В понедельник я приехал в редакцию к самому открытию – случай исключительный. С трудом продрав глаза, нечеловеческим усилием воли заставил себя встать с будильником. Обычно у меня уходит на это от двух до трёх часов, но беда небольшая, не на завод собираться. Мои репортажи в основном снимаются ближе к вечеру, и там я всегда свеж и отлично выгляжу. Но сегодня обстоятельства были особые, и от меня требовалась быстрота реакции. Отснятый вчера материал было решено пустить в дневной выпуск, а главвред новостных программ имел претензии к монтажу. Всем было хорошо известно, что если Пётр Евгеньевич имел какие-то претензии, это означало серьёзный разбор полётов. Пётр Евгеньевич был лыс, лобаст и упрям. Упрямство его не знало границ. Возражать ему, даже в мелочах, мало кто решался. Поэтому я шёл в кабинет главвреда с не самым приятным чувством. Кому, спрашивается, понравится, когда их критикуют? И ладно бы критика была конструктивной, а тут так, баловство одно.
Тем не менее, настроение у меня было приподнятое. Репортаж, несмотря на все недочёты, которые Евгеньич мог найти, всё равно будет резонансным. Громкое это дело хорошенько всколыхнуло наше болото, и волны пошли нешуточные. Докатятся они, несомненно, и до самого верха, если, конечно, нужным образом подать информацию. А кто мог сделать это лучше меня?
Евгеньич сидел в кресле с высокой спинкой, очень старом и потёртом, которое он наотрез отказывался менять, несмотря на все намёки сотрудников. Кресло его давно стало притчей во языцех, однако главвреду новостных выпусков не было до этого дела. Не исключаю, впрочем, что дело ему как раз было, и разговоры о его чудаковатости, гулявшие по редакции, доставляли Евгеньичу известного рода удовольствие. Ну типа как трубка Черчилля или котелок Чаплина, если вы понимаете, о чём я. Этакая фишечка, которая выделяет тебя на фоне остальных, даже если тебе нечем больше выделяться. Не то чтобы Евгеньич был таким невыдающимся человеком, но и выдающимся, положа руку на сердце, я бы его не назвал. Выбился в начальники, с кем не бывает. Руководителем он был неплохим, но видали и получше. Любимчиков не заводил, тут ему надо отдать должное, но с его твердолобостью была просто беда. Однако плох тот журналист, который не сможет протащить свой материал мимо самого упрямого редактора!
– А, Даниил, проходи, проходи, я тебя ждал, – с места в карьер начал он, делая полуоборот в кресле. – Что это, простигосподи (он произносил это именно так, в одно слово), за подборка у тебя получилась в репортаже, скажи на милость?
– Подборка? – вяло спросил я, демонстрируя таким образом, что подобный наскок мало меня беспокоит.
– Да-да, подборка фотографий... простигосподи, но это ведь совершенно ни в какие ворота! Ты даёшь изображения четырёх жертв – хорошо, допустим. Милые лица, невинные девушки, всё прекрасно. Но зачем тут же давать фотографии с мест преступления? Можешь мне ответить?
– Пётр Евгеньевич, у нас криминальная хроника, если я ничего не путаю.
– Криминальная, Даниил, именно что криминальная, простигосподи! Но ты ведь знаешь, я всегда говорил и буду говорить: во всём нужно чувство меры! Нас смотрит весь город! Весь, понимаешь? В том числе домохозяйки, подростки, даже дети, будь они неладны! Ну вот представь, что будет с их неустойчивой психикой, если они увидят подобный сюжетец с такими картинками?
– Да будет вам, Пётр Евгеньевич! Какие подростки, какие дети? Вам ли не знать, что подростков и даже детей нынче мало чем удивишь? Они такого в интернете насмотрятся, чего мы с вами и не выдумаем. А вы говорите – фотографии! И потом, что вы такого ужасного на них увидели? Мы же специально их размыли!
Евгеньич откинулся в кресле и яростно погладил себя по лобастой лысине.
– В том-то и дело, Даниил, разве ты не понимаешь, простигосподи? Ведь я тебе уже говорил! Телевидение – вотчина эффектов, визуальных эффектов в первую очередь! Какой смысл демонстрировать размытые изображения? Ну скажи мне, скажи? Они не достигают своей цели, никак не достигают! Тут или-или, а третьего, простигосподи, не дано! Или фото без всякой ретуши, или вообще никаких фото. Никому не интересно смотреть на размытые картинки, они только снизят нам рейтинги!
– Вы только что сказали про детей…
– Да чёрт с ними с детьми! Думаешь, кого-то реально беспокоит, что они там увидят или не увидят? Но мы обязаны соблюдать законы, чтобы какие-нибудь не в меру озабоченные граждане с уймой свободного времени не возбудились, простигосподи. А это вполне может быть, в наше-то время. Возмущённые родители – врагу не пожелаешь! А надзорные органы, сам знаешь, только и ищут, за что нас прижучить! Были бы мы федеральным каналом, простигосподи… Но приходится работать с тем, что есть.
На этой патетической ноте Евгеньич умолк и почти злобно посмотрел на меня. Однако чувствовалось, что он уже перегорел и теперь его можно брать тёпленьким. В конце концов, фотографиями можно пожертвовать, особой роли они не играли.
– Хорошо, снимки уберём, – как можно вежливее сказал я. – У вас ещё есть возражения?
– Мда… – проворчал он, подозрительно косясь на моё довольное лицо. – Есть, как не быть, простигосподи? Вот этот следователь Селезнёв… уж больно ты с ним носишься, как с торбой какой. Уже в каком материале панегирики ему поёшь!
Евгеньич любит такие заумные словечки, ибо втайне гордится своей образованностью.
– Честно говоря, не заметил в своём репортаже ни одного панегирика, – небрежно пожал я плечами. – Я просто отдаю должное профессионализму Дмитрия Дмитриевича. Он действительно классный следователь, особенно учитывая его возраст. Редкий кадр, таких нужно беречь. Не забывайте, на его счету уже несколько серьёзных дел, а это расследование может стать крупнейшим успехом. Конечно, у него есть недостатки, у кого их нет, но зачем упоминать об этом в репортаже? Я считаю, что отдал должное талантам и достижениям Дмитрия Дмитриевича, и вряд ли стоит что-либо вырезать.
Мне очень понравился этот монолог, особенно тот лёгкий, независимый тон, которым я его произнёс. Произвёл он, очевидно, впечатление, и на Евгеньича. По крайней мере, он как-то совсем стушевался, нервно поскрёб свою лысину и примирительно сказал:
– Ладно, это как знаешь. Но фото Селезнёва всё-таки тоже выкинь. Ни к чему оно там, много раз уже его физиономию показывали, а она, знаешь ли, не слишком одухотворённая, грубые черты, и вообще… Кто-нибудь, кто смотрит нас краем глаза, может подумать, что это подозреваемый, простигосподи! Прецеденты были. Так что долой фотографии и пусть будет просто текст. Ну вот, вроде всё, можешь идти.
Я с облегчением выдохнул, выйдя от Евгеньича. Самое неприятное на сегодня было уже позади, и день заиграл новыми красками. Я прошёл в свой закуток, который про себя называл гордым словом «кабинет», хотя это был всего лишь огороженный с трёх сторон угол наподобие тех, что можно видеть в американских офисах. Тем не менее, он давал мне ощущение защищённости и уединения, а в нашей редакции это дорогого стоит. Нужно было связаться с «монтажниками» и передать им требования Евгеньича, но не успел я взяться за трубку, как ко мне заглянула Леночка. Мы все так её и зовём – просто Леночка, уж слишком она эфирное и миниатюрное существо, которое, кажется, никогда не обзаведётся отчеством. Леночка выполняет у нас функции секретаря, курьера и корректора одновременно – сами можете представить, сколько порою на её плечи сваливается работы. Но она никогда не жалуется и всегда сохраняет спокойно-хорошее настроение – качество, надо заметить, очень редкое в нашей сфере.
– Даня, там к тебе посетительница, – сказала она быстрым шепотком.
– Посетительница? – с небрежным видом переспросил я. – Этого только не хватало! У меня сейчас очень мало времени.
– Она настаивает на встрече, – мигнув глазками, произнесла Леночка. – Говорит, что по делу об этих убийствах.
– Вот как? Хм… и какова она из себя?
– Очень эффектная дама, – медленно проговорила Леночка, сделав ударение на слове “очень”.
– Нда? Знаешь, в таком случае… неудобно будет принимать её здесь. Тут ведь не развернёшься. Слушай, у тебя ведь сейчас нет срочных дел?
– Да, в общем, нет…
– Тогда Леночка, будь другом, уступи мне свою комнату на десять минут. Если эта дама действительно принесла важную информацию… ну, ты понимаешь.
– Конечно, Даня, хоть на пятнадцать. Я как раз хотела кофе выпить.
Надо заметить, что за ту неоценимую пользу, которую Леночка приносит редакции, наш главред, Виктор Степанович, выделил ей отдельный офис. Злые языки поговаривали… впрочем, к делу это не относится.
– Отлично, – улыбнулся я, – где сейчас эта посетительница?
– В коридоре, ждёт возле кулера. Смотри, Даня, будь осторожнее.
– Ты же знаешь, я сама предусмотрительность!
С этими словами я снял со спинки стула свой пиджак, который решил надеть для важности, и поспешил в коридор.