«Пятерочка»
Вернувшись в Курск, Марк первым делом купил по интернету билет в Торонто. Вылет послезавтра после обеда. Но Коля уговорил остаться, погостить у него.
«Что ж, еще денек пообщаюсь с Колей. Ведь это то, чего мне так не хватает в Канаде…» — успокаивал он себя, неторопливо прогуливаясь по центральной улице Ленина, пока друг отъехал по делам. Хотя, на самом деле, настроение было ни к черту — «ломало» возвращаться к себе, в пустую холостяцкую квартиру, где его никто не ждал.
Но ведь в Торонто оставались его дети и внуки, а без них Марк тоже жизни себе не мыслил. Он понимал, что хоть события последних дней и приглушили на время жгучую боль от разлуки с Алесей, но на самом деле, эта боль никуда не делась.
И теперь она снова выперлась наружу и все так же продолжает доминировать и в чувствах его, и в мыслях.
На душе было так паршиво, что захотелось прямо сейчас позвонить в Москву Мише Гордону, своему лучшему конфиденту. Но потом передумал.
«В который раз грузить его моим негативом? Так у него и своего поди хватает. Каждый месяц трясется, что его крохотное издательство закроют, и он останется без работы. А на одну пенсию не разгуляешься — выжить бы и то хорошо… — невеселые думы скользили, сменяя одна другую. — С одной стороны, и без детей не могу, с другой — они все уже взрослые, и у всех своя жизнь. А что я?.. Сеньор-холостяк? Книжка, телек, рыбалка и четыре стены? Да… перспективочка… А, пропади все пропадом! Надо взбодриться! Бутылочка «Русского стандарта» не помешает. «Уговорим» ее Колей за ужином».
Марк поднял голову, и перед его взглядом, как на блюдечке, возникла белая цифра «5» в алом круге над большими стеклянными дверями — супермаркет «Пятерочка». Он хорошо знал сеть этих магазинов. Живя в Москве, где прошли их с Алесей самые сахарные годы, Марк еженедельно затаривался продуктами именно в одном из них.
Марк вошел в магазин, и тут же услышал отчаянный детский крик.
В метре от него бочкообразный охранник одной рукой с силой крутил ухо пацаненка лет восьми. Крутил так, что вихрастая голова накрепко прилипла к худенькому плечу. Другой рукой толстяк выворачивал ему карманы потрепанной грязной куртки. Оттуда выскользнули два «Сникерса».
Из глаз мальчика струились слезы, лицо перекошено болью, и весь вид его был настолько жалок, что Марк без раздумий бросился вперед и вмиг оказался рядом с охранником. Поймав того за ухо, он так рванул его вниз, что здоровяк взвыл и, выпустив ребенка, всей тушей устремился на Марка.
Но тот был к этому готов. Подавшись влево, он подцепил носком ботинка ногу бдительного стража и дернул ее. Мгновенно потеряв точку опоры и повинуясь силе инерции, охранник с размаху впечатался в затертую сотнями ног плитку пола и на минуту затих.
А к Марку уже спешила администратор магазина.
— Вы по какому праву калечите моего ребенка?! — обняв за плечи перепуганного пацаненка, бросился в атаку Марк. Достав свою красную служебную «корочку», он сунул ее в нос администратору.
— Московская коллегия адвокатов! Да я этот чертовый «гипермаркет» так засужу, что хозяин завтра же выбросит всех вас на улицу! — продолжал атаковать Марк, прижимая к себе все еще всхлипывающего мальчонку. — Не плач сына, не плач… скоро они плакать будут.
Марк наклонился, поднял с полу шоколадки, вложил их в руку сраженной его напором женщины, потом достал из кармана тысячную купюру и отправил ее вслед за шоколадками.
— Купите вашему Церберу бутылочку «Мадеры». В счет моральной компенсации, — и, повернувшись к тяжело поднимающемуся с пола толстяку, — а ты, Шварценеггер, больше так не шути, если не хочешь, чтобы небо в клеточку рисовалось. Годика этак на три. Врубился?! Пошли, сынок.
— Ну что, живой? — спросил Марк семенившего за ним пацаненка, — тебя как зовут?
— Лешка… дядя, а можно… ту булку? — показал паренек на маковый калач в витрине кондитерской.
— Голодный?
Пацан кивнул.
— Ну так пойдем, покормлю тебя, — и Марк повернул в сторону кафе, расположенного рядом с кондитерской.
Через полчаса, наблюдая, как Лешка захлебывается дымящимся борщом, а после обжигается не менее горячими пельменями в масле, стекающим на остренький подбородок, Марк одновременно разглядывал и самого пацана.
Светлые и давно не стриженные кудряшки выбивались из-под короткой и грязной лыжной шапочки. На смуглом с впалыми щеками курносом и подвижном его лице светились необычайно огромные любознательные живые глазенки. Причем, один — зеленый, второй — ярко-голубой.
«Вот это да! Сколько живу, а никого с разными глазами и не встретил…» — думал Марк, терпеливо ожидая пока неожиданный знакомец не насытится.
И когда тот в изнеможении отвалился на спинку дивана, Марк спросил:
— Леш, я вижу, что-то… что-то пошло не так в твоей пацанской жизни? Что-то не сложилось? Ведь не похож ты на отпетого жулика? Правда? Ты где живешь?
Паренек смотрел на Марка, не отрывая глаз, и молчал.
— Родители есть?
Лешка отрицательно мотнул головой.
— Так ты детдомовский? Сбежал? — в памяти Марка возникли рассказы о «прелестях» детдомовской жизни. — Пацаны старшие затравили? Ну не бойся. Мне можешь все рассказать. А я чем смогу, помогу. Честно. Зуб даю! Договорились?
Какое-то время разноцветные глазенки еще продолжали буравить Марка. Мальчик словно прикидывал, можно ли быть откровенным.
А когда заговорил…
— А вы… вы местный? Ну, в смысле, тут живете?
— Нет, не местный. Живу я далеко, а родом с Украины, — удивленно ответил Марк — а что?
— Ура! И я из Украины! З Сумщины… —Лешка подался вперед, и на его губах появилась несмелая улыбка, — а вы откуда?
— С Полтавщины. Соседи мы з тобою.
— И я родился на Полтавщине, — еще больше обрадовался мальчонка. — Я из Дубнов…
Марка, как обожгло.
— Так это ж мой родной город! — чуть не заорал он, — вот так встреча! А фамилия твоя?
— Бондаренко…
— Нет, не знаю такого. А как же ты на Сумщине оказался?
— Батька своего я никогда не видел. А мамку, как бабуся сказала, за пьянку от меня забрали. Так я з бабусей и жил. И с Оксанкой, сестричкой. Ей шесть лет было. В селе, под Ромнами. Знаете?
— Ромны — знаю, приходилось бывать. Зеленый такой городок… небольшой.
— Бабуся очень добрая у меня была. И я ее любил… И Оксанку…
— А почему любил? Их что, больше нет?
Мальчик отвернулся. Плечи его вдруг мелко затряслись, и он разрыдался так, что Марка будто острым клинком полоснуло по сердцу.
Он обнял паренька, прижал к себе:
— Ну, все-все… Леша, успокойся… Ты ж — мужчина А мужчины не плачут. Мужчины огорчаются… — говорил, а сам чувствовал, как судорожные всхлипывания мальца уже предательски зажигают уголки глаз у него самого.
— Мы «короной» заболели. Все трое… — продолжил Лешка свой рассказ через несколько минут после того, как успокоился. — Я и Оксанка не очень. А бабусе совсем плохо было. Кашляла и дышала тяжело. — Он замолчал. Задумался.
— Врача в селе не было, а фельдшер сама с вирусом свалилась. Неделю мучились без помощи, а потом я вижу, бабусе все хуже и хуже… И еды в доме — кот наплакал. А как-то утром проснулся, смотрю, а Оксанки нет. Я давай бабусю звать, а она лежит боком от меня и молчит. Подошел к ней, давай трясти, повернул к себе… у нее глаза открыты, а сама не дышит… умерла… — мальчик опять зашелся в рыданиях.
Прижав его к себе, Марк дрожащей рукой гладил нечесаные кудри, давая Лешке выплакаться. Сам же мысленно перенесся в холодный нетопленный дом. Видел безмолвную, убитую беспощадным вирусом недвижимую бабушку и мечущегося, задыхающегося от ужаса мальца — слишком жуткой оказалась беда, навалившаяся на Лешку.
— Я же теперь один… больше никого нет… никого… — всхлипывал, постепенно успокаиваясь, паренек.
— И как же ты здесь, в Курске, очутился? — дождавшись, когда Лешка затих, спросил Марк.
— Когда я понял, что Оксанка исчезла, бабуся умерла, а я один остался, меня с хаты и вынесло. Кинулся Оксанку по селу искать, везде оббегал — нету. Как сквозь землю провалилась… И такой страх меня вдруг охватил. Выскочил на дорогу, плачу и руками машу, людей зову… А вокруг — никого! Думал, с ума сойду… Только дальнобойщики по трассе... И машины все снегом запорошены, он уже вторые сутки не прекращался. Вдруг одна с курским номером тормозит, из нее выскакивает здоровый такой, как медведь, дяденька шофер и ко мне. «Что случилось?» — спрашивает. А я кашлем захлебываюсь. Еле-еле рассказал. А он и говорит: «Ну раз ты совсем один остался, да еще и больной совсем, так погнали со мной». Я и слова не успел сказать, а он хвать меня — и в кабину. — Лешка замолчал.
Марк живо представил себе картину: улица с рыжими и белыми кирпичными домиками по обе стороны дороги в шапках заснеженных крыш.
Поток дальнобойщиков, плавно текущий мимо сироты, восьмилетнего крохи, пронизываемого взрывами снежной метели у обочины. Орущего и размазывающего жгучие слезы по щекам. Отчаянно пытающегося привлечь внимание взрослых к своему горю. Горю, в один миг рухнувшему на него и затмившему весь белый свет.
Неравнодушный русский шофер, рискнувший не только прервать стройное движение колонны и спросить у ребенка о его беде, но и принять живое участие в судьбе малыша.
«Господи! И находятся же сердобольные души именно в тот момент, когда они так нужны! Когда их явление так бесценно и безальтернативно! Или это все-таки это Ты? Ты их посылаешь?!» — с благоговением подумал Марк.
— И что было дальше?..
— Когда доехали до Курска, дядя Петро, так шофера звали, сказал, что дальше он везти меня не может, и что в больнице меня и вылечат, и накормят. Завез меня в больницу и оставил. И правда, неделю меня лечили: и кололи, и таблетки давали. Кормили, как на убой. Я давно уже так не ел. А потом главный врач сказала, что через несколько дней меня заберут в детский дом… Представляете? — его огромные глаза стали еще больше.
— А у меня приятель был, Витька, который убежал из детского дома и у нас в сарае прятался. Я ему хлеба и помидор соленых носил. Он мне много чего рассказал, какая там жизнь в детдоме. Лучше сразу в речку, чтоб не жить. Так я вчера вечером через окно и убежал. Переспал в подвале какого-то дома… А кушать так хотелось, что не выдержал и в магазин зашел… И как меня тот охранник заметил? Я же так потихоньку тот шоколад… Вы не думайте, я не вор! Это я первый раз в жизни… — Марк видел, мальчик вновь переживает недавно испытанные боль и страх.
Лешка поднял свои разноцветные глаза и в упор посмотрел на Марка:
— Я вам так благодарен, дяденька! Так благодарен! — Он замолчал, не отрывая взгляд.
Было видно, что Лешка хочет что-то спросить, но никак не решится.
— У тебя есть вопрос? Ну давай, смелее! — подбодрил его Марк.
— Дяденька… а можно я с вами пойду? Возьмите меня с собой! — эти слова выскользнули и прозвучали с такой мукой, что у Марка во второй раз за этот час резонуло в глазах. Он отвернулся от мальчика.
— Я вам во всем помогать буду. Только скажите, что делать. Я и бабусе помогал. Воду носил, в хате убирал. Я и готовить умею… даже борщ варить. Бабуся научила...
Марк повернулся к Лешке. Взглянул в его необычные разноцветные глаза. И из них в него шарахнул такой залп надежды, что Марк, не задумываясь, пробормотал:
— Ладно, сынок. Со мной, так со мной. Пойдем.... — И сразу же в его руке оказалась маленькая теплая ладошка. Мальчик прижался к нему всем телом, еще не веря в свою удачу, и замер.
Давно неизведанное чувство язычком пламени лизнуло сердце — Марк покраснел, что с ним случалось крайне редко. Он расплатился за обед, и они с Лешкой вышли из кафе вместе.
Больница
По дороге Марк продолжал начатый в кафе разговор.
— А, между прочим, меня дядей Мариком зовут. Запомнил?
— Запомнил, дядя Марик.
— И сколько же тебе годков, Алексей Бондаренко?
— Девять, —ответил мальчик.
— А как же ты в школе учился? Хорошо или так себе? И еще мне интересно, на русском шпаришь, как на родном. У вас же сейчас все больше на украинском разговаривают. Тем более в селах.
— Так я же круглый отличник! — Гордо подняв голову, объяснил Лешка. — И по русскому только «пятерки». А с пацанами дома мы больше на суржике говорим, на смешанном. Понимаете?
— Я и сам в детстве на суржике говорил, — улыбнулся Марк, — а чего ж ты сначала такой настороженный был. Спрашивал, где живу, да откуда я?
— Так я же вас совсем не знал! Боялся, что в детдом сдадите. Хоть и понял, что вы хороший. Вон как за меня того толстого черта к полу припечатали! — Лешка искренне расхохотался, вспомнив распластанное на грязной половой плитке рыхлое тело охранника.
— Знаешь, Леш, я вот удивляюсь, тебе девять, а говоришь, как взрослый. Наверное, книжки читать любишь?
— Еще как! Я в нашем селе полбиблиотеки перечитал. — «Точно, как я, в его годы…» — подумал Марк.
— Да ну?! Твои ровесники… насколько я знаю… их же читать не заставишь. Разве что аудио книгу послушать… и то сомневаюсь. Все время в гаджетах зависают. А ты что ж, выходит, ворона белая?
Лицо у Лешки сморщилось, глаза в сторону.
— Какие там гаджеты, дядя Марик! У бабушки пенсия — с гулькин нос. И на меня с сестрой получала… «слезы» какие-то. Вы что думаете, у нас там, как у вас тут? Не… Если огород есть или скотина какая, то еще ничего. А пенсионерам… за газ и за хату заплатить не всегда хватало. Бабуся носки шерстяные вязала и шарфы. Все копеечка… А я по дому помогал и двоечников в школе подтягивал. То меду дадут, то сметаны… Конечно, завидовал пацанам с мобилами. Завидовал аж до рвоты, когда они выделываться начинали. Но смартфоны далеко не у каждого были. Только у кого родители побогаче…
Взглянув на потертую и грязную куртку мальчика, засаленные старые брючки и давно просившие каши ботинки, Марк решительно повернул в сторону городского Универмага. Уже через час он вышел из него в сопровождении сияющего от счастья Лешки, одетого во все новое, теплое и красивое. В его правой руке был зажат вожделенный смартфон.
— Эх, жаль, что меня наши пацаны не видят! Вот бы рты пораскрывали! — не удержался Лешка, еще сильнее сжимая левой рукой ладонь Марка. Но тут же сник:
— А Оксанка как бы радовалась… Где она сейчас? Она ж совсем маленькая… Неужели не пригреют добрые люди? Она такая хорошенькая и добрая тоже… Я должен, должен ее найти! И как мне это сделать?.. Дядя Марик…
На этот вопрос у «дяди Марика» ответа не было.
Направляясь к Колиному дому и беседуя с мальчиком, Марк все это время напряженно думал: «И куда же мне тебя девать, хороший ты мой. Мне-то скоро — в Канаду, а тебе туда ходу нет. Так, надо просить Колю. У него в Курске все схвачено — человек уважаемый. Неужели откажет? Не откажет. Придумает что-нибудь».
И тут молния-мысль пронзила голову. Он резко тормознул.
— Леша, а документы у тебя хоть какие-то есть?
Пацан поднял на него глаза:
— За день до того, как бабушка умерла, она мне метрику в куртку зашила. Как чувствовала… Но я эту метрику в больнице отдал. Главному врачу. Она сначала пообещала, что поможет Оксанку найти, а потом в детдом меня засунуть надумала, — с искренней обидой проговорил пацан.
— Так, Леша, ну-ка напряги память. Ты дорогу в ту больницу найти сможешь?
Разноцветные глазки обиженно сверкнули:
— А как же? Я ж как убежал, так до центра города пешком и шел. Туда, — он показал рукой в сторону парка, — туда надо идти.
— И долго?
— Та не… полчаса… делов-то.
Полчаса растянулись на все два, и, подходя к свежевыкрашенному голубой краской двухэтажному зданию больницы, Марк чувствовал себя порядком подуставшим.
«Стареешь, мужик… — с грустью подумал он о себе, — раньше днями носился, не приседая. Девчонок каждый день провожал ради одного поцелуя — пять верст туда, пять — обратно. И ничего. А тут…».
— Ты, сынок, погуляй пока в коридоре, а я с главным перетолкую… — и Марк присел в конце длинной очереди в кабинет главврача. А когда, наконец, он вошел в ее кабинет, то с первого взгляда понял, легкого разговора не получится.
«Уж не знаю, какой из нее врач, но крыса еще та!» — определил Марк, глядя на сухощавую лет шестидесяти женщину с неприятно пронизывающим взглядом, обесцвеченными волосами и бледной, чуть тронутой сиреневой помадой ниточкой крепко сжатых губ.
И действительно, узнав, о чем идет речь, она даже слушать не захотела о том, чтоб отдать ему свидетельство о рождении Лешки, ссылаясь на инструкцию, обязывающую в подобных случаях вручать ребенка органу опеки и попечительства.
Марк понял, что по-доброму тут не выйдет. Достав пухлую «корочку» адвоката, он шлепнул ее на стол.
— Судьбой этого ребенка будет заниматься Московская коллегия адвокатов, а не Курская опека! Вам это ясно?!
Прочитав удостоверение, главврач чуть сдала назад:
— Но если вы юрист, то должны меня понять. Я ведь только исполняю инструкцию… — без особой уверенности в голосе вымолвила она.
И тут дверь с шумом распахнулась, и в кабинет вихрем влетел Лешка, все это время слушавший их разговор, приникнув ухом к дверной щели:
— Папа! Папочка!.. Не отдавай меня в детдом! — верещал он, обхватив Марка руками, а потом так правдоподобно расплакался, что маска на лице чиновницы поплыла, как свежая краска со стены под напором дождя:
— Так это вы что… сам усыновляете ребенка?! — растерянно пробормотала она.
Марк кивнул. А внутри все переворачивалось, как и все вокруг него в этот такой непредсказуемый и горячий мартовский день. Он крепко прижимал к себе дрожащее от плача худенькое тельце, так до конца и не понимая, играет пацан или впрямь так расчувствовался.
Но каждая слеза, стекавшая по впалым щекам, раскаленным угольком, обжигала сердце.
«И за что же это ему такое? За что?..» — сверлил голову один и тот же вопрос.
Переступи черту…
Увидев на пороге своего дома Марка и с ним незнакомого мальчика, одежда которого аж кричала: «Я — новая! Я только что из магазина!», Коля никакого удивления не выказал. Невозмутим, как всегда.
Определив Лешку в пустующую комнату своего внука, уехавшего вместе с мамой в спортивный лагерь на Красной Поляне, и оставив пацана наслаждаться только что приобретенным вожделенным смартфоном, Коля за рюмкой водки под маринованные грибки слушал эмоциональный рассказ Марка о неожиданном знакомстве.
— Понимаешь, он —теперь один. Сирота. Я бы и взял его с собой, да как? Никак! Сначала кучу бумаг и уйму времени потрачу на усыновление здесь. Потом такая же груда документов из Канады потребуется с меня. И добывание их затянется неизвестно на сколько месяцев. Потом подача заявления на визу. И как долго ждать ответа канадских чиновников — вообще не представляю, и год и два можно… А ему-то придется все это время здесь находится, — огорчение в голосе Марка звучало на грани отчаяния.
— И что ты предлагаешь? — спросил Коля.
— Ты можешь найти выход на директора лучшего детского дома или приюта какого-нибудь здесь, в Курске?
— Гм… Никогда не сталкивался с этим, но, думаю, найду.
— Отлично! Узнай, что им больше всего нужно: постельные или канцелярские, телек с большим экраном или еще что-нибудь? Я тебе денег оставлю. Но поговори с директором так, как ты это умеешь. Чтобы хлопчик чувствовал себя не хуже, чем мы когда-то в пионерских лагерях — уютно и спокойно. Чтобы директор приглядывал за ним. Да… и скажи, что мы им не раз еще поможем. Ладно?
— Да понял я, понял. Сделаю в лучшем виде. И контролировать буду. Наезжать туда. Устрою все, чтобы пацан твой был в полном шоколаде. Не парься, Марик. Эта задачка попроще, чем у тебя была… с моей Олей, — закончил Коля, наполняя очередную рюмку еще холодной прозрачной водочкой, — давай за твоего хлопца! Чтоб у него тут все сложилось!
Они чокнулись, и Марк выпил до дна.
На следующий день перед отбытием в Москву, а затем и в Канаду, Марк решил устроить Лешке «феерверк».
Плотно позавтракав, они отправились в детский развлекательный комплекс «Мега», где Лешка просто обалдел от обрушившихся на него удовольствий.
Марк, и сам наслаждался, наблюдая восторг мальчика, как мячик, скачущего на батуте, а затем в вольере с разноцветными шариками. Взлетающего вверх и скатывающегося вниз на американских горках. С фырканьем разрезающего голубую водную гладь бассейна, из которого никак не хотел вылезать, и с открытым ртом вздрагивающего при каждом рыке огромных коричнево-серых динозавров в специальной комнате, наполненной доисторическими чудовищами.
«Дежавю» — подумал Марк, — ведь я уже испытывал такие чувства, наблюдая когда-то Владика, а затем и моих девочек в подобных ситуациях. И тогда, я таял, просто наблюдая за ними. Старая истина: появляются дети, и начинаешь жить их жизнью, забывая о своей. Радоваться их радостям, огорчаться их неудачам и болеть, когда они болеют... И как же этот пацаненок так быстро просочился в мое сердце?!»
Затем они вместе погрузились в сказочный мир нового фильма о Золушке в роскошном кинозале комплекса, где мальчик легко уничтожил ведерко попкорна, а после позднего обеда заняли свои места на скамьях местного цирка.
Изредка поглядывая на Лешку, Марк раз за разом вновь зажигался его эмоциями: заливистым смехом от шуток и гримас клоунов, захватывающим испугом при наблюдении «смертельных» кульбитов воздушных гимнастов и умилением трюками умненьких дрессированных собачек.
Возвращаясь вечером домой, счастливый Лешка время от времени аж подпрыгивал на одной ноге, а сердце Марка вновь грело тепло его маленькой ладошки.
После ужина уставший от эмоций мальчик провалился в сон, не успев коснуться головой подушки. А Марк с Колей по старой советской привычке засели на кухне, где, как всегда, говорилось почему-то легче, чем где-либо еще.
— Не знаю, Коля… Душа прямо разрывается… И пацана жалко, но ты же сам понимаешь — куда мне с ним…
— Марик, давай не теряй времени. Собирай вещи, и я отвезу тебя на вокзал. Еще успеем на московский поезд. И повторяю, я подсуечусь, чтобы на новом месте у Лешки было все тип-топ. Или ты что… мне не веришь?
— Та верю, верю. Ладно, пойду собираться.
Вскоре он уже сидел в вагоне «быстрокрылой» «Ласточки», обещавшей долететь до Москвы всего за пять с половиной часов. Мимо мелькали одинокие огни, как светлячки в ночном лесу, а Марк размышлял:
« Лешка, конечно, необычный пацан. Классный. И, по сути, я сделал для него все, что мог. Да и в общем… он… он ведь не один такой сейчас. Всем не поможешь… Ничего, Коля устроит ему все в лучшем виде. А вот моих детей еще никто не отменял... и не отменит…» — Марк позвонил доченькам и предупредил о времени своего прилета в Торонто.
Аэропорт встретил Марка блеском отполированного мрамора в полупустом холле и длиннющей змейкой пассажиров на регистрацию рейса в Торонто. Обычно, чтобы скоротать время в ожидании своей очереди, Марк в таких случаях читал свои любимые «Загадки истории». Но сейчас он даже не полез в сумку за журналом.
Горячая волна воодушевления от предстоящей через день встречи с родными охватила его настолько, что больше ни о чем и думать не мог. Марк смотрел на снующих туда-сюда людей с чемоданами, а перед глазами мелькали милые глазенки квартета его доченек: серых у Тани, голубых у Лизы, карих у Катюши и зеленых у Верочки.
И сами собой набежали строчки из его песни, написанной много лет назад и посвященной его малышкам:
«Зонтиком хочу я быть над головкой каждой,
Чтобы каждую укрыть от беды любой.
Знаю, что помогут вам в жизни не однажды:
Мой совет, мое плечо и моя любовь!»
«А когда появились внучки, зонтик стал еще шире, как и моя любовь. И ведь они уже столько дней меня ждут... Родненькие… Звонят, беспокоятся, любят, переживают. И я для них — все. Их надежда и защита в любую минуту. Скорей бы уже посадка, перелет и… обнять моих красавиц сладеньких… и больших, и маленьких…» — Марк представил, как с радостным криком: «Дедушка!», раскрыв ручонки, к нему несутся внучки, за которыми одна за другой подходят все его четыре доченьки-красавицы.
Высокая молодая женщина с ребенком Лешкиного возраста, стоявшая перед Марком, потянула сына за руку и направилась к стойке регистрации.
Марк крепко сжал ручку коричневого пузатого чемодана.
— Следующий! — окликнула его симпатичная брюнетка с невероятным макияжем, приветливо махнув рукой из-за освободившейся стойки регистрации.
Марк двинулся вперед. Подойдя к стойке, он улыбнулся девушке, поставил чемодан на весы и открыл сумку, чтобы достать паспорт. И вдруг…
В сумке рядом с вальяжно расположившимся темно-синим солидным и пухлым канадским паспортом скромненько, бочком, притаилась тоненькая мятая метрика — свидетельство о рождении Лешки.
Марк застыл.
«Дяденька, а можно я с вами пойду?.. Возьмите меня с собой!..» «Папка, папочка, не отдавай меня в детдом!..» —крик рыдающего пацана вновь пронзил его уши.
Марк ужаснулся...
Кровь ударила ему в голову: «А ведь я чуть-чуть не сотворил того, чего никогда не делал!.. Что ненавидел и презирал больше всего на протяжении всей моей жизни! Я чуть не предал человечка, поверившего в меня с первой же минуты. Поверившего до самых кончиков своих курчавых волос. Доверившегося мне, как родному… Да, мне приходилось влезать в криминал. Бывать негодяем. Но предателем?! Никогда!»
Он резко развернулся и, сопровождаемый изумленным взглядом разрисованной «куклы», бегом рванул к выходу из аэропорта. Он мчался, не чуя ног и не чувствуя катившегося за ним чемодана. Мчался в анфиладе бесчисленных стеклянных холлов, и ему казалось, что он не бежит, а летит по этим коридорам. А в голове не стучало — ухало: «Только бы успеть! Только бы успеть!»
И всю дорогу в поезде, наматывавшем на колеса бесчисленные километры до Курска, он представлял, как складывается в жалобной гармошечке лицо мальчика, проснувшегося утром, ищущего и не нашедшего Марка в доме. Как замирают его глазенки от испуга, когда Коля неожиданно начинает собирать его в детдом. Марк на ходу пытался позвонить другу, но тот не отвечал.
«Черт! И так всегда! Когда он срочно нужен — не дозвонишься! Хоть бы успеть! Хоть бы успеть!»
И снова звонки Коле, и снова молчание. «Неужто опоздал?»
Вот и Курск. Марк чуть не выпрыгивал из такси, подгоняя водилу:
— Скорей! Скорее! Вы можете ехать быстрее?!
Не чувствуя тяжести чемодана, Марк взлетел на порог и…
Он даже не успел приклеить палец к фиолетовой кнопке электрического звонка, как широченная железная дверь распахнулась.
Зелено-голубое пламя Лешкиных глаз полыхнуло на весь необъятный экран дверного проема.
— Ну что, сынок? Поедем искать твою Оксанку? Ты готов?
Прыжок навстречу — и Марк растворился в объятиях мальчика, уткнувшись носом в его плечо и задыхаясь от стиснувших шею худеньких, но крепких ручек.
Предательски защипало в уголках глаз. Даже стыдно немного: «Что малец подумает... Нельзя ему слёзы показывать, нельзя!.. Нужно успокоиться...»
Марк закрыл глаза. И вдруг… Боже! Он явственно увидел отца!.. Отец был не иллюзорный, нет! Настоящий, живой, он смотрел на сына и одобрительно кивал головой. Марку показалось, отец порывался что-то сказать и вроде даже сказал, только Марк не расслышал. Хотелось переспросить, но отец исчез...
Марк открыл глаза, огляделся и, тут словно озарение... Вот как будто тёплой волной окатило. Каким-то седьмым чувством угадал он слова отца:
"Вот он - твой миллион долларов, сынок!»
А в ухо счастливый шёпот: «Поедем, папка. Я готов!»
***