Деревянная дека

   
        После четвёртого класса, желая увлечь сына музыкой, мама записала меня в платную музыкальную школу, в класс фортепьяно, в Доме пионеров Октябрьского района, который размещался в бывшем дворце великого князя Алексея Александровича на набережной реки Мойки, дом 122.  Каждый учебный год заканчивался там открытым выступлением. Слушателями были в основном родители, настроенные всегда благодушно, и поэтому все наши выступления заканчивались бурными аплодисментами.
      Из своих наиболее удачных выступлений мне запомнились  исполнения таких музыкальных произведений, как «Вечерняя серенада» Шуберта – Листа, «Песня Сольвейг» из сюиты «Пер Гюнт» Грига и «Апрель» из «Времён года» Чайковского.
        Однажды мне доверили ответственное дело – публично играть «Музыкальный момент» Шуберта с отличницей учёбы Леночкой Сигалус «в четыре руки». Девочка была очень симпатичная, и с ней хотели играть все. Я был счастлив, но очень волновался и в одном месте сфальшивил. Леночка была в бешенстве, а я краснел и удручённо молчал. После этого мне играть в «четыре руки» больше не предлагали.
        Запомнился конфликт, в котором я впервые проявил характер в споре с преподавателем. Мне было задано на дом разучивание музыкальной пьесы Майкапара «Бирюльки». Дома я осознал, что мне мелодия совсем не нравится, и я отказался её разучивать. Учительнице я заявил, что не хочу играть эту «балабонь» и что даже название у этой пьесы какое-то дурацкое. Меня отругали, сказали, что я просто ленюсь (что на самом-то деле было близко к истине) и дали разучивать пьесу «Контрданс», название которой смутило меня ещё больше, но возникать ещё раз и показывать свою неосведомлённость я не решился.
        Многие люди, особенно в детстве, слышали обвинение в свой адрес: «Сколько можно играть в бирюльки? Займись лучше делом». А что такое «бирюльки»? Только уже будучи взрослым, я узнал, что бирюльки – это старинная игра для детей. Смысл игры состоит в том, чтобы из кучки игрушечных предметов вытащить одну игрушку за другой, не рассыпав остальные. А что касается контрданса, то я, тогда ещё полный профан в английском языке, не знал, что в переводе на русский язык – это просто сельский танец.
        После трёх лет обучения отличникам, которых учителя именовали «талантами», предлагали оставаться ещё на два года для  совершенствования. Я не знаю, кто этого хотел, скорее всего, почти все не хотели оказаться в числе «талантов». Педагог Бортнянская знала об этом и лихо этим пользовалась. Перед каждым итоговым концертом она заставляла отстающих учеников рано утром приходить к ней домой на Красную (теперь Галерную) улицу для дополнительных занятий. Приходил и я. Лентяев она пугала классическим способом: «Если не будешь стараться, скажу маме, что у тебя талант!» Это всегда действовало отрезвляюще.
        Музыкальную школу я люто ненавидел прежде всего потому, что у меня были большие сложности с уроками сольфеджио. Каждый музыкальный диктант был для меня адской мукой. Я считал себя безнадёжно тупым, поскольку никак не мог запомнить звучание нот и, стало быть, не мог читать музыкальную мелодию с нотного листа.
        Причина выявилась значительно позже, когда музыкальная школа была уже давно позади. Дело было в том, что пианино отец покупал мне по рекомендации своего младшего брата Вовы (тогда студента Консерватории, а потом известного певца, прославившегося в дуэте с Виталием Копыловым). Его музыкальный авторитет, естественно, был непререкаем. Вова выбрал большое немецкое (трофейное) концертное пианино фирмы Iohann Wiera с красивым звучанием и оригинальными подсвечниками на передней панели. Но этот инструмент был настроен чуть ли не на четверть октавы ниже, чем требовалось. В магазине музыкальных инструментов нам об этом не сказали. Да и навряд ли продавец сам знал о таких тонкостях. Настроить инструмент правильно было невозможно из-за того, что у него была слабая деревянная, а не металлическая, дека – каркас, на котором натянуты струны. Вот и получалось, что я не мог хорошо запомнить высоту звучания нот на слух, поскольку дома и в музыкальной школе ноты звучали совсем неодинаково.
        Причина открылась случайно лишь лет через десять, когда у нас дома, уже будучи студентом института, я попытался сыграть дуэтом с приятелем-однокурсником  аккордеонистом Валерием Параничевым пьесу Ребикова «Ёлочка». Оказалось, что моё пианино и аккордеон вместе никак не «строили». С учётом этого горького опыта много лет спустя, покупая пианино для маленькой дочурки Наташи, первое, чем я с видом знатока поинтересовался у продавца, металлическая ли дека у этого инструмента.
        Учился я в музыкальной школе Октябрьского района только два года. На третий год я активно забастовал под предлогом значительной удалённости школы от дома, что было истинной правдой. Мама, наконец, согласилась и после последнего визита в музыкальную школу я восторженно с криком «ура!» выбросил в Крюков канал ненавистный альбом Черни-Гермера.
        Пользу от знаний, приобретённых в музыкальной школе,я осознал далеко не сразу, а будучи школьником, я видел толк от музыкального образования лишь в том, что знал всех композиторов из популярного в середине прошлого века анекдота: пришёл Дунаевский, съел Мясковского с Хренниковым, запил Чайковским с Лимоном. Вкусил Бизе. Почувствовал в животе Пуччини, в одно место Паганини. Надел Шуберта, вышел на Дворжака. Сел за Мусоргского. Сделал Баха. С Шуманом воспроизвёл на Глинку Гуно, подтёр Шопена Листом и с удовлетворением обернулся на Могучую кучку.