Сорока Кэрри, как пример для большинства людей.
Это было в Крюково (под Москвой), где я с родителями, бабушкой и сестрой жил на даче. Неподалёку, через небольшой лесок, состоявший из берёз и кустов орешника, находился город Зеленоград, куда мы иногда ходили за продуктами.
Однажды, возвращаясь из магазина, моя сестрёнка Люба нашла на лесной тропинке маленького сорочонка и принесла его домой. Так как в этот период времени она читала книгу «сестра Кэрри», то и птенчика, недолго думая, назвала Кэрри.
Кэрри настолько неожиданно вошла в нашу размеренную жизнь, в которой вроде бы не было места для всякого рода неожиданностей, что заняла центральное место в нашем дружном семействе. Мы все её сразу и безоговорочно полюбили, кажется, она это тоже сразу поняла.
Наша дача состояла из двух смежных комнат и небольшой веранды с крылечком. Пернатую любимицу мы поселили в дальней комнате, и поместили на верхнюю часть настенного ковра, в ворс которого та сразу вцепилась своими маленькими коготками.
Это место ей понравилось и, в дальнейшем, стало её постоянным, она почти всегда там и находилась – отдыхала и спала. Поначалу нам с ней пришлось повозиться какое-то время, приучая её пить воду из кружки и есть из выделенной для неё мисочки, всё-таки она была маленьким птенчиком.
Чаще всего мы крошили белый хлеб в налитое в мисочку молоко – эта еда ей сразу понравилась и в дальнейшем стала входить в её ежедневный рацион. Давали мы ей и семечки, и разные крупы, в общем, чем были богаты, тем и делились.
К нам она привыкла довольно быстро, мы её снимали с ковра и несли к мисочке с едой – она уже знала свою мисочку. Кормил её, в основном, я.
После еды Кэрри любила усаживаться у меня на плече и, тихо воркуя, клювиком перебирала мои волосы на голове. Когда я вставал и ходил по комнате, она не пугалась и не взлетала, а, слегка покачнувшись, продолжала сидеть на плече с явным удовольствием, гордо поглядывая вокруг себя на всех наших домашних: ей это нравилось.
Так она прожила в затворничестве больше месяца и превратилась во взрослую красивую сороку. Кэрри уже знала своё имя, и когда кто-то называл её, то она первым делом поворачивала свою головку в том направлении и внимательно смотрела, что ей хотят предложить.
Как мы ни старались закрывать за собою все двери, наступил момент, когда кто-то из нашего семейства не закрыл, выходя на улицу, дверь. Однажды, возвратившись домой из магазина и пройдя во вторую комнату, я не обнаружил сороку на её привычном месте, на ковре. Всё у меня похолодело, я внимательно осмотрел все углы и понял, что кто-то нечаянно упустил её.
Я вышел в сад, нигде её не было видно, и без всякой надежды на успех стал кричать: Кэрри! Кэрри! И вот вижу, как какая-то птица слетела с вершины дальней берёзы и летит прямо ко мне – это была она! Не долетев до меня чуть-чуть, сорока уселась на ветку груши перед крыльцом дома и довольно посмотрела на меня своими блестящими глазками.
Не веря в происшедшее, я медленно подошёл к груше и протянул к сороке свои руки. Кэрри продолжала сидеть и смотреть на меня. Когда я, наконец, взял её в руки, она слегка открыла клюв и издала слабый шипящий звук. Не веря себе от такой удачи, я тихонько отнёс её на ковёр, а сам стал готовить её любимую еду – белый хлеб в молоке. Тут появились бабушка Вера и сестра Люба.
Я устроил им небольшой разгон за открытую дверь, но Кэрри была на месте, и все были этому рады. Они стали по очереди гладить птицу и приговаривать: «Кэрри хорошая, Кэрри умница». Та, словно понимая сказанное ими, лукаво крутила головкой и весело поблёскивала своими глазками, потом неторопливо принялась за свою трапезу.
С этого дня наша Кэрри буквально весь световой день проводила среди нас на садовом участке, дверь мы уже не закрывали. Мы занимались садовыми делами, а наша птичка перелетала от одного к другому, никого не забывая и всем уделяя своё внимание, сразу летела к тому, кто её звал по имени.
Она могла быть и надоедливой, и, некоторым образом, даже мешать нам в нашей садовой работе, но, несмотря на это, мы были всегда рады её присутствию.
К примеру, я орудую острой стамеской, выковыривая из ствола яблони трухлявую кору, чтобы потом замазать открытые части ствола яблони садовым варом.
А на плече у меня сидит Кэрри и еле слышно воркует и причёсывает своим клювиком на моей голове волосы, через некоторое время она решает мне помочь, т.е. суёт свой клювик туда, куда я – стамеску, блеск которой ей очень нравился (как потом выяснилось, ей нравились все блестящие вещи).
В этом случае, она мешала мне орудовать стамеской, которой я боялся её поранить. Выход из этого положения находился просто: по моей просьбе бабушка, которая в это время собирала смородину, сидя на маленькой скамеечке, начинал звать к себе Кэрри, которая никак не могла отказать ей в её просьбе и охотно летела к ней.
Было очень забавно смотреть на них со стороны. Бабушка Вера собирает смородину, а у неё на голове сидит Кэрри. Потом Вераня (так мы её ласково называли) встаёт и со скамеечкой переходит другому кусту. Кэрри слегка покачнувшись, удерживалась и ехала на голове бабули дальше. Когда появлялась сестра Люба, то всё повторялось по-новому, Кэрри радостно летела уже на её зов, к неудовольствию нашей бабули.
Спала Кэрри всегда на стенном ковре в дальней комнате, крепко вцепившись в него своими коготками. Она сама туда залетала, но больше любила, когда к ковру её относил я на своём плече. Утром она, покушав из мисочки и попив водички, вылетала в наш сад.
Вначале наша любимица садилась на ветку груши перед крыльцом дома и внимательно обозревала своими блестящими глазками территорию нашего садового участка. Потом, не заметив никого постороннего, начинала дежурный облёт уже всей нашей дачи.
О нашей домашней сороке вскоре прознали и лесные сороки. Иногда они утром пролетали над нашей дачей и грушей, где любила сидеть Кэрри, и громко стрекотали, звали её с собой. Я видел, когда дикие сородичи с шумом пролетали у неё над головой, в этот момент Кэрри втягивала свою головку в плечики и искоса, повернув головку набок, провожала их взглядом, не сдвигаясь с места. После таких облётов я, на всякий случай, старался не сразу звать Кэрри, чтобы та немного успокоилась.
Границы нашего участка Кэрри знала чётко и за его пределы пока не улетала, прыгала по грядкам, ловила насекомых. Но тут появилось новое явление – появление другой птицы, красавца петуха.
К нашему соседу по общему забору, однажды пришли мать с дочкой (из Зеленограда) и уговорили его взять к себе трёх маленьких цыплят, которые жили у них в квартире и которым уже стало тесно в коробке из-под обуви. Двух цыплят, по словам соседа, утащили крысы, а третий превратился в красавца петуха, который, как собачка, ходил за ним и везде его сопровождал в его передвижениях по участку.
Если сосед вскапывал очередную грядку, то красавец петух, сосед назвал его Петей, потряхивая великолепным хвостом из разноцветных перьев, был непременно рядом с ним и тоже был занят своей работой: разгребал свежевскопанную землю в поисках вкусных червячков.
Иногда наш отец навещал соседа то за кое-каким сельхозинвентарём, которого у него не было, то просто поговорить по садовым и другим делам. Кэрри заприметила это и однажды во время одного из таких визитов отца к соседу отправилась туда вместе с ним и быстро подружилась с красавцем петухом.
Бывало так: нет Кэрри, и отца тоже нет, тогда я иду к соседскому забору, смотрю на соседский участок и вижу: на скамеечке перед их домом сидят наш отец с соседом, беседуют, а неподалёку от них Кэрри с Петей увлечённо заняты совместным поиском червячков на ближайшей грядке. Петух важно и деловито своими мощными ногами разгребал землю, а наша сорока, как прилежная курочка, прыгала рядом с ним и старалась во всём ему подражать. Это была такая красивая, такая необычная и экзотическая пара, что до сих пор жалею, что тогда у меня не было фотоаппарата.
К концу лета все дети ближних дач уже знали про нашу Кэрри и, прильнув к забору, наперебой звали её к себе. Все наши домашние, в том числе и я, очень ревниво к этому относились, но ничего против этого поделать не могли. Но недаром сороку считают одной из самых умных птиц, она чётко знала наш участок, нашу семью и не обращала никакого внимания на чужие зовы.
Но для нашего соседа и его красавца петуха Пети осторожная Кэрри сделала исключение, она посещала их, поначалу только в сопровождении моего отца. Пришла осень. Урожай яблок, груш, слив и ягод был убран и частично перевезён в Москву. Сестра Люба с родителями переехала в город.
В выходные дни я продолжал бывать на даче. Там осталась жить бабушка Вера, дом был утеплённый, и была хорошая печка (дрова тоже были предварительно нарублены). Утром бабушка выходила в осенний сад вместе с Кэрри, которая, попрыгав около неё и полетав поблизости, летела к соседу навестить своего пернатого друга Петю (сосед, будучи пенсионером, тоже не спешил ехать в загазованную столицу). Так что сосед (теперь один), отдыхая на своей любимой лавочке, частенько любовался гуляющими по его осенним грядкам своим петухом и его гостьей Кэрри в поисках всяких насекомых.
Когда я приезжал в выходные дни, Кэрри ни на шаг не отходила от меня, я привозил свежее молоко и готовил её любимую еду. Потом мы вместе навещали соседа и его Петю. Но всё имеет начало, и всё, увы, имеет свой конец. Пришло время отправляться и нашим пенсионерам на зимние квартиры. Первым уехал сосед, забрав с собой красавца петуха. Кэрри лишилась единственного пернатого друга и стала заметно печальнее. Засобиралась в Москву и Вераня. Вопрос о Кэрри встал ребром. Последнее слово было за отцом, а он, подумав, решил – быть этой птице на воле, в Москву не повезём.
Я продолжал приезжать на дачу в выходные дни, вначале на мой зов Кэрри прилетала, правда, с запозданием – она была где-то в соседнем лесу, вероятно, уже в сорочьей стае, находящейся ближе к Зеленограду, где в это время проще было с пропитанием. Она прилетала, садилась на ветку груши и смотрела на меня с грустью и укоризной – она всё понимала и как бы молча говорила: я тебя понимаю, но ничем в твоих душевных переживаниях помочь не в силах – если ты ведёшь дело к расставанию, то так тому и быть.
Я подходил к ней, брал её в руки и относил в домик, кормил хлебом в молоке, гладил её, приговаривая: «Кэрри, Кэрри, дорогая птичка ты моя, как же так получается, что мы расстаёмся с тобой, мне так больно об этом говорить».
Я целовал её в клювик, потом усаживал к себе на плечо, где она начинала тихо ворковать и перебирать своим клювиком мои пряди волос, ласкала меня – это было необыкновенно трогательно, что даже сердце немного щемило.
Когда я уходил с дачи в последний раз, уже подмораживало (был конец октября), красавица Кэрри сидела на ветке груши и грустно смотрела мне вслед (я это чувствовал) – на душе у меня было очень скверно. Как было однажды правильно кем-то сказано: мы в большом ответе за тех, кого приручаем!
Вот такая трогательная история про то, как птица сорока может преданно дружить с людьми и даже любить их, быть верной и не изменять им до последнего момента, от неё не зависящего. Мне и в голову не могло прийти раньше, сколько ума, сообразительности, весёлого лукавства и врождённого такта оказалось у нашей воспитанницы Кэрри.
Ведь большинство людей и не догадываются (как и я раньше) насколько умны птицы, да и вообще все звери. Что они могут, как и люди, любить, переживать, страдать и обижаться. Но что совсем удивительно, звери не совершают подлых поступков, им неведомы человеческие пороки: зависть, ненависть, злоба, ненасытная жадность.