"318. Рассказы писателей Санкт-Петербурга". СПб, 2021.
В сборник, названный по возрасту Санкт-Петербурга, вошли рассказы 56-ти писателей города. Составители С. Арно и С. Кулешова. Тир. 400 экз.
Михаил Окунь. Поэт, прозаик. Родился 18 апреля 1951 г. в Ленинграде. Окончил ЛЭТИ им. В.И.Ульянова (Ленина). Работал инженером, литературным консультантом в Ленинградской писательской организации СП СССР, редактором в газетах и в издательствах. Автор десяти сборников стихов, трех книг прозы, сборника стихов для детей, а также публикаций в различных изданиях России, Германии, США, Финляндии, Бельгии, Украины. Лауреат ряда литературных премий в области поэзии и прозы. Член СП СССР (1991).
РОГАТКА
Памяти советской школы-восьмилетки
Во время биологии дверь в класс приоткрылась, и в щели появилось квадратное скуластое лицо, обрамленное короткой стрижкой седых волос. Седьмой «А» замер, потому что все узнали Лидию Николаевну, завуча и по совместительству учительницу истории. Вслед за тем какой-то детский голосишко, захлебываясь, тонко пропищал: «Вот он, вот он!..» Обладателя голоса видно не было.
Глаза Лидии Николаевны сузились, она твердо сказала: «Хорошо!» и вошла в класс. Все, естественно, вскочили. «Извините, Наталья Георгиевна! – сказала завуч биологичке, – я на секунду!» И впившись своими щелочками (о господи, в меня!..), резко и без излишних предисловий приказала:
– Окунь, немедленно в мой кабинет!
Как-то невзлюбила меня эта недавно появившаяся в нашей школе Лидия Николаевна, не понравился я ей. Да и прочие учащиеся, похоже, раздражали.
Новое послевоенное поколение, – благополучное, беспечное, нагловатое. Совсем не то, которое «за родимый край, с песней молодой…» Недавно народились, а уже свое мнение имеют, жить лезут…
То на торжественной линейке к празднику седьмого ноября холодно им в одних белых рубашках и красных галстуках стоять (и где?! – на Марсовом поле!). То факелы для районного шествия пионерских дружин изготовить не могут – не из чего, мол. Или пишет этот грамотей (как его?) в стенгазете, да еще в заголовке: «Универститет раскрывает двери». «Универститет»! А еще «мальчик из хорошей семьи»!
Была ли она замужем, имела ли детей? Не знаю. Носила Лидия Николаевна простое серое платье с пояском и белым кружевным воротничком. На плоской груди ее оно не вздымалось ни на сантиметр.
Преподавала первобытную историю. «Что такое бортничество? А почему первобытные люди занимались бортничеством?» Почему, почему, почему, – и этими «почему» держала в ужасе весь класс.
Но самый ужас начался для меня в кабинете завуча. В углу стоял второклассник с перебинтованной головой. Оказывается, вчера он гулял в своем дворе, кто-то пульнул из окна четвертого этажа из рогатки и попал ему в глаз. А сегодня на перемене мальчик почему-то опознал меня как своего обидчика.
Все уверения, что «это не я», не имели успеха. Не был я ни на той улице, ни в том дворе, никакие друзья у меня там не живут!
– Где ты был вчера вечером с пяти до семи? – тусклым зловещим тоном спросила Лидия Николаевна.
– Я весь вечер был у бабушки с дедушкой! Они живут на Большой Московской. Это далеко от того двора…
– Близкие родственники не могут быть свидетелями! – отрезала Лидия Николаевна известной формулировкой. – А рогатка у тебя есть? Только честно!
– Нет!
Но я наврал. Рогатка у меня дома была. Правда, несерьезная, согнутая из толстой канцелярской скрепки, с тонкой аптечной резиночкой. Пульки от нее летели метра на три, не больше. Тем не менее, придя домой, я тайно сломал рогатку и выбросил обломки – даже не в мусорное ведро на нашей коммунальной кухне, а на улице, в урну. Для конспирации. Я боялся внезапного обыска…
Разговор в кабинете завуча закончился тем, что выведенная из себя моим упорством в непризнании вины (что с ней, пожалуй, бывало нечасто), Лидия Николаевна сказала:
– Из таких, как ты, вырастают подлецы!
Слова ее в упрощенном варианте («Она сказала, что я подлец») я передал маме. Маме это совсем не понравилась, и назавтра она побывала у завуча. Днем позже та вызвала меня и спросила:
– Так что именно я тебе сказала?
– Что я подлец…
– Нет, я сказала, что из таких вырастают подлецы. Есть разница?
– Ну, есть…
– Иди.
Но тон ее был уж не тот, и это была наша с мамой маленькая победа.
После этой истории я перешел в другую школу. Она была десятилеткой в отличие от предыдущей, восьмилетки. Так что вышло даже и неплохо. Чем закончилась история с тем второклассником, не знаю. Либо нашли настоящего виновника (что навряд ли – кого он там мог разглядеть в окне четвертого этажа?), либо просто всё ушло в песок.
Остается вопрос: сбылся ли прогноз железного завуча? Список моих недостатков разнообразен и отнюдь не короток. Но насчет подлеца… Сомневаюсь.
ФОТОГРАФИЯ 1961 ГОДА
Да, вот этот снимок. Сижу печальный на Большой Московской, дом 13, квартира 22. За спиной обои с хризантемами размером с растрёпанный кочан капусты. Кто этот снимок делал? – теперь уж не узнаешь. Скорее всего, отец. Но своего фотоаппарата у нас никогда не было.
В этом году деньги меняют, десять к одному. Повезло тем, кто собирал в банки монеты по 1, 2 и 3 копейки. Они остаются. Пятаки – нет, новые будут. Говорят, серебряные полтинники двадцатых годов с молотобойцем или со звездой, «чистого серебра 2 золотника 10,5 долей», пока еще можно обменять на эти новые пятаки. А потом уже будет нельзя.
И выгода от этого обмена есть. Вот, стакан томатного стоил рубль десять, а теперь стоит 10 копеек, копейку простили. О, как я люблю томатный сок и как редко он бывает в розлив! А трехлитровую банку мне никогда не купят...
Но вот мясо подорожало. «Бутерброд подешевеет, когда Никита околеет». Нет, не подешевел, и когда околел. Еще Хрущева дразнят «кукурузником», после поездки в США, где ему какой-то образцовый фермер кукурузой мозги задурил.
Хрущёв и Булганин ездят везде вместе, в одинаковых пальто. Меня мучит – кто же главнее? Потом Булганина куда-то подевали.
Разбил в школе затылок. Устроили драку в подвале, в гардеробе. Завалили на спину, получил рассечение о батарею. Воротник рубашки и школьного пиджачка кровью залил. Повезли в травму зашивать.
Нет, вру. В тот день, когда голову разбил, Кеннеди убили. Значит, это уже в 1963-м. А в 1961-м хожу пока с целой головой.
Уже года два как написано первое стихотворение:
Весна идет,
Весна цветет,
Листвою распускается.
Как красный мак,
Как алый стяг
В глаза она бросается.
Не помню, кто объяснил, что надо каждую строчку с большой буквы. Мне оно очень понравилось. Настолько, что я решаю: после этого ничего лучше не напишу, и надо на этом остановиться (теперь-то абсолютно ясно, что так и надо было делать). А что получилось? «И не только зря растратишь, жемчуг свиньям раздаря, но еще к нему доплатишь жизнь, погубленную зря».
И всё время какая-то ерунда случается. У Пяти углов мороженщица сдачу не дала: сейчас мелочи нет, приходи, мальчик, попозже. А попозже стала орать, что ходют всякие, деньги клянчат. Из своей будки вылез сапожник и стал поддакивать: «Иды отсуда!» (он грузин, что ли, или татарин. А ведь мой папаша с ним ручкуется, любит популярность в «простом народе», сапожник меня узнал. Но тут проявил, сукин кот, торговую солидарность.)
Но бывают и приятные моменты. Вот, выиграл шахматный турнир пятого разряда, присвоили четвертый, и новые красивые билеты выдали. Может, зря я пошел заниматься в ДК Пищевиков, а во Дворец пионеров побоялся – мол, там все сильные? А тут еще и взрослые занимаются. Один очкастый толстячок из туалета выскочил, ширинку наспех застегивает, и, пробегая мимо меня, сложил кукиш и сунул под нос: «Вот вы у меня когда-нибудь выиграете!»
И чего я всё время сильных боюсь, или, вернее, тех, кто ими считается? Вот и сейчас на немецком сайте – вижу ведь, что этот мужик из Гамбурга пешечное окончание говённо играет, не разбирается, а я эти окончания сызмальства по Лисицыну зубрил. Но у него Эло на 300 пунктов выше, вот и робею. Обозлился однако, взял себя в руки, сделал всё, как надо.
Но этот не сдался, тевтоны не сдаются, написал: «Наслаждайтесь победой, у вас есть еще пять минут», а хода не сделал. И я, как дурак, торчал перед экраном и ждал, пока пройдут эти пять минут на его ход и компьютер объявит меня победителем по времени. А еще вежливые и дружелюбные они все! Пока их лично не задело. Тут уж руку по локоть отхватят и не поперхнутся.
Да, но где ж тут 1961-й год? По Разъезжей стал ездить странного вида автомобильчик, грузовичок- не грузовичок: кабинка на два места, плавно переходящая в аккуратненький металлический кузов, что-то трофейное. Сложилась мечта – стать шофером этой машинки. Но не осуществилась. Как и многое-многое другое.
РОДСТВЕННИКИ
И услышим: далёко, высоко
На земле где-то дождик идет.
А. Блок
– Вот, мамочка, он пришел!
– Да, больше уже никто не ходит. Это я его приучила, всегда с собой на твою могилку брала. Он с детства полюбил со мной ездить. Бутылочку лимонада «Буратино» ему покупала, бутербродики с сыром или колбасой брала, яички вкрутую.
– Сейчас-то не лимонад пьет…
– Но зато яичко вкрутую. Да, постарел он… Тридцать шесть лет прошло, как я его в последний раз наверху видела.
– Тебя, мамочка, как раз в ту осень подхоронили.
– Да. Ему тридцать лет в тот год стукнуло. Мы с Ниной красивые стенные часы ему подарили. А какой в детстве мальчик был – хороший, послушный! Жаль, ты его там не знала, он через пять лет после твоей смерти родился.
– Да, я бы его любила – племянник, Ниночкин сын…
Тем временем человек с помятым лицом, сидевший на ветхой лавочке, сунул в пакет опустошенную маленькую, доел, посолив, яйцо и хлеб, вытер слезящиеся глаза и сфокусировался.
Верхняя часть бетонного креста с вдавленными квадратными камушками возвышалась над бурно разросшимися папоротниками. На металлической никелированной дощечке он прочел:
Травкина Вера Ивановна
13.ХII.1925 – 9.ХII.1946
Травкина Мария Ильинична
25.VII.1900 – 3.IХ.1981
Встал, замотал проволокой калитку оградки, пошел к выходу с кладбища.
ДЕРЕВНЯ МАЛЫ
Деревня Малы (ударение на последнем слоге) в Псковской области – удивительное место. В интернете о ней можно найти довольно много. Но я буду писать без поправок на эти сведения, а так, как мне это запомнилось с 80-х годов, когда я там побывал.
В тот год я жил в гостинице города Печоры Псковской области. Вся жизнь этого городка так или иначе крутится вокруг знаменитого Печорского монастыря.
В Печоры я приехал уже не впервые. Сначала, во второй половине семидесятых, по наводке каких-то знакомых там на лето сняла комнату мама – не в самом городе, а в деревне Малая Пачковка неподалеку от монастыря. Ходу от нее до центра Печор было примерно полчаса.
К ней, когда начался отпуск, поехал и я. Потом поездки продолжались лет десять, хотя и не ежегодно, до конца восьмидесятых. Из Ленинграда ходил прямой автобус.
А в год, который я вспоминаю, в той же гостинице проживала часть съемочной группы Свердловской киностудии, которая снимала некий исторический фильм в деревне Малы. Так я узнал о ее существовании.
В Печорах жила техническая часть киногруппы. А «творческая» – актеры, режиссеры и пр. – жили во Пскове. Я сдружился с руководителем конной группы – прапорщиком, мелким кривоногим конником с усиками. Служили эти ребята в конном полку из Москвы, который держали специально для киносъемок. Сейчас он, вроде, распущен.
Юмор прапорщика был весьма своеобразен. Однажды, когда мы выпивали в моем номере, а под открытым окном по площади проходила для возложения венка свадьба во главе с брачующимися, он высунулся, оглядел группу гостей и громким голосом определил: «А невеста у вас старая!» Люди оторопели...
Или как-то раз он уговаривал меня поехать с ним на лошадях из Печор до места съемок, до деревни Малы. Это примерно двадцать километров. Я, никогда не сидевший на лошади, благоразумно отвертелся. Позже он сознался мне, что хотел посмотреть, как я потом суток двое-трое буду ползать по гостинице враскоряку.
Наконец, и я увидел деревню Малы, доехав на автобусе. От остановки надо было идти по равнине. Свежая короткая травка стояла в лужах, блестевших на солнце. А впереди виднелся только крест. Он потихоньку вырастал, и вот уже появилась часть купола церкви, а еще позже и вся она вместе с деревней. Всё это располагалось в лощине, даже как бы в огромном котловане. Церковь посередине, вокруг небольшое сельское кладбище. На памятниках встречались финские фамилии на латинице. Меня удивило, что такая большая, с несколькими куполами церковь была построена в сравнительно небольшой деревне. Позже я узнал, что когда-то здесь был монастырь.
Из других достопримечательностей неподалеку была башня из грубого камня в несколько этажей. Руина относилась к развалинам монастыря.
Жители деревни Малы показались мне одетыми весьма странно. Мужики – в широких портах, длинных рубахах, подпоясанных вервием, у некоторых топор за поясом. Под стать им и бабы – сарафаны, платки. Как оказалось, все жители деревни охотно снимались в массовке этого самого фильма, трёшка в день. Конная же группа моего прапорщика месила жидкую грязь на подходах к местному озеру, берега которого были заболочены и поросли камышом.
Прапор представил меня режиссеру: «Писатель из Ленинграда. Изучает быт...» И внезапно предложил мою кандидатуру для участия в каком-нибудь эпизоде в качестве белого офицера. Соврав при этом, что в седле я держусь. Режиссер оглядел меня и отделался туманно: «По внешним данным подходит, но видно, что не актер».
Позже я случайно посмотрел этот фильм по телевизору, забыл название. Был он, как помнится, о двух сериях. Вероятно, признали его неудачным и широким экраном не запустили.
Честно говоря, более идиотского сюжета я не встречал даже в голливудских фильмах. Деревню захватывает некая банда – то ли белых, то ли зелёных с вкраплением приблудных белогвардейцев. Им противодействует, скрываясь там-сям, один партизан, местным уроженцем не являющийся и взявшийся невесть откуда. Он агитирует за советскую власть, пытаясь поднять против банды местное население, – в общем, вредит всячески.
В конце концов его излавливают и решают жестоко наказать, считая при этом типовые виды казни – расстрел или повешение – слишком в данном случае гуманными. Его приводят в какой-то сарай на лесопилке и привязывают к верстаку с циркулярной пилой и движущейся станиной. Включают пилу, чтобы распилить его заживо пополам снизу доверху. Пила вращается и движется к партизану.
В этот момент в сарай влетает... шаровая молния. Полетав по сараю, она взрывается и убивает на хрен всю эту бело-зеленую сволочь. А хороший человек остается цел и невредим, так как в пиле что-то коротит и заедает, и она останавливается в нескольких сантиметрах от его мошонки. Конец фильма. Сценаристу – привет!
Прошло 35 лет. Деревня Малы, находящаяся по направлению в глубину России, отошла после великого распада к ней. В отличие, скажем, от деревни Мачурино, которая под названием Matsuri отошла к Эстонии. Туда мы ездили за земляникой, крупнее которой не видал нигде, малиной, черникой, подосиновиками, осенью – за клюквой. Теперь мачуринской земляники не соберешь и не попробуешь без риска оказаться в российском или эстонском застенке – за переход государственной границы лесом.
Да и город Печоры, до 1940 года входивший в состав Эстонии под названием Petseri, как выяснилось после одного недавнего скандальчика, смотрит в ту сторону. Обнаружилось, что многие жители города, в том числе и всё городское начальство поголовно, имеют двойное гражданство и эстонские паспорта.
ДЕДУШКА
Теперь-то понимаю, что совсем не знал этого человека, хотя прожил с ним на земле бок о бок двадцать лет. В этом году исполняется пятьдесят лет со дня его смерти.
Когда я родился, ему было примерно 75. Почему примерно? – я не знаю даты его рождения. Не обозначена она и на могильной плите на кладбище Жертв 9 января, где он похоронен. Только год рождения – 1876. На четыре года старше Блока…
Когда я уже начал осмысленно чем-то интересоваться, ему было за восемьдесят. Рассказывали, что иногда он дожидался меня из детского сада, сидя на гранитной тумбе у ворот нашего дома на Большой Московской. Покупал для меня пряники в кульке серой грубой бумаги, бывшей тогда в ходу как упаковочная для чего угодно – в том числе и для масла и колбасы. Ходил за ними, вероятно, в магазин Росконд на Загородном. Позже меня поражала роскошь отделки интерьера этого заведения – голубая материя с блеском под стеклянными накладками-медальонами.
Одна наша знакомая рассказывала такую историю. Она шла по улице в районе Лиговки и увидела, как в сквере гуляет детсадовская группа. И только один мальчик – это был я – не играет с остальными детьми, а стоит у чугунной ограды и слезно молит прохожих забрать его и отвести домой. И в качестве самого сильного аргумента приводит следующий: «У меня там дедушка старенький, у него бородка и усики, он плачет, меня ждет…» Дома восприняли это юмористически, но мне-то было не до смеха…
Да, он носил бородку клинышком и до самых последних лет не облысел. Нынче в моде бороды лопатой, как сказали бы в то время, дворницкие. Я бороды не ношу, и надеюсь, что, в дедушку, никогда окончательно не оплешивею.
Он не служил в армии. К началу Первой мировой ему было под сорок – предполагаю, что его не призвали по возрасту. Или как еврея. Хотя на одном историческом сайте нашел скудные сведения о первом еврее, награжденном военным орденом Российской империи. Он был из их мест, из пермских. Фамилия его была Окунь. Может быть, родственник.
К началу Великой Отечественной ему было уже 65 – конечно, его не призвали. (В это время мой второй дед, из крестьян Тверской губернии, сорока одного года отроду, томился в лагерях где-то в Коми, где на следующий год и умер.)
Кем и где он работал? Вроде, каким-то мелким служащим, конторщиком, как тогда говорили. Высшего образования у него не было. Но, во всяком случае, какую-то пенсию он заработал. В отличие от бабушки.
Ее документы сгорели или пропали. Возможно, это случилось, когда в дом №13 по Большой Московской во время блокады попала авиабомба. Причем попала так, что верхний, пятый этаж оставался цел, и их оттуда эвакуировали пожарные.
Всю жизнь она шила, шила… Обеденный стол, стоявший посреди комнаты, был завален лоскутами различной материи. Он был так велик, что, раздвинув его и вставив удлинительную доску, мы могли играть в настольный теннис.
В комнате – постоянная череда «профессорских жен», крепдешин, бархат, панбархат… Когда-то бабушка работала в знаменитом ателье «Смерть мужьям» на Невском, прозванном так из-за соответствующих цен. Всю жизнь боялась, что соседи по коммуналке донесут – шьет-то без патента. Так и увезли ее в больницу от этого стола…
Деньги благодаря ей водились. Были и сменяющиеся домработницы, и ванну за свой счет установили. Соседи не дали ни копейки, сказав – вам надо, вы и устанавливайте. Но потом пользовались за милую душу.
Отношения с этими соседями, пожилой парой, Павлом Ивановичем и Анной Сергеевной (удивительно четко сидят их имена в памяти), были натянутыми. Была у них антисемитская жилка. Но ко мне они относились хорошо. Приглашали в гости в свою комнату. Положили начало моей нумизматической коллекции, подарив две монеты, и по сию пору остающиеся самыми ценными в ней – медный петровский пятак и серебряный елизаветинский гривенник.
Третью комнату этой небольшой по ленинградским меркам коммуналки занимали моя тётя, сестра отца, с мужем и их сыном, моим двоюродным братом, старше меня на 13 лет. Он любил залезать с головой в старую шубу, рыжим мехом навыворот, и пугать меня неким Румпумпуром. Я знал, что это он, но всё равно было страшно.
Бабушка и дедушка были, конечно, «жителями блокадного Ленинграда». Но кто тогда об этом думал? День победы-то стали широко праздновать только с 1965 года, с двадцатилетия победы. А до этого – без всякой помпы, ведь многие хотели забыть войну поскорее.
Что еще о нем помню? Страдал от изжоги, постоянно пил соду, которую я решился однажды попробовать. Оказалось невкусно. Куда лучше выпрашивать у бабушки сахарные гомеопатические шарики аурум йод.
Была у него контрактура безымянного пальца. Я всё приставал – что это, почему…
Только раз я запомнил их разговор с бабушкой на повышенных тонах. Очень удивился. Но не понял ничего – говорили на идише.
Отопление было печное. Он протапливал печку-голландку, ворошил чугунной кочергой угли, возился с заслонкой. Дрова хранились в подвале дома.
Почему они перебрались из Перми в Петроград? – уже не спросишь. Отец, 1918 года рождения, родился еще там, на Урале.
Видимо, дедушка был человеком абсолютно тихим, совсем не амбициозным. Может, таким и надо быть? «Хорошо прожил тот, кто хорошо спрятался».
В 1961 году у него было 85-летие. Но не помню ни застолья, ни поздравлений. Как и пятью годами позже, на 90-летие. Как-то не принято было. Это сейчас начинают праздновать «юбилеи» чуть ли не с сорока пяти, если не раньше. Да и помнил ли он сам, когда у него день рождения? Возможно, что и нет.
Одним из сильных впечатлений у него остался эпизод, о котором он рассказал моему двоюродному брату, а тот пересказал мне. Они ехали в поезде. На какой-то станции он стоял у окна в коридоре, когда на путях напротив затормозил другой поезд. На своем лице дед ощутил белый остановившийся взгляд из окна того поезда. Распутин! Его хорошо знали по газетным фотопортретам. Дедушка испугался и ушел в купе. Оказывается, через эту станцию проходил царский поезд.
Дедушка остался на трех фотографиях. Первая, семейная, датирована концом 30-х годов. Две других сделаны, видимо, в 60-х. Один портретный снимок. На втором он сидит на своей постели. По правую руку от него резной буфет со столбиками, по левую – большой полированный ящик одного из первых советских телевизоров «Север» с маленьким экраном. На нем, свисая, лежит рубашка.
О, эта заря отечественного телевещания! Передачи лишь часов до восьми-девяти вечера, один выходной в неделю, одна детская передача – тоже в неделю. В ней какой-то восточный человек в чалме сидит по-турецки. Меня до глубины души поражает, что сначала он сидит совершенно неподвижно, а потом внезапно оживает и начинает рассказывать сказки. Думаю, этого сказителя уже не обнаружишь даже в самых глубоких телеархивах. И еще воспоминание, связанное с телевизором, – отец приходит домой выпивши (мы жили в той же комнате за ширмой), делает всем выговор, что пялимся мы на плохо отрегулированное изображение, и начинает его «настраивать». Изображение становится всё хуже, и отец в раздражении бросает это дело. Смотреть телевизор после этого становится уже вообще невозможно.
Да, так, как на этом снимке, дедушка сидел и сидел, день за днем, на улицу уже не выходил. Любил слушать по радио «Последние известия». Я удивлялся – если они «последние», то почему повторяются вновь и вновь?
Постепенно в жизни начали происходить изменения. Отец с матерью развелись. Вскоре нам с мамой дали совсем маленькую комнатку в коммуналке неподалеку, на Малой Московской, куда мы и переехали. Шел 1961 год. Прошла денежная реформа.
В гости к бабушке с дедушкой я продолжал ходить регулярно, иногда сразу после школы. Там, у них, оставался и мой настольный футбол. И мне надо было проводить разные первенства, рисовать и заполнять турнирные таблицы. На проведение чемпионата СССР я не замахивался. Команды, помнится, у меня были довольно экзотические. Например, сборная Валдайской возвышенности.
Играл я, естественно, сам с собой. Сам был и комментатором, и редактором стенгазеты о футболе, которую выпускал на обороте «Боевых листков», привезенных отцом с военных сборов.
Но однажды мой футбол там закончился. Я слишком расшумелся во время очередного репортажа. Бабушка чувствовала себя, вероятно, уже неважно, и бывшая в гостях родственница, некая тетя Оля, решительно собрала мой футбол в коробку и сказала – мол, уноси домой, там и играй. Я обиделся на то, что ни бабушка, ни дедушка за меня не заступились.
Бабушка умерла летом 1964 года. Ей было 84. Дедушка, как мне потом рассказали, плакал. Они прожили вместе около шестидесяти лет, у них родилось четверо детей, один из которых умер в младенчестве. Мой отец был младшим.
Я узнал об этом в пионерском лагере. Был родительский день, и устроили КВН. Все тогда им бредили. В моде были остроумные молодые люди, не лезшие за словом в карман. Хотя юмор, конечно, был совсем иной.
Я был капитаном одной из команд. Даже сохранилось фото, где я стою на сцене клуба и читаю что-то по листочку. В пиджачке, белой рубашке и при галстучке.
Мы проиграли. Было очень обидно, я еле сдерживал слёзы. И когда мне сказали, что бабушка умерла, расплакался. Мама сказала мне жёсткую вещь: «Ведь ты плачешь не потому, что бабушка умерла, а что проиграл…» Она была права.
Изменения между тем нарастали. Отец на гонорары от книг по радиопередающим устройствам купил однокомнатную кооперативную квартиру и переехал туда. Потом и тетя с семьей, сдав теперь уже две комнаты в коммуналке и забрав дедушку, переехали в новую четырехкомнатную квартиру в Дачном, на улицу Подводника Кузьмина. Комнаты, кроме одной, были там совсем маленькими. В одной из этих клетушек дедушка и лежал, сидеть он уже не мог.
Иногда, хотя и нечасто, повторяется сон, в котором у меня есть ключи от той квартиры №22, в доме №13 по Большой Московской. А мне некуда идти ночевать, и я направляюсь туда. Хотя в какой-то момент появляется мысль – имею ли я право быть там?
В комнате темно, только свет фонарей в окнах. В углу печка-голландка, вот наша ширма, вот буфет, стол. Но никого нет, вид у комнаты нежилой. А у меня была тайная надежда – вдруг они живы и я их увижу? И теперь мне надо провести здесь ночь…
Лет двадцать назад я зашел в этот дом и поднялся на пятый этаж (теперь сделать это было бы сложнее – кодовый замок). Снаружи, где были огромные лестничные окна во двор, присобачили лифт, вместо окон – двери его шахты. Тяжелые широкие перила полированного дерева, по которым когда-то лихо скатывался, выкрашены дурацкой коричневой краской. На месте наших дверей в квартиру обнаружил небольшой тамбур с тремя дверями, на которых были разные номера. Квартиру перепланировали на три отдельных.
Я часто ездил к тёте в гости в Дачное, практически каждые выходные. Ушел в армию, вернулся, и продолжал ездить. Заходил в комнату дедушки поздороваться. Он вглядывался, говорил «А, Мишенька…» Однажды я помогал приподнять его и повернуть на бок, чтобы смазать пролежни.
Он умер 31 мая 1971 года. Ему было 94 или 95 лет. Мне было двадцать.
Когда мы везли его на кладбище, мне захотелось сказать что-нибудь этакое, пободрее. И сморозил глупость, о которой не перестану сожалеть. Наклонившись к Виктору, школьному другу моего брата, я сказал тихонько: «Поднадоел он им уже…» Виктор внимательно посмотрел на меня и ответил: «Ну, что ты!..»
Еще через 24 года к могиле дедушки мы подхоронили урну с прахом отца. Так и навещаю их могилу. «Окунь Лейба Моисеевич…» Что ж, во всяком случае, я знаю, как звали моего прадеда…