КИСМЕТ
« Когда судьба по следу шла за нами, как сумасшедший с бритвою в руке…» (А.Тарковский)
Юаньфэнь, кисмет, рок, фатум, судьба, дхарма , как ни называй это на разных языках, везде это означает одно – в исламе « голова человека – мяч Аллаха», в буддизме « из дхармы слова не выкинешь». Юаньфэнь в Китае, когда человек знакомится с другими людьми не случайно, а благодаря предопределению, «от судьбы не уйдешь» в России, Петрарка сказал о фатуме «бегущих судьба теснит, лежащих топчет, стоящих не может растоптать…», в Индии о карме «просто так кокосовый орех на голову не падает».
Комбинация необходимостей и случайностей – «нечто», имеющее вкус, цвет и запах беды, которое сгущается, материализуется, приобретает форму и настигает свою жертву в самом конце, когда вся цепь мелких, разрозненных событий, деталей, предчувствий и намеков сбиваются, как масло, невидимой рукой в закономерный, неизбежный финал. Не каждому удается понять, учуять этот момент, когда ступил в стремнину рока. Многие не успевают заметить, как их уже несет, закручивает неизбежность в водовороте мистических событий, чтобы так или иначе уничтожить в конце. Касаться этого страшно и опасно даже будучи уверенным, что ты далек от этого, что ты чист, что за тобой ничего такого водится ,что ты ни мизинцем, ни волоском – ни-ни! Ни за что не угодишь в тенета юаньфэн или минь, кисмета, рока фатума! Но зарекаться – это уже шаг в эту губительную сторону! Вот почему с чувством ужаса и похолодевшей душой смотрим фильмы «Профессия репортер» Антониони, с более соответствующим названием «Пассажир» и « Утешение странников», опять же точнее названный « Комфортом незнакомцев» ( Comfort of strangers) с Руперотом Эвереттом и Наташей Ричардсон, всем нутром ощущая – вот он чистый рок и фатум в чарующем, завораживающем, усыпляющем бдительность обрамлении. Бдительность, быстрота реакций, острота чувств, интуиция, а главное, воля и насыщенность , как кислородом, каждой клетки витальностью, жизнью – единственная надежда, способ не дать втянуть себя в глубины как кисмета, так и рока, фатума - приходит в голову, когда видишь великолепного, но изнывающего от скуки, как в Лондоне, так и в Венеции Колина – Руперта Эверетта. Ого, кисмет! У этого красавца просто на лбу написано, что он плохо кончит! Эй, парень! Прекрати нудить! Ты почти также прекрасен, как сама Венеция – Светлейшая! Может, поэтому она тебе безразлична, потому что ты, как та самонадеянная королева из сказки « О мертвой царевне…» глядишь на жизнь, как в зеркало, и видишь только себя любимого « Я ль на свете всех милее, и румяней и белее?». Сразу ясно, что в фильме три героя – Венеция, Руперт Эверетт и рок! А Наташа Ричардсон, мечущаяся между детьми,любовником, который все тянет и никак не решится сделать выбор, и захватывающей ее Венецией, где, как ей казалось, еще можно оживить их чувства и ,главное, застывшего в своей красоте Руперта Эверетта – играет здесь роль орудия и жертвы рока, просто потому, что оказалась рядом, сунула мизинец, коснулась волоском того, что уже давно окутало и влекло Колина к его концу.
Но пока, как иронично замечено в комментариях к «Комфорту незнакомцев» - « этот фильм о том, как прекрасен Руперт Эверетт. Руперт в своей самой эстетической и приятной форме. Руперт цветной, и черно-белый, в живую и на фотографиях, сидящий, лежащий, одетый и голый, Руперт в халате и Руперт с полотенцем на бедрах, Руперт сверху и Руперт снизу. Руперт, ты так прекрасен, что хочется перерезать тебе горло». И в этом правда! Он так чертовски хорош, что набил сам себе оскомину, лишил себя живых чувств – чувства опасности, страха, осторожности, интуиции. Так заполонил себя самим собой, что стал слеп и глух к сигналам, которые пытался посылать ему рок, пытаясь отвратить от самого страшного. Его больше беспокоит прыщик на своем носу, нежели растущее, ничем не объяснимое беспокойство, тревога, которые лишь на мгновенье сквозили в глазах Руперта, когда странные, ничем не объяснимые совпадения и случайности вызвали их. Мэри – Наташа Ричардсон так растворилась в остатках своей любви к Руперту и наслаждении близостью, как с ним, так и с Венецией, что сама стала просто их отражением – текучей, пассивной, беспечной. Все течет так обычно, так привычно и беззаботно, так усыпляет бдительность, что невозможно винить героев, так как все мы слабы перед лицом кисмета, судьбы, неизбежности. Попытки вернуть угасшую любовь, оживить те чувства, которые охватили их в первый приезд в Венецию на фоне струящихся зеленых вод, сгущающихся в дымке красок, скользящих и переливающихся друг в друга улиц и переулков – кале, руга, рамо, рио, мрачных тупиков и подворотен –корте и соттопортего, бесчисленных мостов и горбатых мостиков через каналы, не отличающихся друг от друга, ускользают и теряются в призрачном городе, как и сам Колин и Мэри, которые блуждают и кружат на одном месте , проходя по несколько раз все те же проулки и тихие мостики, как проходили ни раз сквозь свои чувства, еще веселые и беззаботные, опоенные собой , и Венецией, не чующие беды, которая уже взяла их след.
Нет, присмотреться бы к наводящему ужас человеку в белом костюме, на которого они удивительным образом постоянно натыкались! Нет, хоть бы на мгновенье отрешиться от самих себя и понять, что ничего случайного в этой жизни не бывает и каждая мелочь служит спасительным знаком - если ты потерял дорогу и не можешь найти бар, то лучше оставить его в покое и отправиться в другое место. Если тени прохожих по дороге в этот бар вам кажутся зловещими, а сами завсегдатаи этого странного места пугающими – бегите отсюда! Но, если вы все же попались, и человек в белом костюме – Кристофер Уокен с безумными, стеклянными глазами отпетого психа усаживает вас за стол и угощает вином, приправляя его жуткими рассказами о своей семье, то не отмахивайтесь от чувства леденящего ужаса, которое начинает сосать вас изнутри при виде олицетворенного кисмета, сидящего прямо напротив вас. Позвольте вашей интуиции опознать его и спасти вас. Не сохраняйте свое лицо, несмотря ни на что, не прячьтесь в натянутой, вынужденной вежливости и желании видеть все в привычном, житейском плане - дескать, что-то нервы расшалились! Это всего навсего действие вина, венецианской мглы, или ужасающих, бездонных глаз нового знакомца Роберта, который из кожи вон лезет, чтобы завлечь вас. Нет! Это изо всех сил сам рок подает вам сигналы плюнуть на все и бежать! Вон из ресторана! Вон из Венеции! Вон друг от друга! Рок дает вам шанс встрепенуться, ожить, изменить себя и двигаться дальше! Рок дает вам на это секунды – таковы правила! Да или нет! А дальше пеняйте на себя, потому что вас долго исподволь подводили к этой секунде целой цепью вроде не связанных
обстоятельств и случайностей. А потом, если вы уклонились от решения, от единственно правильного выбора, который не смогло принять ваше внутренне я, то все последующие события уже не будут зависеть от вас. Вы безвольно склонились к тому, чтобы плыть по течению, как те пустые пластмассовые бутылки, которые бессмысленно болтаются в водах Гранд канала, выброшенные за ненужностью. Что же, теперь течение будет неуклонно нести их туда, где уже ждет кисмет, рок – в виде психопата Роберта в белых одеяниях и его загадочной жены Кэролайн – Хелен Мирен, губительницы таких красавцев, как Руперт.
Однако, и рок все еще пытается достучаться и проявить свою милость- Руперт почти у ужасе отшатывается от появившегося вроде случайно на Пьяцетте странного вчерашнего сотрапезника. На какое-то время его холодная самоуверенность и безмятежное чувство довольства собой « Как ловко я устроился сам в себе! И никто мне не помеха! Я любуюсь собой! Все любуются мною!» поколеблено непривычным дискомфортом, необъяснимым и почти неприличным желанием улизнуть, стать невидимым для этого неприятного типа Роберта. Руперта начинают мучить всплывающие в нем смутные подозрения и воспоминания о том, что он уже где-то видел Роберта раньше при весьма тревожных обстоятельствах. Мэри- Наташа Робертсон пребывает в унынии, ее гложут сомнения и тоска, она с грустью смотрит на сидящих рядом чужих детей: « Я просто хочу домой, в свою постель, к детям! И зачем мы сюда приехали, мы здесь уже были. Затем, чтобы решить, как быть дальше…»- тянет она. Лицо Руперта каменеет, он уходит в себя и, спрятав глаза, с трудом выдавливает , что ничего еще не решил. С нескрываемой тоской зевает и слышит « Друзья мои!» от широко открывшего руки, дескать, вам от меня никуда не уйти Роберта. Им не хочется, они колеблются, ничего не знают, ерзают в нерешительности на стуле. «Ну, ладно!» - нехотя соглашается Мэри, и они понуро плетутся следом за Робертом к лодке, где обреченно стоят втроем, приближаясь к палаццо. Палаццо, в котором они просыпаются обнаженными, очаровывает их восточной негой и задает бездну загадок. - Где мы? – вопрошает голый Руперт- И где одежда?! Он томно бродит по роскошным покоям, не стесняясь своей наготы, как натурщица, вызывая прилив восторга у Мэри : « Ты похож на бога!». Раздраженный Руперт отбивается от объятий Мэри, посылая ее на поиски одежды. И тут Мэри с одной стороны тонет в золоте венецианского заката, который заливает покои, щедро украшенные замысловатыми восточными тканями , а с другой в вызывающих оторопь странных речах явившейся к ней Кэролайн, которая с плотоядной улыбкой рассказывает, как любовалась обнаженным Колином, раскинувшемся на кровати : «Какой красавец!». Мэри неприятно озадачена, но пока не испугана. Появляется полуобнаженный красавец Колин-Руперт с полотенцем, обернутым вокруг чресел. – Вы спали, как младенец! – продолжает любоваться ним Кэролайн. – Вот только я не младенец!- надувает губки Руперт. За окном в закатных сумерках темнеет стрела колокольни Сан-Джорджио Маджоре . В полном замешательстве они тем не менее остаются обедать с уже начинающими внушать тихий ужас Робертом и Кэролайн. Но перед обедом происходит нечто еще более странное. – Вы похожи на ангела!- вскользь замечает Роберт, обращаясь к Колину – Руперту. Он рассказывает ему, что это дом его деда.
Дед и отец хорошо понимали друг друга, они были мужчинами и гордились своим полом. Женщины тоже понимали их. Это теперь женщины относятся к мужчинам , как к детям! – презрительно бросает накаляющийся Роберт ребячащемуся Руперту. – Значит, это музей посвященный добрым старым временам?! – иронизирует Руперт. И тут Роберт неожиданно сильно дает под дых Руперту, который сгибается пополам, кряхтит, стонет и уже нутром должен был бы почувствовать этот спасительный знак, что надо уходить. Но никаких объяснений не следует ни с какой стороны. Все садятся ужинать, как ни в чем не бывало, вместо того, чтобы схватить свои вещи и бежать из этого безумного дома, где может случиться с ними всё, что угодно. За столом Мэри и Роберт еще ведут беседу, пока Руперт и Кэролайн мрачно молчат. – Хотите свободы?! Для чего?!- опять закипает Роберт и начинает срывать злость на Руперте – Я уважаю ваше мнение, как англичанина, если только вы не красный и не голубой! Вы не из этих фруктов?! А Мэри тем временем перебирает фотографии на столе и к своему ужасу видит фото Руперта, сделанное где-то раньше. Разбитые, обескураженные они покидают более, чем странный дом в полной уверенности, что ноги их здесь больше не будет. Однако Мэри умалчивает, что видела фото Руперта, а тот скрывает безумную выходку Роберта. Им неловко это рассказывать.
Следующий день они проводят на пляже Лидо у вальяжно раскинувшегося за их спиной отеля Эксельсиор , где впавший в глубокую меланхолию Руперт вдруг вымученно, словно его тянут за язык, предлагает Мэри жить вместе, а она уже не знает, нужно ей это или нет: « Но когда я плавала там - в одиночестве, я испытывала такое умиротворение! Посмотрим!». По дороге назад они сидят в вапоретто, как чужие, не зная о чем говорить. Высаживаются на пристани у Академии, где их окликает из окна тень Кэролайн : « Заходите к нам! Заходите!». Мэри в дурном предчувствии отступает назад, но Руперт -Колин обреченно соглашается: « Что остается, она уже видела нас!». Они ступают в гондолу, где стоят друг за другом в лодке медленно и неотвратимо пересекающей Гранд канал, как Стикс. Неожиданно оказывается, что их ждали, и это была не случайность, что уже не удивляет пару. А дальше, как это водится у рока, события начинают сгущаться и уплотняться, не оставляя лазейки, чтобы из них выбраться – дверь начинает захлопываться. Пока Кэролайн рассказывает одурманенной чаем с наркотиками Мэри о том, как Роберт ее избивает, а ей нравится это наслаждение от наказания и чувство вины перед Робертом, который тем временем уводит Руперта с собой в бар. И тот, как послушная собачка идет следом. У бара их окружает компания подозрительных типов, которые насмехаются над Рупертом. – Кто- то меня ущипнул! – вскрикивает он, продолжая пассивно плестись за Робертом. – Я сказал тем парням, что вы мой любовник! – насмехается Роберт. А Руперт все следует за ним, как привязанный, несмотря ни на что. Он вяло попивает кофе за столиком бара и также почти безразлично интересуется: « Зачем вы меня фотографировали?!». А в палаццо Кэролайн отводит Мэри, у которой заплетаются ноги и язык, в спальню, стены которой увешаны многочисленными фото Руперта. – Боже! Как он красив! – восклицает Кэролайн. – Роберт увидел вас в первый же день вашего приезда. Мы стали так близки благодаря Колину, как будто нас посетило божество! У Мэри туманится сознание – Мы сейчас по ту сторону зеркала! – успокаивает
ее Кэролайн и тут же сообщает появившемуся, напуганному состоянием Мэри Руперту – На солнышке перегрелась! Руперт , наконец, по настоящему испуган, он хватается за голову и пытается уговорить спасти Мэри. В его глазах появляется тот ужас непонимания, который сопровождает шлейфом рок и ускоряет события. Роберт тащит его к стене, на которой висит огромная, старинная картина, и перерезает горло Руперту, который до последней минуты не может поверить в то, что происходит, как агнец на заклании. Кэролайн приходит в неистовство от нахлынувшей на нее страсти при виде упавшего в крови к ее ногам Руперта. Они с Робертом начинают предаваться маниакальной страсти на глазах у парализованной наркотиками и ужасом Мэри. – Каролина! Роберто! – доносятся до нее неистовые крики безумной пары.
- Что вы хотели от них?! – допрашивают сбитую с толку, обессилевшую Мэри, до которой еще не дошел весь ужас того, что произошло. – Мы были друзьями!- лепечет она.
- А зачем вы пришли опять?! – резонно добиваются полицейские.- Что вам было нужно?!
- Они нравились мне!
- Тогда зачем вы пошли на ужин?! И зачем?! Зачем вы приехали в Венецию?! Поразвлечься?! – вопрошает, похоже, уже сам кисмет в мундире полицейского.
- Это тело Колина?! – дрожа, узнает Мэри. – Распишитесь!- приказывает ей полицейский - кисмет.
- Волосы не так уложили! Надо бы так! – она любовно поправляет прядь волос Колина-Руперта так, как поправляла бы еще одному своему ребенку.
"И чем больше дано, тем дороже расплата, тем больней, тем ужасней финал...."
В «Пассажире» - «Профессия репортер» кисмет, рок, фатум орудуют не столь явно, как в « Комфорте незнакомцев», где чаровница Венеция, этакая « la femme fatale», не может удержаться, чтобы не расправиться руками двух маньяков с надменным красавчиком Рупертом Эвереттом. Возможно, потому что Антониони не хотелось замечать их явного присутствия : он увлекся местами событий, выводя их на первый, завораживающий план – Сахару в Чаде и Алжире, Мюнхен и Лондон, «великую обольстительницу» Барселону, Ла Педреру Гауди и знойные деревушки Альмерии, хотя сперва замахнулся на амазонские джунгли, Сардинию и Рим, чего не потянул его продюсер Карло Понти. Впрочем, самим кисмету, фатуму и року с юаньфэнем безразлично, где настигать свою жертву в отличие от Антониони и его оператора Лучано Товоли, наполнившими фильм пленительным фоном, ради одного которого уже стоит смотреть эту картину. И как бы не хотелось Антониони отвертеться от действия рока, он все же, как бес, просочился в фильм, кроясь то в розоватых дюнах Северной Сахары, то в обшарпанных стенах африканской ночлежки, то в сумерках католической кирхи Св. Георга в Богенхаузене, то выглядывая из-за фантастических труб в виде римских легионеров на крыше Ла Педреры, то таясь в двусмысленной улыбке разгуливающей по творению Гауди незнакомки.
Репортер Локк- Джек Николсон кажется не такой уж и заманчивой и привлекательной жертвой для рока, как прекрасный , как Нарцисс, Руперт Эверетт, который сам подставляется во весь свой рост под удары, не удосуживаясь это даже заметить. А в Локке – Николсоне все так случайно, так неуместно и неловко, что и ловить его, и добивать, вроде бы, ни к чему, разве что сам угодит в ловушку. И угодил! Антониони с этим не слишком старался, увлеченный пейзажами, и потому, видать, угодил в десятку.
Первый знак того, что кисмет затаился и готов пуститься по следу явился Николсону, когда он весь в поту осатанело сражался со сломанным джипом и совсем обессиленный жарой прислонился к боку автомобиля. И в этот миг ему явился кисмет в виде бедуина, грациозно бороздящего на резвом верблюде дрожащие в жарком мареве барханы Сахары. Вещий бедуин с закрытым по самые глаза лицом зловеще проплыл за спиной у изнемогающего от усталости Локка- Николсона и исчез, как видение, в дюнах, не вызвав ни страха, на предчувствия беды. Однако, это означало, что курок взведен и последует неминуемый выстрел, чего бесчувственный от жажды , солнца и усталости Николсон постичь был не в состоянии, а Антониони наслаждался картинкой.Репортер в полном изнеможении добрел до ночлежки и под шум тревожно бегущей воды из открытого ним душа, обнаружил, что его сосед мертв. Похоже, что предательски шуршащий в лопастях вентилятора над головой оторопевшего Локка кисмет нашептал ему неожиданное решение. И Николсон, как заведенный, полностью во власти кисмета, не смывая с себя песка пустыни, поменял себя на покойника – репортер Локк окончил свои дни в грязной гостинице, а бизнесмен Ричардсон , в чью голубую рубашку облачился Николсон, поторпился на самолет с чужими документами и записной книжкой с непонятными адресами. Тут кисмет еще в ночлежке попытался поиграть с Николсоном, протягивая тому руку спасения – остаться в своей ипостаси и не ввязываться в безнадежную авантюру. Африканцы на стойке гостиницы спросили у Николсона – кто умер?! Репортер Локк или бизнесмен Ричардсон? Но Локк уже попал в стремнину кисмета и отверг протянутую ему руку помощи – в полубессознательном состоянии подтвердил , что он и есть бизнесмен Ричардсон, а труп Локка в его комнате.
- А-а! Значит, мы комнаты перепутали! – успокоились африканцы, и репортер Локк безнаказанно зажил жизнью умершего от сердечного приступа Робертсона, не очень-то отдавая себе отчет в том, зачем это ему нужно и куда приведет, но получая пока удовольствие от своих перемещений в новой ипостаси. Знаки, которые ему по своему обыкновению давал кисмет справедливости ради « дескать, сам выбирай свой путь – это не я веду тебя к гибели, пеняй потом на себя», закусивший удила фальшивый Робертсон, он же бывший Локк – Николсон игнорировал. Хотя мог уже в церкви Св. Георга в Мюнхене, где ему назначили встречу опасные партнеры Робертсона, узнав, что теперь он уже не репортер, а торговец оружием, догадаться о том, чем это может для него обернуться, отказаться от денег и выложить чистую правду об обмане.
Но Николсон- новоявленный Робертсон очень удобный объект для кисмета – он, как поднятый на охоте собаками заяц, начинает свой бег по странам и городам, доставляя Антониони и его оператору то самое большое удовольствие следовать за ним и запечатлевать всю прелесть и очарование этих мест, где уже теряется весь смысл бега Локка – Николсона от себя ,смысл замены личностей, и,наконец, смысл существования самого героя, который отныне лишь часть великолепного пейзажа , как и таинственная незнакомка , попавшаяся ему в доме Педрера. Причудливые печные трубы Гауди, изысканный антураж дома Педрера, обольстительная Барселона, а потом и жаркая , похожая на Африку, откуда недавно вернулся Николсон,Альмерия - все это более осмысленные персонажи, нежели мнимый Робертсон и его прихотливая , странная спутница, у которой у самой голова не в порядке. Зато как красиво она раскидывает руки в машине, повернувшись назад к бешено мчащейся дороге - почти ,как Кейт Уинслет на Титанике. Так они продолжают свой заячий бег уже вдвоем от всех - от преследователей торговца оружием Робертсона, с которыми тот неосмотрительно связался , от бывшей жены Локка, которая заподозрила неладное в его исчезновении и стала маниакально искать Робертсона. В Барселоне мнимый Робертсон – Николсон натыкается в фойе гостиницы на свою жену – опять добрый знак от кисмета . Ему бы не давать по своему обыкновению стрекоча, а слегка задержаться, чтобы она увидела своего мужа Локка . И тогда все стало на свои места и кисмет прекратил бы свою погоню. Но Николсон в панике бежит от нее, также как и от поднятых ею в погоню за ним испанских полицейских. Искать смысл в судорожных, непоследовательных метаниях Николсона бесполезно – он окончательно превратился в загнанного зайца , который вот-вот угодит в ловушку. На его лице появляется обреченное выражение человека, который чувствует приближение своего конца и неосознанно понимает его неотвратимость и причину – бедуин в пустыне и труп в африканской ночлежке. Николсон обреченно волочит ноги в придорожную гостиницу в Альмерии, гонит от себя приклеевшуюся к нему подружку с причудами Марию Шнайдер , которая на съемках была неподражаемой в этой роли из-за постоянного наркотического дурмана, в котором она пребывала. Робертсон,он же Локк решил остаться наедине с тем, что его должно настигнуть здесь в кровати. Дальше следует та самая знаменитая сцена в гостинице – 7 минут , снятых одним дублем, съемки которых продолжались 11 дней. Антониони решил снять сцену смерти героя в захолустной гостинице Осуны, оставив за кадром саму сцену убийства « Мне было бы скучно видеть, как он умирает», также,впрочем, как ему было скучно объяснять , что жевсе-таки происходит весь фильм, но интересно показывать, как это происходит. Движение камеры из комнаты наружу рассказывает о смерти Локка-Робертсона-Николсона на кровати в темной комнате, из которой подвешенная под потолком камера передвигается к окну, подпиленные прутья решетки раздвигаются, камера попадает наружу под испанское нещадное солнце, словно угасающий взгляд примирившегося со своей участью героя, который только таким образом, наконец, обретает полную свободу. Камера бродит по площади перед осунской гостиницей, фиксируя , как слоняется на жаре изгнанная подружка Николсона, играют дети, ворчат скучающие на скамейке старики, ездят туда-сюда машины, хлопают двери, кто-то пробегает в гостиницу и входит в комнату – все эти действия кажутся зловещими, как в вещем сне Анны Карениной , где в мешке копошится старик,приговаривая по-франзуски"«Il faut le battre le fer, le broyer, le p;trir...» (Надо ковать железо, толочь его, мять...) - и вся бессмысленность происходящего вводит в цепенящий ужас. Или операционную, где под слепящим, уже потусторонним светом ламп врачи колдуют над умирающим пациентом, который следит за их действиями, ведущими к его неотвратимому концу. Под стрекот камеры где-то там происходит нечто страшное и ужасное – кисмет завершает свое дело в полной тишине и зловещей неизвестности.
Так смутно, недомолвками Антониони пытался донести до нас ускользающую суть кисмета , но у него это не совсем получилось или наоборот, гениально вышло пусть не рассказать,но показать его, что еще сложнее. Хотя сам режиссер не сильно задумывался над этим, получая наслаждение от самого процесса, что и есть в этом деле главное. Вместе с ним не очень задумывались о смысле происходящего Николсон, его девушка Мария Шнайдер, оператор Таволи , Сахара, Барселона, Ла Педрера, кактусы и жаркие пустоши Альмерии , да и сами кисмет с роком, фатумом, юаньфэнем и кармой с дхармой, чувствовавшими себя несколько одураченными, незамеченными, как и часть зрителей под финальные аккорды гитары, которая , наконец, разорвала необычную тишину, царившую весь фильм. Потому что лучше этого не касаться! Ни мизинцем, ни волоском! Ни-ни! – о чем, возможно, интуитивно,и догадывался Антониони.