Глава четырнадцая: холодные глаза старшего майора
Трофим Галин шёл по коридору чуть ли не в припрыжку, напевая весёлый мотив про шарик, который катится и который котится. В дверь заместиля наркома НКГБ Арбатова он вошёл не постучавшись и громко захлопнув дверь.
Арбатов, работавший за столом с бумагами, поднял голову и недовольно заметил:
- Стучаться надо, Галин.
- Зачем стучаться? Если тебе, Саулыч, конечно, нечего скрывать.
Трофим уселся на стол большого начальника, сложив ногу на ногу.
- Знаешь, какой сегодня день?
- Твой день, Галин.
- Именно! Девятое число каждого месяца - это мой день. Ну, и кто сегодня?
Арбатов нагнулся и достал из нижнего ящика папку.
- Николай Ларионович Дедов, ровесник века, русский, младший политрук, в партии с 1925 года. Ранее был замечен в карточной игре, но отделался выговором, ничего такого. Однако ж в этот раз дело серьёзное - растрата полковых средств.
- Саулыч, но это же не к нам, а к наркомату внутренних дел.
- Верно. Но на него пришла парочка доносов, в которых утверждалось, что он использовал страницы из сочинений товарища Емелина как бумагу для самокурки. А это уже к нам, но ничего доказать не удалось и скоро он вернётся опять к внутредельцам. Но сегодня - он твой.
Трофим Галин спрыгнул со стола и уже был в дверях, когда его откликнул Арбатов:
- Галин! Не забывай, что у тебя двадцать пять минут, не больше.
- Я помню, Саулыч.
Когда Трофим скрылся за дверью, Арбатов покачал головой.
"- Терпим его фамилярность, грубость, а сам он из касты неприкосновенных - сын вождя, пусть и приёмный, но сын! Не платит Галин налоги и партийные взносы. Хорошо устроился, паразит."
В коридоре, сидя на стуле с резной спинкой, его уже ждал Михалыч. Вместе они спустились в подвал, где Трофим, так же без стука, вошёл в кабинет коменданта.
Тот был на своём месте уже не первый год и прекрасно знал про девятые числа, лишь буднично спросив:
- В четырнадцатаю камеру, Трофим Федотович?
- Да, как обычно.
- Кого?
- Николая Дедова. Есть такой?
- Есть. - отвесил комендант. - И он уже в четырнадцатой камере.
В четырнадцатой камере Николай Дедов сидел привязанным к стулу, перед ним на столе был прозрачный аквариум круглой формы, большого размера и наполовину наполненный водой. Два крепких тюремщика из нижних чинов проверяли крепость верёвок. Когда Трофим и Михалыч вошли они уже закончили проверку и один из них, с изрытыми оспинами лицом и колючей щетиной, чуть пошатываясь подошёл к Емелину и сказал:
- Товарищ старший майор, всё в норме, надёжнее Гордиева узла.
Трофим помахал перед носом рукой, отгоняя от себя запах перегара, и кивнул:
- Хорошо, можете идти.
Когда тюремщики вышли, Трофим подошёл к стоявшему в углу на тумбе фиолетовому патефону, над которым была полка с грампластинками. Трофим, будучи не очень высокого роста, встал на цыпочки, выбирая пластинку, как вдруг поморщился и схватился за живот.
- Не вовремя. - констатировал он. - Мне срочно нужно отойти. Я скоро.
- А я узнал тебя. - вдруг подал голос Дедов. - Ты Трофим Галин, живая легенда в определенных кругах.
От удивления на миг забыв про нужду, Трофим сделал шаг к Дедову.
- Откуда ты меня знаешь? Ведь ты не был в лагере.
- Мой брат работает в одном из таком. Как-то раз я был в Воркуте проездом, а там и лагерь, и брат мой там же работает, при встрече рассказал, что ты - живая легенда у заключённых. И вот что я скажу тебе...
- Всё это очень интересно, но мне правда очень надо. Я скоро вернусь и мы обязательно продолжим. Михалыч, ты за старшего.
Не успел Трофим скрыться за дверью, как Дедов поднял глаза на Михалыча.
- Вы что, друзья?
Михалыч в это время подпирал своим плечом дверной косяк, зажав зубами сигарету и чиркая спичкой об коробок.
- Я ему друг, но он мне не друг. Трофим не совсем человек, есть в нём много животного. Меры физического воздействия осуждаются правительством и применяются в исключительных случаях. Да и применяют эти самые меры не сотрудники госбезопасности, а тюремщики, которых и за сотрудников не считают. Соглашусь, многие не прочь размять кулаки об связанных, и поэтому не способных дать отпор, заключённых, но вполне обходятся без этого. А Трофим не такой. Тебе известно, что он семьи дворян и потомственных палачей, но тебе известно, что он лично расстрелял своего отца? А жена, которая от него ушла, его усилиями оказалась в лагере. У Трофима высокие покровители, даже не спрашивай, кто, всё равно не скажу. Вот эти покровители и подарили ему девятое число каждого месяца, когда на двадцать пять минут ему позволено безнаказанно избивать одного из заключённых. Но ты думаешь, что он этим и ограничивается? Ага, как же! В его доме всегда присутствуют шесть горничных, все от четырнадцати до шестнадцати лет, иногда бывают постарше, но их возраст никогда не превышает восемнадцати лет, и он не просто принуждает их к сожительству, а подвергает откровенному изнасилованию, смешанному с избиением. Почти все они или сбегают, или кончают с собой. Но если сбегают, их быстро находят и ликвидируют сотрудники госбезопасности из особого отдела. До бедных девочек нет никому никакого дела, так как все они сироты, ни семьи, ни друзей, ни дома. Его холодное глаза отражают ледяную пропасть его души, которую он хочет заполнить насилием, а не любовью. Но и в его гранитном сердце есть любовь - любовь к своим детям и к своей жене. Я думаю, он до сих пор её любит, хоть и не признается в этом даже самому себе.
- Складно говоришь. Сам-то чей будешь?
- Про профессора русской словесности Рябышева читал? Ну, так я его сын. Отец придерживался правых взглядов, не думал их скрывать, но любил Русь и отказывался эмигрировать. Я и в органы пошёл для того, чтобы защитить его от ареста изнутри, так сказать. Мне это удалось, но отцу от преподавания пришлось отказаться. Но зато умер своей смертью, в окружении родных и близких. А я так и остался в органах, потому что из них всего два выхода - или на пенсию, или на кладбище. Ты оказал мне услугу, Дедов, мне надо было хоть кому-то выговориться. В четырнадцатой камере нет прослушки, так что можешь говорить всё, что вздумается.
- Так уж и всё?
Михалыч не ответил, молча выкуривая сигарету и пуская сизый дым. Вскоре послышались шаги и в камеру вошёл сияющий как начищенный таз Трофим.
- Хоть я и потерял много времени, но его у меня всё ещё достаточно!
- Вы оба! Вы не услышите моих криков!
- Все вы так говорите.
Трофим поставил на патефоне четвёртую симфонию Людвига ван Бетховена, снял френч, повесив его на крючок на двери, и засучил рукава рубашки.
- Ну-с, Михалыч, приступим.
Михалыч ловко запустил окурок в пустую консервную банку и взялся за стул с правой стороны. Трофим взялся с левой и вдвоём они его подняли и отпустили головой в прозрачный аквариум.
Михалыч без интереса смотрел на бритый затылок младшего политрука, а Трофим, изловчившись, смотрел сквозь стекло и ждал, когда Дедов истратит запас кислорода и начнёт пускать пузыри, но Дедов такого удовольствия старшему майору не доставил: истратив запас кислорода, он упрямо сжимал зубы.
- Трофим, мы же его убьём.
- Сам вижу.
Они вытащили его голову из воды и вогрузили стул на место.
- Ну и тяжёлый же ты, товарищ старший политрук, а вместе с этом стулом тем более.
Трофим пощёчинами привёл Дедова в чувство, потом вытащил из кармана френча медицинский бинт и обмотал им костяшки пальцев, после чего приступил к битью Дедова кулаками по лицу.
Михалыч с равнодушным видом отошёл к двери и, снова подперев собой дверной косяк, закурил ещё одну сигарету.
Дедов молчал, лишь лукаво посматривал на Трофима, улыбался во весь рот, сплевывая на пол кровь, иногда вместе с зубами.
- Крепкий тебе, однако ж, орешек попался, Трофим. В деле Дедова не сказано, что он страдает мазохизмом. Думаю, тебе его не расколоть.
- И не таких ломали! - сквозь зубы процедил Трофим и точным ударом отправил Дедова в бессознательное состояние. - Пойдём, Михалыч, посадим нашего подопытного в электрическое кресло.
Пока Михалыч подошёл, Трофим освободил заключённого от пут. Вместе они перенесли его на электрический стул, Трофим прикрепил руки Дедова к подлокотникам, а Михалыч - его ноги к креплениям ножных контактов.
Михалыч отошёл к патефону, а Трофим одел голову Дедова в металлический шлем, при этом он не вложил в него губку, пропитанную солевым раствором, что увеличило страдания несчастного.
- Трофим, моя очередь и я ставлю джаз.
Трофим кивнул и тем же способом, что и в прошлый раз, привёл Дедова в чувство.
- Просыпайся, красавица, время шашлыка!
Дедов обвёл камеру мутными глазами.
- Че-го?
- Ты сидишь на электрическом кресле. - объяснил Михалыч, ставя новую пластинку.
- А, вот почему меня обрили налы...
Резкая боль во всём теле чуть не заставила его вскрикнуть, но он сдержался и крепко сжал челюсти.
- Этого разряда мало, что бы убить тебя, но достаточно, что бы принести боль. - воскликнул Трофим, дёрнув за рубильник. - Как будто тысача иголок разом втыкаются в твоё тело!
- Честное слово, Трофим, тебе бы в другие времена родиться, без любимого дела точно б не остался.
Дедов,однако, вытерпил и эту боль, не проронив не звука. Трофима это начало бесить. Он четыре раза пускал ток по десять секунд, но Дедов был нем, как каменный Будда.
- Прекращай, Трофим, время на исходе, ты и так мордашку ему подпортил. Ну не услышал ты криков, считай, что сегодня просто не твой день.
- Я хочу услышать его крики! - со злобной кровожадностью рыкнул Трофим. - Нужно больше мощности, больше времени!
- Остановись, Трофим! Ты же его убьёшь!
Но Трофим уже дёрнул рубильник на полную мощность. Дедов задёргался на стуле ещё интенсивнее, он задрал голову, его вены вздулись, глаза закатились и, казалось, что он вот-вот закричит. Трофим не открывал от него жаждущего взгляда.
Михалыч понял, что должен остановить Трофима, но прежде, чем он оторвался от дверного косяка, Трофим с нечеловеческим рычаем выключил подачу электричества к стулу (интересно то, что ещё бы немного, и во всём здании случилось б короткое замыкание), одним прыжком оказался рядом с Дедовым, рывком вырвал его из кресла вместе с шлемом и бросил себе под ноги, начав нещадно пинать и топтать несчастного.
- Моли о пощаде! Моли о пощаде и я пощажу тебя!! Слово дворянина!!!
Михалыч инстинктивно поддался к Трофиму, но уже через секунду опомнился и выбежал из камеры за помощью - его прошлая попытка остановить всбеленившегося старшего майора окончилась переломом челюсти.
Не прошло и минуты, как в камеру вломились несколько тюремщиков (в том числе и один из тех, что привязал Дедова к стулу), хоть и не сразу, но скрутивших Трофима. За ними вошли Арбатов с Михалычем, причём на лице первого отчётливо было написано недовольно.
Михалыч наклонился над Дедовым, пощупал пульс на руке, на шее, и сокрушительно покачал головой.
- Он мёртв.
Арбатов бросился с упрёкам к Трофиму, крича тому прямо в лицо.
- Это твой второй труп в этом году, второй! А сколько было в прошлом году? Четыре, Трофим, четыре!!!
- Да не кипятись ты, Саулыч, напишешь в докладе, что он неудачно упал с нар, или, лучше, был убит заточкой в бок.
- Это разве похоже на смерть от падения с нар или от заточки в бок?!
Трофим пожал плечами.
- А разве нет?
Арбатов воздел руки к небу, повернулся и зашагал к выходу.
- С меня хватит, я звоню Малине. У него доступ к товарищу Емелину, пусть он с тобой и няньчится. А с меня хватит!
- Да иди ты и жалуйся хоть Сатане!
Трофим вырвался из рук тюремщиков, с исступлением одернул на себе рубашку и спусил рукава.
- Пошли вон. - уже спокойнее приказал он. - И труп заберите.
Тюремщики приступили к исполнению, Михалыч подошёл к патефону, аккуратно снял грампластинку и вложил её в конверт и поставил на место.
"- А, может, даже хорошо, что Дедов помер, слишком много лишнего я ему взболтнул. Странно... Уж не заболел ли я?"
В это время Трофим уже застегнул на себе френч и разматывал окровавленные бинты на костяшках.
- Ну, бывай, Михалыч. Я домой.
- Как так? Рабочий день в самом разгаре!
- Вот ты и сделаешь всю работу, а иначе будешь смотреть на небо через прутья тюремной решётки.
И ушёл, на прощание громко хлопнув дверью четырнадцатой камеры.
Вернувшись домой, Трофим сразу прошёл в свой кабинет, удобно устроился в кресле, положив ноги на стол, достал сигару и уже было собрался неспешно ею насладиться, как вдруг затрещал телефон. Ругнувшись, он рванул трубку.
- Ты что наделал?! - баритон на том конце метал гром и молнии. - Совсем в рамках себя не держишь!
- Данилыч, если я постоянно буду держать себя в рамках, то в конце концов превращюсь в портрет.
Емелин, не ожидавший от от Трофима шутки, слегка растерялся и потерял нить повествования. От этого он ещё больше рассердился и грохнул кулаком по столу.
- Думаешь, мы с тобой шутки шутим?! Так, с меня тоже хватит. Ты не хочешь быть преемником? Поздравляю - теперь и я этого не хочу, но и на работе ты не останешься. Собирай вещи, через одиннадцать дней отправишься в психиатрическую лечебницу, причём не где-нибудь в столице, а в непросветной глуши, что бы мы наверняка о тебе больше не услышали. О детях я позабочусь.
- Данилыч, ты что...
На том конце повесили трубку. Трофима вдруг охватил необузданный приступ ярости, он схватил телефон и разбил его, швырнув об стену, сбросил на пол всё, что было на столе, пинком опрокинул кресло, сорвал со стены портрет вождя и сломал об колено, отбросив обломки к двери, подошёл к шкафу и обрушил его, после чего забился в угол, обхватив колени руками и вжав голову в плечи.
Скрипнула дверь, мягкие ладони подняли голову Трофима и он увидел внимательное лицо своей дочери.
- Пап, что-то случилось?
- Эх, Викуль. Папочку хотят лишить любимой работы, и, что самое страшное, лишить вас...
Увидев беспокойство в её умных глазах, Трофим поспешил успокоить дочь:
- Всё будет хорошо, Викуль. Сегодня папочка подумает, а завтра решит эту проблему. Не бойся, всё наладится, вот увидишь...
- Пап, у тебя глаза на мокром месте.
Трофим крепко обнял дочь.
- Всё будет хорошо... Фирка ещё не пришёл?
- Нет, они с тётей Клавой ещё не вернулись из театрального кружка.
- Ну хорошо. Пойдём в зоопарк? Посмотрим на животных, а? Фирка не обидется, что мы его не взяли, он не любит животных, ведь верно? Верно, не любит...
***
С Клавдией Филипповной Трофим был знаком ещё до революции. В те времена легальной проституции она владела элитным борделем "Пьяная вишня", который был в тоже время и прикрытием для её нелегального бизнеса - продажа опиума и кокаина. В криминальных кругах она была известна как Клава-Кокаин. Трофим, будучи ещё юнцом, был частым гостем в "Пьяной вишне", где пристрастился к белому порошку, но к юношеским годам самостоятельно преодолел свою зависимость. Легальный бизнес Клавдии Филипповны приносил стабильный доход, а нелегальный, благодаря высоким покровителям, процветал, но революция поставила на всём жирный крест. Во время Гражданской войны она жила спекуляцией, а после её окончания её нашёл Трофим и предложил стать няней его детей, пообещав неплохой заработок и защиту от органов, которые из-за её спекулятивной деятельности имели к ней претензии. Клавдия Филипповна приняла предложение, а так же привела в его дом ещё двух женщин, своих подельниц ещё с торговли наркотиками - они стали кухарками и посудомойками. А когда от Трофима ушла жена, то Клавдия Филипповна стала настоящей хозяйкой дома, вела хозяйство, под благовидным предлогом уводила детей из дома, когда Трофим собирался изнасиловать кого-то из своих горничных, и вскоре стала для Трофима незаменима.
Неудивительно, что и о ней зашла речь в кабинете вождя. Говорили двое: сам вождь, Лев Данилович Емелин, и нарком НКГБ Генрих Григорьевич Малина - он был лыс и носил омерзительные усы.
Сидя всего в полуметре от Емелина, вечно невозмутимый, он слышал его реплики в разговоре с Трофимом, и, когда Емелин положил трубку, невозмутимо спросил:
- Значит, через одиннадцать дней?
- Верно. Детей заберу к себе. После того, как Трофим окажется в психиатрической лечебнице, мы наконец-то доберёмся до гражданки Парамоновой ("- А сам-то сколько раз сидел с ней за одним столом!.."), арестуем и дадим десять лет лагерей. Грустно будет детям с нею расставаться, привязались к ней за столько-то лет, что тут поделать. Придется рассказать им о противозаконной деятельности их няни, что бы прощание не было таким болезненным... Подельниц арестуем с ней же, судить тоже будем вместе, но дадим только пять лет лагерей и отправим всех троих по разным лагерям. Что же касается девочек... Их, как ни печально, придётся ликвидировать - увы, они знают слишком много! Бедные девочки, они ни в чём не виноваты...
Емелин не любил лишать жизней детей и он искренне был расстроен судьбой несовершеннолетних девочек, которую он же им и уготовил.
"- Хотя... Может, и девочек, под чужими именами, поместить психиатрическую лечебницу? Мороки, правда, много, да и ликвидировать надёжнее... Задачка..."
Генрих Малина, как и Трофим, мужчина-развратник, но со своим фетишами и тараканами, любил девочек в своём, извращённом, смысле и поэтому подключился к мозговому штурму и молниеносно нашёл решение.
- Товарищ Емелин, у меня есть идея.
- Давай её сюда, Генрих.
- Моя идея в том, что бы перевести товарища Галина на другую работу, не в органах, а, скажем, в цветоводстве. Найдём ему лучшего психиатра во всей стране, а в дом подселим сотрудника, офицера НКГБ, к примеру, как дальнего родственника, что бы он днём и ночью следил за тем, чтобы товарищ Галин не насиловал девочек. А лучше даже двух сотрудников, будут играть роль родных братьев. Гражданку Парамонову, в таком случае, можно оставить в покое на своём месте, так как она с тех пор, как оказалось у товарища Галина, не была замечена в противозаконной деятельности. То же касается подельниц. Как вам, товарищ Емелин, моя идея?
"- А ведь умную вещь он говорит! Да, с этим можно работать."
- Это может оказаться выходом из положения, Генрих. У нас много дел, как-никак я управляю страной, а ты её оберегаешь... Но, думаю, время прямо сейчас обмозговать твою идею, у нас есть...
Примечание. Всё вышесказанное является вымыслом автора и не относится к реальной истории. Произведение является представителем жанра "альтернативная история"