвели в столовую.
 Я делал вид, что ем. Передо мной стояла огромная тарелка с кашей и стаканом сладкого чая. Каша не лезла в горло, меня начало потряхивать и колотить. Та уверенность, что была со мной при допросе улетучилась. Пустое место заполняла тихая истерика. Стакан с чаем начинал колотить по зубам, как только я подносил его ко рту.
  В столовую прошёл фотограф, найдя меня за столом, он подошёл и выложил передо мной бланк с моими новыми документами. Я посмотрел на свою первую чёрно-белую фотографию.
- Не потеряй документ, иначе допрос заново надо будет проходить.
  Меня передёрнуло. Фотограф зачем-то похлопал меня по спине. Достал с кармана маленькую игрушечную машинку. Завёл её от торчащего с боку ключика, и оставив её на столе, ушёл. Машинка ездила по столу сильно трезвоня, а я сидел и смотрел на неё. Смотрел, и тихо плакал. Плакал не громко, тише звона машинки, чтобы никто не обернулся и не увидел меня плачущим.
На ночь меня определили в солдатскую казарму. Отвёл меня в неё всё тот же солдат. Ведя меня за руку, словно я дитя не умеющая ходить, он вёл меня и отчитывал, за то, что я плохо поел. Я ответил не громко, сказал, что ничего не лезет. Солдат посмотрел мне в глаза, и больше ничего не говорил, лишь перед уходом вручил мне небольшой кусок сахара.
  Ночь я проспал в солдатской койке, под тёплым одеялом. Спал тихо и без сновидений, а рано утром меня подняли с кровати. Потрясли за плечо, и сказали, чтобы я одевался. Я вылетел из палатки, когда погрузка больных почти закончилась. Меня на борт грузовой машины закинули последним. Я уселся на скамье, почти у самого борта, рядом с сопровождающим нас солдатом.
- Куда нас? – тихо спросил я, когда колонна из пяти грузовых машин потянулась тихим ходом по дороге.
- На поезд. Вокзала больше нет, рельсы уцелели только за пять километров от вокзала. Едем к платформе, чтобы погрузить раненых на поезд.
  Больше я ничего не спрашивал. Сидел молча на жёсткой скамье и поглядывал на разрушенный город, через который мы проезжали. Мы ехали к мосту, это я знал точно.
  На мост выехали, когда я начал клевать носом, я изредка заваливался забинтованной головой на плечо солдата. Мост был огромен. Я уставился вниз, на реку, на берег. Увидел множество маленьких лодочек, бьющихся об берег, и у меня что-то потеплело в груди. Я тихонько радовался, что у майора был большой выбор в лодочках, и он легко перебрался на другой берег. Я надеялся, что он успел переплыть огромную реку до прихода солдат, и сейчас пробирается по лесу в самую глушь, чтобы его никогда не нашли. Ведь должно быть место для майора в этом огромном лесу, он много места не займёт.
  Заехав на платформу для погрузки раненых, солдаты начали перетаскивать лежачих больных внутрь вагонов. Я стоял чуть в стороне, стоял рядом с проводником поезда и украдкой косился на пассажирский поезд. Проводник попросил меня постоять рядом, и не мешать погрузки раненых. Он уверил меня, что после того, как занесут всех лежачих, он лично проводит меня в вагон и укажет мне на моё место. Обещал за это стакан сладкого чая с печеньем. Я достал кусок сахара из кармана, показал ему и заявил, что сахар имеется свой. Проводник ухмыльнулся в свои густые усы, хотел потрепать меня по голове, но одёрнул руку.
  В вагоне было сильно натоплено, я шёл следом за проводником и на миг мне показалось, что я сейчас в слесарке, на втором этаже, на своей площадке, и если прислушаться, можно услышать голоса слесарей. Но голоса были не слесарей. По всюду лежали раненые.
- Снимай пальто и обувь. – проводник поднял меня на руки, и забросил на вторую полку.
  Я залез на полку и пополз по заправленной постели к окну. Подмяв под себя подушку, я стал смотреть на пустую платформу.
- Чай с печеньем принесу, как тронемся. – пообещал проводник, и ушёл.
  На платформе закружил ветер. Песок поднялся вверх. Я посмотрел на свинцовое небо. С неба начали падать первые снежинки. Поезд дёрнулся и тихонько покатился по рельсам вперёд. Когда я вновь посмотрел на платформу, я обомлел. На платформе стояла мать с отцом, возница в штопанном шинели, архивный переписчик с шахматами под мышкой и поломанный. Все стояли молча и просто смотрели на меня. Поезд дёрнулся сильнее, зашипел и поехал быстрее. Поломанный заковылял за поездом, он не поспевал, но старался догнать нас. Остановившись у края платформы, поломанный вскинул руку и прокричал: - Прощай!
  Платформа закончилась. Из-под вагона доносился стук. За окном замелькали столбы, и лес превратился в пятно. Я отвернулся от окна.
- По мамке плачешь сынок?
  Внизу сидела бабка с перевязанными ногами и смотрела на меня.
- Плачь! Не жалей слёз.
 Я отвернулся от неё к стене. Лёг на бок, порылся в кармане доставая маленькую машинку. Завёл завод маленьким ключиком, торчащий с боку.