ЗАПИСКИ С УМА СШЕДШЕГО
Всё, что есть лучшего на свете,
всё достаётся камер-юнкерам или генералам.
Н. В. Гоголь «Записки сумасшедшего»
Октября 3.
Нынче со мной стряслось НЕЧТО. Явившись, по обыкновению, на службу с опозданием, столкнулся нос к носу с директором. Фамилию не называю. Назовёшь одного, как остальные директора сочтут себя оскорблёнными и не удовлетворятся, пока не доканают обидчика.
Вместо того, чтобы пройти мимо, как то приличествует его должности и званию, директор сделался совершенно бледен, задрожал, пропуская меня, прижался к стене и, не успокоившись, отправился по делам, имеющим, надо полагать, отношение к нашему учреждению.
Прежде ничего похожего за директором не наблюдалось. Обыкновенно он атаковал меня криками «бездельник» и «бездарность», а однажды обозвал, да так, что по прошествии времени и вспоминать неприлично. Но с той поры, как ему стало известно, что я изобретаю паролёт на воздушной подушке, сник, сделавшись непохожим на себя самого, а всё потому, что боится, как бы министерство не заставило внедрять моё изобретение. Я мог бы успокоить его, сказав, что изобретение давно закуплено на корню одной иноземной державой, но решил воздержаться из гордости и соображений коммерческой тайны. К сожалению, никакой выгоды, кроме радости тщеславия, я не извлекаю, поскольку оплату произвели купюрами столь деликатного свойства, что в нашей стране они не имеют хождения даже на рынке.
Благополучно разминувшись с директором, я, естественно, не стал обращать внимания на начальника отдела Кислятникова. Тоже мне гвоздь без шляпки! Едва он открыл рот, имея, по видимому, целью удивиться моему опозданию, как я тотчас же Ипрервал его словами: «Поди прочь»! И отправился в бухгалтерию за авансом.
Ноября 22.
В последнее время обнаружил в себе дар предвидения. Не пойму, откуда что взялось, но решил воспользоваться благосклонностью судьбы в полной мере, предсказав Кислятникову сокращение штатов, непосредственно его затрагивающее. Натурально, он категорически отказался верить, напирая на заслуги перед нашим учреждением, показал даже справку инвалида с детства, а о конституции выразился в том смысле, что она-де гарантирует номенклатурным служащим пожизненную неприкосновенность личности. Но когда вскоре вывесили списки освобождённых от производственных забот, выяснилось, что конституция просто пылинка против мнения свыше. Кислятникова унесли, а сослуживцы стали мне кланяться. Многие дамы увеличили декольте, не понимая, что я всего только предвижу неприятности, а не устраняю их.
Декабря 4.
Кстати, о дамах. Я пришёл к выводу /путём эмпирических наблюдений/, что наши отечественные дамы не в пример лучше заграничных, а многие даже превосходят манерами и статью ихние выставочные образцы. Как человек творческого склада, я ценю в дамах прежде всего оригинальность мышления и упаковки. Моим представлениям отвечает подруга изысканная, с которой не стыдно было бы появляться в любом обществе. И такая на примете у меня имеется. Я веду речь /не подумайте только, будто я сошёл с ума/ о дочери нашего директора.
Декабря 15.
Мне кажется, что она, то есть директорская дочь, меня любит. Ничего не вижу в этом неожиданного, как не неожиданно и то, что она совершенно не показывает вида. Удивительно, как умеют женщины прятать свои чувства под внешней оболочкой приличия! Нельзя, впрочем, сбрасывать со счетов и воспитание. В директорских домах в этом смысле немалые возможности. Хотелось бы поглядеть на эту фифу, окажись она дочерью родителей-разночинцев. Наскребла бы она хотя бы часть нынешнего своего форса и выдержки?
И, тем не менее, я не однажды замечал, что выделяем ею среди прочих служащих. А не далее, как вчера, проходя мимо, она улыбнулась. К сожалению, в тот момент я беседовал с Бесприютным, редким прохвостом, неизвестно на каком основании тоже возомнившим себя изобретателем. И он имел наглость отнести улыбку директорской дочки на свой счёт. Спорить с ним бесполезно. Да и не в моих правилах разочаровывать тех, кто и без того обижен богом.
Декабря 17.
Решился на разговор с директором. Буду просить руки его дочери. Бессовестно столько времени мучить бедняжку. Понимая, что столь лестное предложение может ввергнуть директора в волнение, начал издалека, коснувшись предмета совершенно постороннего.
– Известно ли вам, – деликатно осведомился я, – что в ближайшее время вас ожидают неприятности по службе?
Что с ним сделалось! Наслышанный о моих талантах, директор воспринял предсказание как приговор. Зарыдал, собирая слёзы в кулак. «Чем, спрашивает, товарищ Поприщин, я вам не угодил? Из-за чего вы меня ежедневно достаёте? Стараюсь, кажется, не обращать внимание на ваши художества и даже обдумываю на место Кислятникова». Пришлось объяснить, что лично к нему ничего не имею, и отношение моё не изменится и после потери им должности. Что же касается до его дочери...
– Какое отношение вы имеете к моей дочери? – побледнел он, предчувствуя.
– А такое, – отвечаю, что намерен просить её руки. Вот лучшее доказательство того, что действую из сердца, а не из расчёта.
Дальнейшую часть беседы передавать не имеет смысла, поскольку происходила в условиях, мало способствующих взаимному пониманию. Но под конец всё же расстались дружески. Так, по крайней мере, мне показалось.
Новый год по лунному календарю
Придумал будущую мою супругу поздравить с Новым годом. Явился к директору, теперь уже бывшему, домой. Позвонил. Открыла... ОНА! Каким невыразимо прекрасным сделалось её лицо в миг нечаянной радости. Поневоле пронзило сомнение: смогу ли я дать ей то, чего она ждёт от меня и, без сомнения, заслуживает?
– Что вам угодно? – спросила она, и я снова не мог надивиться её показному хладнокровию. Однако ж я не такой наивный, чтобы милой притворщице легко было меня смутить. Грациозно изогнувшись, подал ей букет, ею не взятый, хотя стоимостное выражение его равняется месяцу безбедного прозябания, и со страстью произнёс:
– Доверьтесь мне, прошу! Я со своей стороны приложу сколько угодно старания, дабы вы осознали себя счастливою.
Глазки её опустели, брови сошлись у премиленького носика, образовав некое подобие мостка, по которому стремительно пробежала замысловатая морщинка. Крикнув кому-то: «Федя, иди сюда», сама исчезла в глубине замеченных мною комнат. После чего я отчётливо расслышал, как на вопрос невидимого мною Феди: «Что произошло, дорогая»?, ответила: «Папин сумасшедший пожаловал»! Больше ничего, кроме Фединой разъярённой физиономии припомнить не в состоянии.
12 числа худшего года.
Открыв глаза, увидел склонённое надо мной лицо незнакомого мужчины и содрогнулся, вспомнив о страшном членовредительстве. Вот, значит, какой он, Федя... Брр! Ненавижу человечество, а федей в особенности. И то, что на нём белый халат, ничего не означает. Никакой он не врач... Он — федя! Все, что есть лучшего на свете, достаётся или директорам, или федям.
– Вы что-то сказали? – интересуется белый халат, но я не позволяю обвести себя вокруг пальца, которым он тычет мне в грудь.
– Завтра вас уволят, – говорю. Халат рассмеялся, выписал мне рецепт и, оставив его на обшарпанной тумбочке, точно такой, как у меня дома, вышел из палаты. Зато явились два новых халата, на сей раз серых, почему-то пахнущих жареным луком, и вытолкали меня на улицу. Так я снова оказался на свободе.
5 число второго месяца
год гадателен.
Вокруг меня пустота. Кто я? Откуда явился? Куда иду? По радио передали: пропал ребёнок семи лет... Значит, меня ищут... Господи, искать-то зачем? Вот он я!
Борис Иоселевич