(начало http://proza.ru/2022/05/16/817)
Возможные отличия
Дормидонт успел лишь одеться в чужое и выйти в сени, как его вернул жуткий нутряной женский крик, страшное мычание. Схватив лопату, он кинулся назад. «В доме кто-то ещё… не проверили…»
Ворвавшись на кухню с лопатой наперевес, он застал следующую картину: та женщина стояла на табуретке, задрав подол по самое некуда, соблазнительно обнажив ноги, и пыталась визжать по-своему, почти полностью уже сорвав голос. Порыскав взглядом по кухне и не узрев никого, он перевёл вопросительный взгляд на женщину. Она продолжала мычать в ужасе. Тогда Дормидонт подошёл, обнял, успокаивая, и прижал к себе. Она заплакала.
Отставив лопату, он взял её на руки, крякнув и отметив, что весьма весомая особа, почему не без труда, боком в узком коридорчике, понёс в спальню… Там её долго пришлось успокаивать, сидя рядом, но когда ему показалось, что она спит, закрыв глаза, и он хотел подняться к оставленной лопате, то она вцепилась в него, обняла и поцеловала. Дормидонт почувствовал, что придётся задержаться. Она помогла ему снять одежду и забраться под одеяло. Им было удивительно хорошо голышом в обнимку, прижавшись, словно они давно это проделывали и тела вспомнили столь приятное занятие. Животики не давали им слишком сблизиться, что их рассмешило, и они толкнули друг дружку животами, смеясь.
Уйдём отсюда на цыпочках, больше не подглядывая.
Скажем только, что спустя время они поднялись очень довольные и вполне родные. Дормидонт смирился с судьбой, благо, женщина ведь сказала, что они вместе давно, а он ничего не помнил. Он не знал, как её называть и у него само вырвалось: «Дорочка…» Она вопросительно поглядела. Дормидонт не понимал: то производное от его имени (что могло её обидеть, как подумал) или что ещё, поэтому пояснил:
- Это… уменьшительно-ласкательное от «дорогая».
Она улыбнулась. Улыбка её ему нравилась.
- Да, - вспомнил он, - а чего ты кричала?
Она показала, что на неё сверху, из шкафчика, когда открыла дверцу, прыгнула мышь.
Он оторопел, а потом захохотал. Мышь сблизила их!
Женщина сначала смотрела обиженно, но Дормидонт смеялся так от души, заразительно, что вскоре присоединилась. Смех её ему тоже понравился. «Хорошая баба, вроде», - подумал он, целуя её и чувствуя, что можно опять задержаться. Но она отстранилась, показав: дела надо делать, а к этому вернуться вечером…
Он улыбнулся и согласился.
В тот же день
Дормидонт принёс дров, развёл огонь в печи, проверив тягу найденной бумагой. Затем занялся плитой. Откуда-то же он знал это, значит, делал в прошлом… Но не помнил где и когда.
Когда ж пошёл снова в полутёмные сени, то запнувшись о кольцо в полу, обнаружил дверцу погреба, глубокого, с лестницей и полками по стенам. Пришлось вернуться и поискать свечу и спички, чтобы спуститься. Оттуда стал носить Доре образцы найденной там консервации, отметив наличие солёных огурчиков, варений и разных салатов, и, похоже, тушёнки в банках. Затем дошла очередь до овощей: картофель, морковь, свёкла, лук… Но особенно его вдохновило наличие больших бутылей с жидкостью. О чём пока умолчал. Кто знает, как Дора к этому отнесётся?
Каждое его открытие она встречала хлопаньем в ладоши и поцелуями, поощряя к новым подвигам. Что-то оставляла для готовки, возвращая остальное. Запасы были основательными. «До весны точно доживём», - почему-то подумал Дормидонт, резюмируя: «А жизнь-то налаживается…»
На кухне оказался чан с водой и ведро, но Дора послала его с кастрюлей и ведром за снегом, чтобы протопить в воду. Найденной же водой принялась намывать всё, начиная с кухни, ибо в ящиках с приборами было полно мышиного помёта.
Огорчительно, но привычно, выяснилось, что удобства и вода во дворе. Именно туда пришлось, в первую очередь, прорываться в снегах Дормидонту, ведя второй подкоп к сложенным под навесом дровам.
Снег был белоснежным, а на изломе – голубым. С детства он не встречал подобного снега и не дышал столь чистым воздухом. Окинув взором, насколько удалось, этот огороженный участок, он заметил сарай, примыкавший к дому, колодец и… похоже, баню. «Можно жить», - резюмировал Дормидонт, глядя на невысокое строение с трубой над крышей, и вспомнив о бутылях в погребе. Всё оказалось не так плохо.
Он пробивал тропки среди сугробов, пока не стемнело. Пот лился с него рекой, он ежеминутно отплёвывался, избавляясь от гадости в слизистой и лёгких, устал, но с помощью лопаты, какой-то матери, постоянно им упоминаемой, и некой бляхи-мухи, он не сдавался, продвигаясь.
С неба вертикально вниз поплыл крупными хлопьями снег. Эх… мать твою… - опять вырвалось у Дормидонта. Всё небо было заложено, и снегопад мог свести на нет всю его работу. Вот она жисть, - подумалось ему, - делаешь что-то, потом оказывается, что зря.
Но по жизни он к философствованиям не был расположен, впервые подумав о таком. Поэтому с удвоенной энергией замахал лопатой.
Выполнив задуманное, он ещё принёс дров в сени, где опустился на пол совершенно без сил. Не мог даже снять валенки. Нужно было отпыхнуть, как любил говорить он.
Выдохшись с непривычки, не евший с утра, Дормидонт, наконец, поднялся и, пошатываясь, вошёл в коридор. Там ему чуть дурно не стало от вкусных запахов.
То, что ожидало на кухне, превзошло его скромное воображение. Его любимый грибной суп (без сметаны, но где её здесь возьмёшь?), пампушки с чесноком, салат, солёные маленькие хрустящие огурчики, горячая варёная жёлтенькая рассыпчатая картошечка с тушёнкой, кипящий на плите чайник и вдобавок пирог на противне из печи… А на столе бутылочка с наливкой красного цвета! И рядом – две стопки.
Дормидонт даже глаза закрыл, а рот сам собой растянулся почти до ушей. Хозяйка у него оказалась что надо! Чёрт возьми, вот он – рай и другого не надо.
Он быстро опустошил тарелку с супом, заедая пампушками, и приступил ко второму. Справившись с ним, откинулся на стуле, вытянув под столом ноги. Задел её ногу, она улыбнулась и налила из бутылочки.
- За тебя, Дора! – поднял он стопку.
Она покачала головой и ткнула пальцем в него и в себя.
- За нас! – поправился он и выпил.
Наливка была вкусной и терпкой. «Рябина, вроде, красная», - подумал Дормидонт, чувствуя, как блаженное тепло разливается по телу.
Настал черёд пирога с брусникой и чая.
Наевшись так, что дышалось с трудом, он поднял вторую стопку:
- За твои волшебные руки!
Дора улыбнулась.
Чуть придя в себя, Дормидонт с удивлением обнаружил, что наружу просто просится песня. Более того, язык сам за него выговаривает слова и поневоле он дрожащим баритоном запел, не фальшивя:
- Что стоишь, качаясь,
Тонкая рябина,
Головой склоняясь
До самого тына?
Он увидел, как Дора открыла рот, желая подтянуть, но, издав мычание, сжала губы, сразу погрустнев.
Песня же продолжала литься из него, что-то сообщая их душам:
А через дорогу,
За рекой широкой
Так же одиноко
Дуб стоит высокий.
У Доры показались в глазах слёзы, и он прервался. Однако женщина показала ему: продолжай!
И, вздохнув, он затянул снова:
- Как бы мне, рябине,
К дубу перебраться,
Я б тогда не стала
Гнуться и качаться.
Тонкими ветвями
Я б к нему прижалась
И с его листами
День и ночь шепталась.
Но нельзя рябине
К дубу перебраться,
Знать, судьба такая,
Век одной остаться.
Дора заплакала уже по-настоящему, упав лицом на стол. У него почему-то сжалось сердце и показалось, что они некогда пели эту песню вместе.
Когда удалось её слегка успокоить с помощью третьей стопки, он спросил:
- Ты помнишь, что мы её пели вместе?
Она счастливо посмотрела на него и кивнула. Он опять вздохнул и обнял женщину.
(продолжение http://proza.ru/2022/05/18/680)