15. Эхо войны
«Бродяга!» – в сердцах обзывала меня мать. Я не обижался, потому что понимал её и жалел, но измениться не получалось, да я и не старался. А какое ж это бродяжничество, это жизнь такая – не сидеть же дома! Как что случится в городе, так она начинает причитать.
Так в прошлом году был случай в той школе, где учились Иван и Надя. Пацан из старших классов не ночевал дома, и взволнованные родители утром пришли в школу. Начались допросы. Стало известно, что накануне дети всем классом ходили гулять. Никто из-за страха ничего не мог сказать о том, что произошло. Одна девочка, обливаясь слезами, призналась, что его убила взорвавшаяся бомба. Тело его собирали по кускам. После этого в школу опять приходили лекторы один за другим и снова рассказывали про эхо войны, показывали специально на эту тему фильм. Нам страшно не было, а вот пацана жалко. Подозреваю, что боялись только мамы и, наверно, девчонки.
А мы продолжали «бродяжничать». За день могли преодолеть примерно десять километров. От Чёрного моря до Азовского и обратно. Сначала ходили пешком, потом стали ездить на велосипедах. Один из спусков в Долину любви назывался Чёртовым из-за того, что был слишком извилист. Поначалу на его крутых поворотах всегда кто-нибудь падал. Без происшествий не обходилось, когда дорога была мокрой после дождя или были неисправны тормоза, но от риска отказаться было невозможно. Хотелось себя испытать и почувствовать настоящий страх и преодолеть его. На обратном пути двухколёсного друга приходилось тащить в гору, но, всё равно на великах быстрей получалось. Пешие походы, конечно, были насыщенней, потому что соприкосновение с природой было более очевидным и больше шансов найти что-нибудь интересное. Общее направление – одно, а дорог – много. Да и точек на побережье было предостаточно.
По пути домой, возвращаясь из очередной вылазки, мы встречали людей; мимо нас проезжали машины и мотоциклы, но никто не обращал внимания на винтовки и на прочие железки времён Великой Отечественной войны. «Оружие ржавое и, как правило, без затворов, и нет причин для беспокойства, пусть дети играют», – наверное, так думали представители старшего поколения, видя вооружённых пацанов. Впрочем, они и сами недавно этим занимались, просто теперь у них нет времени, ведь они – взрослые. И никто никогда нас не останавливал и ничего у нас не отбирал. Вообще не обращали внимания, будто нас и нет вовсе. Такое было время.
В моём городе это было обычным делом, что у каждого во дворе, в доме, на письменном столе или в шкафу было два-три предмета, напоминающие о прошедшей войне. У меня во дворе всегда было пять-шесть винтовок немецких и русских, если я кому-то отдавал – то поступали новые. А ведь, действительно, затворов не было, а если и были, то в очень плохом состоянии.
Восстановить такое оружие практически невозможно, но кое-что сделать удавалось. Для этого нужно было отпилить половину ствола, потому что его окончание было более испорчено коррозией, а потом освободить оставшийся ствол от засевшего в нём патрона. Это было непросто и небезопасно.
Однажды я был свидетелем того, как это удалось сделать Ивану. В тот день родители были на работе, а мы втроём дома – сами себе хозяева. Тогда отопление было печное, а способ, как отчистить ствол, был известен всем большим пацанам. Он сунул свой будущий обрез в печь, патронником в раскаленный уголь. После небольшого взрыва печка наполовину была разрушена, в потолке дырка, белье, которое висело на кухне, почернело и всё вокруг – в саже. Мы в спешке стали заметать следы. Не дай бог, мама узнает! Сестра перестирывала бельё, брат чинил печь, а я мешался под ногами.
Спустя несколько лет аналогичный случай произошёл с моим другом Игорем, последовательность та же – обрез, печка, взрыв и последствия. Было смешно всем, кроме самого Игоря. «Ах ты паразит такой, тебе что жить надоело! Ах ты скотина такая – я тебе покажу!» – кричала его мать на всю улицу. Однако цель была достигнута. После того, как ствол был освобождён от патрона, его внутренность приводили в идеальное состояние, основание заклёпывалось подходящим болтиком. Некоторые ещё заливали свинцом для надёжности, потом делали пропил на том уровне, где будет заряд, а потом изготовляли цевьё и приклад. Заряжали как в старину: порох, пыжи, дробь или пуля и опять пыжи. Привязанные спички у пропила и – чирк коробком. Выстрелы получались громкими. К сожалению, и здесь случались трагедии из-за ошибок при изготовлении устья ствола и чересчур плотного заряда. У одного парня выстрел произошёл в обратном направлении, и он погиб.
Покуда брат и его сверстники занимались серьёзными делами, мы с друзьями увлеклись пугачами. Изготовить такую эффектную вещицу было несложно. Медная трубка загибалась у основания, в неё вливалось немного свинца. По длине и диаметру трубки подбирался гвоздь, острый его конец стачивался, и с помощью резинки он приводился в движение. Поздним тихим вечером я заканчивал работу над своим пугачом и решил его испытать, не выходя из комнаты. Думаю: «Заряжу тремя спичками, чтоб тихонько хлопнуло». С первого раза не получилось. Вышла осечка. Со второго и с третьего тоже, тогда я стал соскребать серу ещё с трёх спичек, и опять осечка. В общем, увлёкся я и всё подзаряжаю его, а он всё молчит. Уже полкоробка туда ушло. «Ладно, – думаю, – завтра переделаю», и напоследок щёлкнул разок. Взрыв был такой силы, что пугач вылетел из руки. В комнату, наполненную дымом, вбежали перепуганные мама, сестра и дядя Витя, и сразу ко мне.
– Ты цел? – спросила взволнованным голосом мама.
– Всё нормально, – ответил я виновато. Она не стала ругать меня, но я знал, что завтра мне попадёт.
– Что же ты делаешь? – сказала она, выходя из комнаты, и заплакала.
– Ты что дурачок? – добавила сестра, постучав кулачком по своей белобрысой головке. Чувствовал я себя ужасно из-за того, что снова огорчил мать и довёл её до слёз.
В школе я тоже отметился. Случилось это на уроке истории, который вела завуч Лидия Николаевна. Незадолго до Нового года в детский магазин «Белочка», находящийся недалеко, стали поступать кроме ёлочных игрушек и бенгальских огней, ещё и хлопушки. Пацаны покупали их, доставали взрыватели из картонной оболочки и на переменке, улучив момент, бросали под ноги девчонкам. От неожиданного хлопка они взвизгивали, подпрыгивали и что-то там говорили, а мы смеялись.
Так вот, вытащил я взрыватели из хлопушек и, скрепив сразу три штуки, держу в ладошке. Лидия Николаевна, как назло, посадила меня на первую парту прямо около своего стола, чтоб не отвлекался, а сама стоит в двух метрах. Тема была интересной, я слушаю и ладошками тихонечко похлопываю, едва прикасаюсь, чтоб не бахнули мои бомбы. И они не бахнули, а взорвались, да так неожиданно и громко, что я взлетел со своего места, подпрыгнул в облаке дыма и затряс руками, скорее от страха, чем от боли. Лидия Николаевна прилипла к доске, а одноклассники, сидевшие рядом, вжались в парты. В этот момент все тридцать три пары выпученных глаз смотрели на мои судорожно трясущиеся руки. Завуч была очень мягким человеком.
– С тобой всё нормально? – спросила она, исследуя мои руки и лицо.
– Ну, слава богу! Садись.
Дым рассеивался и ускользал в форточку, но приятный запах сгоревшей серы ещё некоторое время зависал над партой. Лидия Николаевна приоткрыла дверь и воровато посмотрела по сторонам, потом залпом выпила стакан воды, пробежала взглядом по головам, остановив его на мне, и сказала:
– Итак, на чём мы остановились?
На поле за огородом, которое служило нам полигоном, в траве валялись разные каски: и русские, и немецкие. Одна была даже с рожками, которые были похожи на шипы с плоским верхом, и эта каска была тяжелей других, как казанок, и в очень хорошем состоянии. Надо заметить, что наши каски, винтовки и особенно патроны были очень сильно поражены ржавчиной, а немецкие – нет. Бывало в одном месте, найдёшь два патрона – наш и фрицовский – наш прямо в руках рассыпается, а их – как новый, без плоскогубцев пулю не вытащишь. Винтовки у них тоже в идеале, но почему- то дробовики делали только из русских.
В сарае в коробочках и банках был порох, который я добывали из патронов. Русский был, как мелко порезанная вермишель, а немецкий имел вид плоских квадратиков, а ещё был крупный порох – свисташки и колбаски. Свисташки своим размером были с карандаш с одним отверстием, как макаронина, а колбаски были разного диаметра и разного цвета и короткие, не больше сантиметра. Крупный порох мы добывали на аглофабрике – так мы называли высокое производственное здание, которое превратилось в скелет после бомбёжки, там была ещё труба, наполовину срубленная, но ещё достаточно высокая, и куча развалин. Вдоль всего этого послевоенного хаоса тянулась старенькая ржавенькая железная дорога. У этих рельсов мы добывали порох.
С километр от наших пороховых приисков находился завод имени Войкова, со стороны степи он не огорожен, и мы спокойно могли проникнуть в его владения. Он занимал огромную территорию, и цеха были разбросаны на значительном расстоянии друг от друга. Но нас интересовал только старый завод, построенный ещё в девятнадцатом веке англичанами и уничтоженный в двадцатом немецкими авиабомбами. Несмотря на бомбёжки, его огромные корпуса сохранили своё величие. Испещрённые снарядами стены были больше похожи на крепостные, чем производственные, и заметно превосходили своей мощью современные строения. Здесь снимали почти все военные фильмы советских времён, в том числе и про Сталинград. Никаких трофеев тут, естественно, не было. Что нас могло привлечь в это таинственное место, кроме завораживающих стен, высоченных труб, уходящих в небо, и пространства, в котором ещё жили духи войны? Мы ходили между цехами, смотрели на небо сквозь дырявые этажи, с благоговением прикасались к стенам.