Когда на телевизоре вещало полтора канала, а телефон представлял дефицитную позицию, одичавшие нецивилизованные люди читали книги. Запоем, днями и ночами. Даже длинно отсидевшие завершали захватывающие повествования о прелестях пенитенциарной системы духоподъемным призывом - читайте книжки и поступайте в институт. Не раз, не два и не десять, а всякий раз, когда удостаивали молодежь придворно-яблочной аудиенцией, и все, буквально все знали, что есть лучший подарок, поэтому были записаны в несколько библиотек, а из гостей возвращались с книгой подмышкой.
Добрый день, Кирилл Алексеевич, узнаете...
Не узнал. В упор, пришлось представиться по-полной.
Господи, как ты вырос, и мы обнялись
Кандидат наук, преподаватель кафедры "Металлоконструкций" Челябинского политехнического, пионер Манекена. Краевед, писатель, поэт, лауреат, инженер, лектор. Создатель музеев, водитель экскурсий. Не перечесть. Энциклопедия.
У нас с тобой один учитель, - сказал он, когда вышли из полуподвальной кулинарии. Где ж еще можно говорить по душам - родная стихия, подпольщики.
Кто?
Твой отец!
Дал книжку. Две. Почитать. Одну с возвратом, другую, свой лирический дневник двадцатого года, насовсем.
***
Три читательских и три библиотеки. Ближайшая, что на первом этаже дома по Тимирязева, где прячась в темной глубине, исподтишка, прикрывшись газетой читал страшную Одиссею капитана Блада. Разумеется, имени Пушкина.
Поступив в физико-математическую школу получил читательский в Публичку. Все всерьез, тишина с цыканиями, строго шелестящие библиотекарши, профессура и студенчество, или просто сосредоточенно целеустремленные дяди и тети. Там делал важные школьные доклады о самолетной глиссаде и Федоре Достоевском, ранней испанской поэзии и микробиологии клетки.
И последняя, институтская. Главный корпус, первый этаж, читальный зал. Длинные деревянные столы, обитые черным дерматином, ленинские лампы под зелеными абажурами, большие окна и вдумчиво-ученая публика от младых студиозов с тубусами до убеленной и трижды умудренной профессуры, но главное, за стойкой сияла мега-звезда. Татьяна. Красотка родом из Латвии, а может, Эстонии или Литвы. Хорошая фигура, ясный взгляд, чистое лицо, густые волосы, приятные манеры. Аккуратная, спокойная и взвешенная, неспешно и правильно произносящая русские слова.
Само собой, мужская половина политеха отиралась поблизости.
Кто только не подкатывал, абитура, первогодки, старшекурсники, аспиранты, научные сотрудники и даже некоторые незрелые доценты.
Хочу нормальных, крепких отношений с видом на жительство, улыбаясь говорила она, когда отвечала отказом на тысячное предложение провести вечерок вдвоем.
Влюбилась. Гоша. Электротехник с алкогольно-предсказуемым будущим, который не имел к институту ровно никакого отношения. Служа в занюханной ремонтной конторе прибыл на вызов. И надо ж такому случиться, заграничная красотка, увидав ручных дел мастера, оттаяла сердцем, прониклась и быстро сдалась. Ведь он так отличался от надоевшей научно-технической привычности.
Кто-б спорил, у Гоши имелась пара неоспоримых достоинств. Хороший почерк, который спас его в армии - сделали писарем при штабе, а еще по неведомым причинам ему беспрекословно подчинялись холодильники, утюги и стиралки. Не подлежащие ни ремонту, ни металлолому, вдруг оживали, как только чудо-мастер заступал поближе. В остальном беспримесное трепло и хвастун, школьно-комсомольский хлыщ со склонностью к халяве и недорогим напиткам типа "Кавказ".
На мою свадьбу заявились вдвоем, а выносили болезного на руках. Водочка.
Татьяна была в шоке, тем не менее простила. Стали жить поживать как законные супруги, а еще через пару месяцев, узнав о беременности, важнее, порочной склонности суженного к спиртному и абсолютном нежелании нести отцовские тяготы, сбежала.
К сожалению, красивая история первой любви завершилась именно так, а главной моей библиотекой была и остается родительская.
Две с половиной тысячи томов. Литература, поэзия, театр, живопись, кино, скульптура, фантастика и философия. Право и телевидение, математические головоломки и энциклопедии, словари и подписки, старые журналы, газеты и даже альбом с вырезками. Полные собрания сочинений и отдельные тома, бумажные и твердые переплеты, внушительные, солидные или крохотные, иногда изрядно потрепанные, дорогие или изданные на грубой туалетной бумаге, с картинками и кальками, литографиями и рисунками - волшебный мир советской книги. Достоевский, Куприн, Толстой, Пришвин и Гончаров, Блок, Цветаева, Пастернак и Паустовский, Шекспир и Лермонтов. Пушкин - небольшие симпатичные томики с красной лентой, литпамятники, БНФ, БИЛ, ЖЗЛ, БП. Полна коробочка. Сталин и вопросы языкознания, Бердслей, Живопись от SKIRA, Так говорил Заратустра - издание 1904 года, роман-газета с Иван Денисовичем, журнал Москва с Мастером и Маргаритой, а потом, уже привезенный из Италии отдельный том, который практически не бывал дома - ходил из рук в руки будто фотомодель, Секст Эмпирик, Шекспир, Гете, Лопе де Вега, Кристофер Марло . Калейдоскоп, парад планет. Парадайз.
Виктор Бокарев, знаменитый скульптор-авангардист, памятник солдату у первой школы его работа, у которого хрущевские солдаты дважды громили мастерскую за абстракционизм, соорудил огромный, на всю стену стеллаж. Конструктивистский, скрипучий и деревянный, ни разу не симметричный, травленый и мореный, который я, став постарше, лично крыл кузбасслаком. Часть конструкции опиралась на вывезенные из Германии буфетные тумбы, часть на старый дедовский, командирский стол - огромный, двухтумбовый, с массивными ящиками и замками.
На противоположной стене тоже висели Витины нетленки - что делать, приходилось хранить у друзей, и тоже немаленькие. Массивные деревянные доски, наборные, размером два на полтора и весом в полтонны - понадобилось загонять в стену длинные стальные крюки, окрашенные и лакированные, с проступающий древесной фактурой, кропотливо резные, модерново-античные, где случились задумчиво-обнаженный, похожий на кентавра Орфей, на другой, тепло-желто-бежевой, носившей имя "Отдых", на берегу ювенильного моря, в мягкой неге томительно-золотого заката возлежали три мужские фигуры, в углу, в черной шапке-ушанке, кровавой повязке от уха и курительно-завитой трубкой примостилась сверлящая зеленым глазом, продолговатая голова-лицо несчастного Ван-Гога, сюрреалистическая доска со стекающим глазом и контурным изображением ладони близ балкона, а на диванной тумбочке сияла ослепительной белизной, величиной в три арбуза и весом в три гири, покрытая луковками голова Томазо Кампанеллы.
Господи, чем только мама не украшала стеллаж, керамическими фигурками - три небольших коня, красный желтый и зеленый, рукотворными пепельницами - лапоть и ракушка, всякими макраме и плетенками, вазочками, старыми гнутыми фотографиями, которые стояли сами по себе, прикнопленными открытками, которые из Италии тетка высылала тоннами, или подвешенными на гвоздик бусиками. Вавилон.
Когда по многолетнему материнскому "доколе" купили секретер из комиссионки - польский, горячей полировки, с откидной крышкой-столом и длинными рядами отделений мелкой всячины, часть стеллажной красоты попряталась, а лет в восемнадцать она затеяла огромный ремонт, обои, палас и важные перестановки, и стеллаж, хвала, небу, переехал в мою комнату, а его место занял темного дерева громоздкий гарнитур из Чехословакии - со стеклянно-книжной витриной, баром-купе и платяным шкафом - скучная, однообразная, прямоугольная, но главное, современно отполированная последовательность объемов.
Бокарев нашел работу в Жуковском и увез доски с собой, и на освободившиеся крюки разместили любимую мамой керамику - три здоровые тарелки, северное сияние, трубачи, что-то еще, но, к сожалению, а может, напротив, к радости прогрессирующего атеиста, средневеково-оккультная мистика книгочеев, чудесная мифология, волшебное дерево и алхимия манускриптов исчезли из родительских мест навсегда.
Книги, книги, книги - главная ценность того времени, и когда в далеком совхозе Путь Октября обнаружил книжный, где наткнулся на Проблемы поэтики Достоевского от Михаила Бахтина, поперхнулся от счастья, да так, что едва не упустил стоящего рядом Хулио Кортасара, а выйдя на воздух и прижимая новинки к груди, тут же побежал на межгород, чтобы поделиться великой радостью с отцом.
Мистики уверяют, что в экстазе им является шарообразная зала с огромной круглой книгой, бесконечный корешок которой проходит по стенам. Эта сферическая книга есть Бог. Хохе Луис Борхес