«Вставай, студент, рассвет уж собирается
Из Невской серой вынырнуть воды,
И обреченно люди собираются
Сдавать экзамен, полные беды…»
Из студенческой песни.
Вот не везло мне с физикой, но как-то всегда обходилось. В школе за девятый класс сменилось 6 или 7 учителей, это были все больше аспиранты или даже студенты. Но вот, наконец, нормальный учитель, пожилой, седой. Увы, этот оказался с зависимостью. Каждый урок он то и дело наведывался в свою лаборантскую, а оттуда уже приходил повеселевший, но забывший, на чем он остановился, да и речь как-то замедлялась.
Сначала мы терпели. Но однажды, когда мы изучали индуктивность. Он поставил показывающий прибор «спиной» к классу. Ребята пытались ему об этом сказать, но он не слушал. Быстренько сбегал в лаборантскую, вернулся радостный, взял магнит и стал вводить его в катушку. Стрелка прибора должна была дернуться. Но мы ее не видим, она с другой стороны. Физик восторженно смотрит на класс:
- Фарадей! - кричит он, - видели? - произносить длинные фразы он уже не мог.
- Нет - отвечает класс, хихикая.
- Как так? - недоумевает и повторяет опыт.
- Фарадей! - вновь восклицает учитель, - а теперь видели?
- Прибор поверните к классу! - советуют ему мальчики.
Но он снова не слышит и все повторяет опыт и удивляется, что мы не восхищаемся вместе с ним гениальным открытием Майкла Фарадея. Задолбал уже эту катушку.
Смешно и весело, но экзамен сдавать нам, да ещё и в вузы. Пришлось таки пожаловаться нашей классной. Она удивилась, сначала даже не поверила. Но посетив урок, убедилась сама. В результате нам вернули ушедшую на пенсию учительницу. Упросили ее поработать ещё годик. Никому уже не доверяя, мы сами учили физику по учебнику Ландсберга, пренебрегая Перышкиным, высокомерно считая его примитивным. А напрасно.
В институте лекции по физике нам читала преподавательница по фамилии Воробьева. (Имя и отчество я, увы, забыла). Внешне она очень походила на эту милую птичку, маленькая, худенькая с тоненьким голоском. Слушать ее лекции было очень затруднительно, она что-то быстро щебетала себе под нос, повернувшись к аудитории спиной, а лицом к доске, на которой одновременно выводила формулы. В большой аудитории (438, если кто помнит), где находился весь курс, т.е. 125 человек, ее было не видно и не слышно, если учесть, что из этих 125 человек юношей было от силы 10. А девушкам надо было постоянно о чем-то шептаться друг с дружкой.
Как-то преподавательница вошла в аудиторию, мы встали, ее приветствуя. А в это время из-за стенки донеслось: «Здравия желаю товарищ ….» . Там была военная кафедра. Преподавательница, улыбаясь, обратилась к нашей аудитории:
- Вот это приветствие, я понимаю.
Это она сказала зря. Ну как тут смолчать? И откуда-то из глубин послышалось «Здрасьте!»,
потом ещё, и ещё из разных углов. Преподавательница уже начала читать лекцию, а вредные девчонки все не унимались. Наконец, она не выдержала:
- Все. Беру свои слова назад. Спасибо за пожелания здоровья, уже достаточно.
И принялась опять щебетать и быстро писать на доске. Ну что ж, спасибо авторам учебника и тем прилежным студентам, кто все-таки ухитрялся записывать ее лекции.
Когда случалось их прогуливать, по разным причинам и предметам, верные друзья записывали лекции под копирку. Иногда отсутствующих друзей набиралось 2-3, тогда записывающему приходилось затрачивать немалые усилия. Некоторые преподаватели сочувственно относились к этому процессу и даже советовали применять отбойные молотки.
К счастью, экзамен по физике принимал зав. кафедрой, оказавшийся веселым, добрым и снисходительным мужчиной.
Наш ВУЗ студенты называли физкультурный институт иностранных языков с легко-холодильным уклоном. Физкультуре уделялось огромное внимание. Специализация: ручной мяч. Как же я любила баскетбол в школе и как терпеть не могла этот ручной мяч в институте! И ещё эта дурацкая форма: голубая футболка и чёрные трусы. Все это надо было ещё найти, чтобы купить.
И кто сказал, что мяч ручной?
Нашим преподавателем или преподавательницей была молодая вечно всеми недовольная женщина. Как-то мы играли против команды, в которой нападающей была ну очень большая девушка. Я стояла на воротах. Она с силой, присущей таким людям, бросила в ворота мяч, что несмотря на то, что я этот мяч поймала, удержаться на ногах не смогла и вместе с ним влетела обратно в свои ворота, приземлилась уже за сеткой.
- Гол! - восторженно завопили занимающиеся рядом парни из другой группы, заходясь от смеха.
Девушка подбежала ко мне, стала извиняться и помогать мне встать. А наша преподавательница усмехнулась и презрительно сказала:
- Каши надо больше есть, чтоб на ногах стоять.
На следующий семестр я решила, что ни за что к ней в группу больше не пойду. Собственно, и не пришлось, она ушла из нашего института. А нас с подругой, вообще, не записали ни в одну группу. Забыли, наверное. Радостные мы половину семестра физру прогуливали. Но потом спохватились: а кто же нам поставит зачёт? Пришлось пойти на кафедру сдаваться. Нас, конечно, отругали, но записали по нашей просьбе в «рахитичную» группу. Так называлась группа с лечебной физкультурой. Их совсем не напрягали ни с формой, ни с ручным мячом. В этой группе занималась девушка из нашей группы, которая ее нам и порекомендовала.
Но норматив по лыжам сдавать все же пришлось в Павловском парке. Время выбрали тёплое, когда снег в марте начал таять, на лыжне образовались проталины, которые надо было об’езжать. Ну лыжи для меня не проблема. А вот для студентов из южных областей, которые только-только на них встали это было испытание. По ходу сдачи этого норматива мне пришлось обогнать девушку, которая плакала и бежала по проталинам, держа лыжи под мышкой. Но апофеозом физкультуры был кросс целого факультета на 25 км от площади Победы по Пулковскому шоссе до города Пушкина. Сейчас даже трудно себе представить эту толпу на Пулковском шоссе. 1973 год. Таки финишировали все. С дистанции никто не сошёл. Да и куда?
Английский язык (вернее, один его преподаватель, звали ее Жозефина Захаровна, вспомнила!) наводил ужас на всех студентов, его изучающих. С их слов. Я, к счастью, изучала немецкий. Нашим преподавателем был заведующий кафедрой Ротгольц Андрей Васильевич. Он всегда был очень занят и часто давал нам самостоятельные работы. А однажды рассказывал, как он был переводчиком на Нюрнбергском процессе. Жаль, что я мало запомнила из того рассказа. Помню только, что ему было противно смотреть, как трусливо вели себя немецкие генералы. Совсем недавно узнала, что он был
начальником разведки стрелковой дивизии, дошёл с боями до Праги, награждён пятью боевыми орденами и медалями.
С Андреем Васильевичем я встретилась уже через много лет после окончания института. Мир тесен.
У него было два сына. Один был старше меня на три года, а другой младше меня на год. Оба они учились в холодильном институте. Со старшим сыном Евгением Андреевичем мне посчастливилось работать 10 лет в его фирме, где он был ещё и техническим директором. Умнейший, знающий, интеллигентный, тактичный и добрый, прекрасно владевший английским, умевший убеждать наших иностранных партнеров без переводчиков. Однажды, будучи с ним в командировке, лично убедилась в этом. Он пользовался непререкаемым авторитетом, но никогда этим специально не пользовался. Всегда готов был выслушать, посоветовать, помочь. Семья их жила на улице Рубинштейна. Их соседями были Аркадий Райкин и Сергей Довлатов. С Сергеем Довлатовым Евгений Андреевич вырос в одном дворе. Но он никогда об этом не говорил.
Жаль, что болезнь забрала его так рано! Есть все же незаменимые люди, и Евгений Андреевич один из них.
Продолжение следует.