Глава 14. Потаповские были.
Потапово неумолимо утрачивало прежний облик. Некогда зажиточное село, с переменным успехом боровшееся за статус районного центра с нынешним районным центром, сдавало свои позиции. Первой закрылась больница, вместе со стационаром и родильным отделением. Жители, однако, от этого болеть не перестали и теперь добирались до ближайшей, всеми правдами и неправдами. Вместе с главным врачом, которую любили абсолютно все, причём не показушно, а всей душой. Она теперь сидела дома, у окошка и поглядывала иногда на улицу, не придёт ли по почте какое известие насчёт стационара. Когда на улице появился первый бродячий кот никто особенного внимания и не обратил. Ну бродит и бродит, да мало ли. Пусть мяукает, а мышей в поле и под руинами церкви не считано. Прокормится.
Следом, как водится, закроют на все мыслимые и немыслимые замки школу. Детишек в наличии не было. В прошлом году в первый класс пришли двое, в этом одна девочка, но с огромным бантом на голове. Говорила плохо, букв не знала совсем и когда её во всей красе увидел Иван Михайлович Косоруков, то сказал, почесав затылок: - «Пора на заслуженный отдых. Через коня она никогда не перепрыгнет». Закроются оба интерната завсегда раньше полные юношеских ломких голосов и нехитрых проделок.
Года через два началась борьба за обладание бывшими школьными зданиями между двумя «предпринимателями» и когда один начал одерживать верх, второй пришёл с канистрой бензина и спичками. Запалил. Никто особенно не тушил, побаиваясь, один только Иван Васильевич Фёдров, весь перемазанный сажей всё рвался внутрь, но его не пускали. Там внутри выгорело всё, вплоть до последнего стенда с учебными пособиями.
«Сельхозтехника» ещё дышала на ладан. Подключили к ней заместо аппарата ИВЛ звонкую лесопилку под навесом. Аккурат вместо заправки. Пилили там теперь доски, штакетник и тёс, мастерили скворечники, гробы и неказистые, горбатые стулья. Доход, процентов на восемьдесят, прямиком шёл в кассу «головного предприятия» и там благополучно растаскивался по карманам руководства и главного бухгалтера.
Тёп – речка словно почувствовав потепление климата и изменение расположения внешних сил начала стремительно мелеть, рыба в полую воду прямиком уходила в недалёкую Мокшу. Первыми сменили прописку краснопёрки и красноглазки, за ними ушли голавли и премудрые пескари. Толстомордые налимы собрались на сход под Полянским оврагом. Долго, до изнеможения спорили, охрипли так, что пером не описать, но решили остаться. Отправляли в Мокшу лазутчиков, те явились назад не солоно хлебавши. Там глубоко и камней на дне совсем нет. А где тогда благополучно жить? Утвердили решение остаться тут, на перекате.
В сверкающее солнцем воскресение хоронили дядю Сашу Фомкина. Умер он тихо, на скамеечке, поздним вечером в пятницу. За неуклюжим гробом, обитым ярым кумачом шла вся деревня. Тихо шуршали ногами по серой пыли бывшего
Владимирского тракта. Даже детишки не куролесили особо, проникались событием. Фомкин в гробу был строг и нахмурен, словно ему жали в ступнях новые полуботинки.
- Ты, Матрёна, где Матвея – то потеряла – тихонечко шептала Лавровой Аршинина. – Он же с ним работал. Или наоборот Александр работал с Гаврилычем.
- Костя через неделю другую в отпуск собирается приехать, они с Фомкиным тоже пересекались – так же тихо шептала Матрёна Матвеевна. – Жалко дядю Сашу. Корова у нас заженихалась, Матвей Гаврилович повёл к ухажёру. Непредвиденные обстоятельства. Обух плетью не перебьёшь, как не старайся. Человек предполагает.
- Аааа.
Речей возле гроба не говорили, только постояли вокруг тихо, некоторые бабы заплакали, когда комки сырой земли застучали о крышку последнего пристанища, хорошего в общем – то человека. Схоронили как раз возле огромного дуба, места сбора погостовских ворон и безобидных серых воробьёв. По осени резные листья укроют сплошным покрывалом могилу и будет ему тепло под таким одеялом в метельную стужу длинной зимой.
- Приходите все поминать – позвал Борис Фомкин. – Столы накрыты прямо на улице, возле дома. – Приходите все, отец был хлебосольным хозяином, душа его будет рада.
Бабы переглянулись, а мужики разом загомонили, жёны в таком случае не запрещали, три рюмки в виде гранёного стакана заполненного на три четверти ждали их впереди. Долго ещё около дома Фомкиных копошились люди, темнело, а народ всё шёл. Некоторые мужики и по второму разу, кто ж их контролировал. У кого губу разъело сильнее те и повторяли. Шурку Никишина нашли утром в овраге за сельсоветом, спал себе весь в мокрой росе. Видно не два и не три раза помянул.
Борис Фомкин пришёл к Лавровым ближе к обеду следующего дня, когда Матвей Гаврилович в перерыве явился домой, похлебать свежих щей.
- Матвей Гаврилович, принёс я вот помянуть отца, много лет вы с ним трудились плечо к плечу – выставил на стол синеватую бутылку с сургучной головкой Борис. – Помянем. Упокоится душа его с миром.
- Ну давай – согласился старший Лавров. – Настоящим другом он был мне, таких теперь почти не осталось. Одних уж нет, а те далече.
- Сейчас я закусить, что ни будь придумаю – прониклась супруга. – Огурчик порежу. Погодите чуток.
- Только побыстрее – вставил слово Лавров. – Мне же на работу.
- Ничего, подождут.
В бывший барский сад теперь никто или почти никто не ходил. С тех пор как не стало колхоза. Овчарня и коровники, числом два, опустели. Из разбитых вдребезги окон сифонил колючий сквозняк. Постепенно отрывались или отрывали лихие люди, изготовленные из лёгкого металла уже не современные автопоилки. Но самое печальное заключалось в том, что там уже не пахло парным молоком и навозом. В темноте справляли бал летучие мыши, садились верхом на затылок, случись там по недомыслию живой человек. Стряхивай тогда – не стряхивай, всё бесполезно. На когда – то оживлённых тропинках выросли в человеческий рост лопоухие лопухи. Под ними изгибались всем змеиным телом противные гадюки. Ночью в дебрях, расположившихся на бывшей сиреневой аллее, бродили неизвестные тени, кто – то изредка простуженно кашлял, пугая миролюбивых, но очень шумных грачей. Руководил всем этим запустением расстрига – ветер, срывавший на заре капли росы с непуганых веток.
Потаповские улицы умирали с Севера. Новый мост через Тёп – речку построили за околицей на юге. По старому теперь никто не ездил, полотно асфальта падало к новому с горы, за деревней. Автобусная остановка маршрута из Касимова стояла там же. Молодёжь, оставшаяся на постоянное место жительства, строила скороспелые дома в той же стороне, зачиная две новые улицы. Скоро не стало и магазина, сразу после того, как намертво закрылась почта, вместе с не разнесённой по домам корреспонденцией.
- Матрёна! – закричала через забор Лузина. – Автолавка вскорости прибудет, ты чего заказывала? Давай собирайся, ждать не будет опоздавших, ей ещё в две деревни. Грязь лаптями месить.
- Заказывала Кубинский сахарный песок да карамелек килограмм, с чаем пить – откликнулась на зов Лаврова. – Только косынку чистую повяжу и иду. Выходи за забор.
За забором их ждал вечный смутьян, Яшка Тимохин. Оттянутое на коленях голубое трико, рваные поперёк галоши, красная морда, глубокое похмелье. Это, надо сказать, теперь было его постоянное состояние.
- Бабки, дайте два рубля на опохмел русской души – перекрестил опухший лик. – Либо погибну и вам будет следствие, допрос и нары как соучастницам, срок озвучивать не стану. Сами догадайтесь. Ни один главный бухгалтер не поможет. Так как я погибший буду.
- В автолавке спиртного нет и не надейся – дала отпор Матрёна Лузина. – Ты же всё равно на этом не остановишься.
- В автолавке нет, а самогон у бабки Сенягиной есть. Два ре за бутылку. Как слеза, если смотреть зажмурившись.
- Вот старая карга, два понедельника осталось, а всё людей поит жутким пойлом – возмутилась приставшая к ним Сыкина. – Не угомонится никак.
- Македонский вон на смертном одре приказал руки его выставить на обозрение, что бы все видели, что ушёл в мир иной налегке, ничего с собой не взяв – проявила осведомлённость Лузина. – А эта всё гребёт под себя, всё гребёт, нету стыда.
- Макыдонский наверняка не пил – покачал головой в знак полного согласия Яшка. – А мы же завсегда принимаем по чуть – чуть, хлебом не корми, а дай остограмиться. Дайте бабы на опохмел.
- Нету – отказала за всех Сыкина. – Иди в другое место.
- Тяжело в деревне без пистолета – горестно вздохнул Тимохин и подтянув спадающее трико двинулся в другую сторону. – Когда ни будь напьюсь к вечеру сильно – сильно и попалю вас всех до едина. Или церкву подожгу. Пусть сгорит дотла.
- Дурак ты стоеросовый – подытожила Лузина. – Иди – иди.
На месте парковки автолавки толпился народ. А её ещё не было. Тихонько переговаривались на местные темы. Приехал на старой кляче с хромающей на одно колесо телегой Денис Федотов. Привёз новый фильм. Игравшие тут же в ножечки пацаны бросили своё занятие и толпой окружили его.
- Про что кино? – закричал самый смелый из них.
- Про басмачей.
В скоплении людей засмеялись. Это был его стандартный ответ. И не раскрывал названия, пока не повесит афишу. Кривобоко исписанный лист серого ватмана. В трёх местах вешал – у клуба, возле магазина и на самом конце Поповки, в аккурат у школы. Читайте все, кто может.
- Едет, едет! – оповестил кто – то, указывая на столб серой пыли и шомором с гоготаньем, бежавших от него гусей. – Разбирайся в очередь. Все помните, кто за кем стоял? Шарин, не при как на буфет. Большой, а без гармони.
- Эй, народ! – вынырнул из проулка Яков Тимохин. – Я первый стою, мне и
надо – то две бутылки денатурата.
- Надо же, нашёл – удивилась Лаврова. – Кто только дал?
- За деревней, барыня из автобуса дала цельный трояк, говорит, купи новые калоши, а они мне на что? – глянул Яшка на драную обувь. – Лето на улице, зимой видно будет.
Автобус до Сусова теперь через Потапово не проходил. Там за селом, в продуваемой всеми мыслимыми и немыслимыми ветрами, останавливался возле куцей остановки. Это раньше прибывал прямо в центр села, благообразно останавливался у правления колхоза, забирал пассажиров в своё чрево. Старухи во время недолгого ожидания успевали помолиться на останки деревянной церкви, отмахиваясь от назойливого дыма из мужицких цигарок. Болело село и болели души у односельчан, не пели почти песен теперь.
Оттого ли, не от того, а пользовался нынче очень большим спросом любой транспорт. Хозяин оного стал на селе большим авторитетом. Матвей Матвеевич Лавров продолжал пока подрабатывать в свободное от уроков время на школьном грузовике. Вот и теперь он лихо подкатил к опустошённой автолавке и горстке народа ещё надеющегося раздобыть что – то в её закромах.
- Эй, народ, кому надо в райцентр – высунулся из кабины он. – Порожняком иду, письмо заказное на почту везу и всё. Набивайся в кабину, кто может. В кузов только молодёжь.
- Меня возьми! – никак не мог отоварить мятую дарёную трёшку Яков Тимохин. – Говорят в раймаге портвейн по два ноль две имеется в наличии. Куплю целую, а ещё одну с местными напополам.
- А как же проезд оплатить?
- В кредит.
- Ну ладно полезай в кабину – согласился Матвей. – Что с тебя взять? Голь перекатная. Кто ещё храбрый? С ветерком доставлю, даже испугаться не успеете. Можете не сомневаться.
Народ трепетно промолчал. И хотелось и кололось. Уже потратились сегодня немало, а конец с концом сводить надо. Работы особенной не было, особенно после того как полузакрылись мастерские «Сельхозтехники». Экономили на всём. Вплоть до чаепития с ржаным хлебом. Лавров высадил попутчика у самого большого магазина районного центра, хотел уже закурить, но смотрит девушка молодая, хлопнув дверью очага торговли, начала спускаться по ступеням вниз. Была она самого среднего роста, нормальной упитанности, неброско, но со вкусом одетая. Не сказать, что толщиной с канат, но довольно заметная коса была
уложена на голове. Глаза смотрели по - доброму и немножечко с вызовом.
- Не проходи мимо, красавица – опустил стекло двери Матвей. – Как теперь зовут – то тебя?
- Варвара.
- А я Матвей, в Потапово живу, в школе учителем работаю, вот на машине помогаю родному образовательному заведению – исповедовался как на духу Лавров. – Был женат, теперь холост, детей имею двоих, все сплошь ребята. В Потапово ещё мать с отцом живут. Садись в машину, да и едем знакомиться. Вещи твои после заберём.
- А я замужем не была никогда, сестра вот в магазине продавцом работает, а старшая как и ты в школе учителем, у неё сын заместитель главного врача в районной больнице, а я там же медсестрой – не таилась, мигом перейдя на ты Варвара. – Почему же не сесть, открывай дверь.
- Правда что ли? – засомневался Матвей.
- Сказала же.
Лёгкий аромат духов расположился в машине вместе с новой знакомой. Даже выхлопные газы не могли перебить их и сдались, когда машина почихала и заглохла около самого Потаповского погоста. Стрелка расхода бензина намертво замерла на отметке ноль. Лавров ещё один раз попробовал завести повернув ключ зажигания. Было тихо.
- Сиди спокойно, жди, я на заправку мотнусь благо до неё всего половина километра – расстроился Матвей глядя на Варвару. – Совсем забыл топлива в бак залить, тут ещё Тимохин в ухо зудел, быстрей да быстрей. Ведро только в кузове возьму.
- Красиво начинаем – засмеялась та. - Иди уж, я подремлю. В ночную смену работала, спатеньки хочу.
Красивый вечер уже начал наваливаться на округу и несмышлёный туман потихоньку выползал на дорогу из – под кустов за кюветом, когда Матвей Матвеевич Лавров вернулся с полным ведром синеватого бензина. Варвара крепко спала и прохладный ветерок красиво обдувал со всех сторон её мягкие волосы. Быстро слил горючее в узкую горловину бензобака, машина завелась с половины оборота. Ему не хотелось будить девушку и Матвей долго смотрел на неё, словно определяя правильность выбора.
- Варвара, а не пора ли просыпаться? – с улыбкой негромко позвал он - Так можно до утра сны цветные смотреть.
- Где это я? – открыла она глаза и не сразу возвратясь в действительность.
- Где надо.
Матвей Гаврилович и Матрёна Матвеевна встретили её не то, что приветливо, но исподтишка. Чудно как – то, то и знать её не знал, а то чуть ли не жена. Но и сына им было жалко, мучается мужик один, без семьи, как тополь на Плющихе. Глядишь и сладится у них. А и сладилось. Варвара оказалась женщиной не то что двужильной, а было в ней этих самых жил гораздо больше десятка. Отдежурив сутки в районной больнице, набив сумки продуктами, спешила из районного центра в Потапово. Хоть оттуда сюда, хоть отсюда туда, а пять изнуряющих километров. И в пургу, и в мороз, и в дождь, и в слякоть, и в жару, ну и в хорошую погоду тоже. Иногда, когда был не занят, встречал Матвей на мотоцикле. Это уж потом отдал ему Константин старенький Ижевский «Москвич», на нём и отвозил на дежурство иногда. А дома надо приготовить, обстирать, сорняки на огороде прополоть, зачинавшийся уже колорадский жук, завидев её в отдалении, уводил свою рать с огорода Лавровых, на соседние участки. Семейный кобель Мухтар почувствовав её приближение за калиткой, впадал в экстаз, падал на бок, закрывал глаза и начинал подвывать. Первым делом она кормила его, а уж потом, попив чаю, начинала другие дела.
Но вначале была свадьба. Народу гуляло много. Приходили посмотреть на действо зеваки даже с дальнего конца Поповки. В селе развлечений мало, кино да очередная доставка Тимохина в КПЗ. Это когда он перебирал сильно. Теперь же притоптывая пел частушку:
- По деревне я пройду,
Много бед наделаю:
Кому окошко разобью,
Кому ребёнка сделаю.
- Ха – ха – ха – засмеялись беззубыми ртами присутствующие на скамейке напротив бабки.
Но никто отчего – то его не поддержал в песенном реверансе. Мужики, теребя в заскорузлых руках папиросы «Прибой» ревниво поглядывали на праздничный стол, где добавляли в тарелки и меняли закуски. А бабы и девки повязав покрепче косынки проследовали в очередь к туалету. Тогда и у Тимохина пыл угас, что неумолимо привело его в гурьбу табакокурящих мужчин.
- Вот видишь, Варвара, никто и не съел тебя, зря только боялась – держал ту за талию Матвей. – Народ про нас уже забыл благополучно и правильно сделал, знай себе закусывай. Потаповские люди испокон веков требуют хлеба и зрелищ, а нынче мы с тобой дали повод и к одному и к другому. Знай только добавляй хлеба насущного, а там и зрелища не за горою.
- Скорее уж всё закончилось бы, не люблю я этих церемоний, рассматривают как трёх тополей на Плющихе, и смех и грех – устало, но по доброму ответила ему Варвара, теперь ведь муж и жена одна сатана. – Дел накопилось по горло, знай поворачивайся.
- Медовый месяц на дворе – засмеялся Матвей и позвал. – Заходи мужики на посошковый круг, темнеет уже.
- А чего не зайти? – загомонили те. – В горлах пересохло.
Которые самые рьяные, ещё долго не расходились по домам. Уже и пастух готовился выгнать на зелёную травку остатки Потаповского стада, уже и петухи прокричали сигнал к окончанию пира, а некоторые всё бузили.
- Вот Матвей себе хозяйку из района привёз – шевелил непослушным языком Никишин. – Но, допустим не у всех машины имеются в наличии, вот у меня, скажем, нет и что тогда делать? В Москву на поезде ехать? На какой ВДНХ искать? Хотя у него тоже скоро заберут транспорт, последний класс закончил школьную науку.
- Вон Костя ихний нашёл – прилёг под скамейку Тимохин. – Но опять же городские они бабы ненадёжные, им надобно на зиму шубу, а на лето наоборот Чёрное море.
- Со всех сторон облом – подытожил кто – то опухший до неузнаваемости.
Заснули тут же, если бы конец квартала, то участковому лафа с выполнением плана, а так пусть спят. Любопытная Лузинская корова через полчаса по пути в стадо подошла к ним и хотела кого – то лизнуть шершавым языком, но её быстренько спугнул выпущенный на утреннюю прогулку Лавровский кобель, тут же беспрекословно пометивший тёплой струёй спящих.
Настали новые будни. Время ненароком устанавливало незнакомые правила существования. Жизнь всё более по - спартански ужесточалась. Наконец закрылось и школа, которой до гибели во всё пожирающем огне, оставалось года два. Помните, мы анонсировали эти события в самом начале. Матвей Матвеевич Лавров остался без работы. Где её отыскать в постепенно исчезающем селе. Перебивался случайными заработками и благодарил бога, что Варвара его работала в районной больнице, до которой завеса запустенья ещё не дошла.
Однажды, в тусклый и прохладный вечер, когда солнце уже село за горизонт, но колкие звёзды ещё не высыпали на остывающее небо, сидели за столом, в большой Лавровской гостиной и пили чай все члены семьи проживающей в Потапово. Во главе стола Матвей Гаврилович, не особенный поклонник горячего напитка, в противоположной стороне Матрёна Матвеевна, наоборот, как мы тут
знаем, поклонница его, ну и Матвей – младший с Варварой. Вели неспешный разговор.
- Говорят, в Темерево восьмилетку не закрыли пока, детишки там скромные, от больших деревень в сторонке, но газеты читают – скрипнул видавшим виды стулом глава семьи. – У меня там директор школы знакомый, Михаил Павлович, стареющий уже, под Курском в танке в огненную годину живым горел. Выжил. Могу составить протекцию. Я у мужиков темеревских разузнаю по своим каналам, есть ли у них нынче учитель физкультуры или на худой конец трудовик. Говорят один болеет болезнью тяжёлой, а второй склонен к долгому отсутствию, ввиду неизлечимого влечения.
- А что? – хлебнула, не обжигаясь крутого кипятка Матрёна. – Везде люди живут, хлеб жуют. В ихнем селе и домов – то всего десятка три или четыре, а гляди ты – классы набирают. Молодцы какие ихние бабы, мужикам своим спуску не дают. Земля полнится слухами, что ли в одном доме девять голов школьного возраста, половина класса.
- Туда километров двенадцать, если напрямую считать – почесал затылок Матвей – младший. – Ладно летом – где на мотоцикле, где на велосипеде, а зимой каково? Дороги начисто переметёт, или совсем снегом завалит, волки. Зимний день с гулькин нос, одно название, пока за околицу в темноте выйдешь, до Темерево доберёшься, тогда только рассветёт. В обратную наоборот, в темноте отправишься, в темноте и прибудешь. Какой мотоцикл?
- У тебя же первый разряд по лыжам – отставила в сторону стакан с чаем Варвара. – Я помню, как ты на соревнованиях в районе никому шансов не оставил. Только снег вихрем из – под твоих лыж в лицо отстающим. С тех пор и приметила тебя.
- Уговорили – сдался наконец Матвей. – Пишите резолюцию.
Недели через две, может дней через десять поменял болеющего физрука, с радостью сдавшего ему ключи от крошечного спортивного зала на отшибе за школой и сараюхи со спортивным инвентарём. Тот долго ещё, сдавая дела, благодарил Лаврова и жал бледной рукой руку новоиспечённого учителя за решение влиться в дружный коллектив школы.
- Спасибо – в конце даже пустил слезу. – Дай Бог здоровья.
Потапово между тем постепенно дичало. Реже стали собираться у колонки бабы, носили сельские новости в себе, с собой же их и обсуждая. Местный юродивый Генка Войлоков, любимец села и знавший про население всё, как – то разом постарел, захромал и прекратил свои регулярные инспекторские проверки по улицам. Вернее не прекратил, но сделал их хаотичными, когда вздумается и от
немощи своей, короткими. Нужен был особый случай, особое событие, что бы встряхнуть аборигенов, сплотить и наставить на путь истинный. И такой трагический случай произошёл.
Старая церковь, давным – давно обезглавленная, тихо стояла посередине села, поскрипывая углами. Пацаны продолжали играть вокруг неё в войнушку, со всеми вытекающими последствиями. Только вот в одно из воскресений, заглянувший внутрь и прилёгший на соломе «раненый» увидел вдруг, что старая фреска – икона писаная когда – то под самой верхотурой, вдруг замокла ликом. И кто знает теперь, замироточила она или просто намокла из за протекшей крыши от проливного дождя.
А в ночь заполыхала церковь яростным огнём. Огромное алое зарево встало над спящим селом, вода в речке покраснела и стала похожа на лаву извергнутую вулканом. Сорвав голос, звенел над крышами набатный рельс. Испуганный народ, кто в чём, схватив топоры (мужское население) и вёдра (женская половина) с топотом и криками бросились к церкви. А та уже сильно накренившись к земле одним боком жгуче потрескивала. Завывая сиреной и как всегда без капли воды примчалась из пожарного депо, пожарная же машина. В ней сидели, поблескивая касками два хилых телом пожарника.
- Не спасёшь уже – закуривая сказал неожиданно густым басом один. – Ей век, пересохшая вся.
- Козе понятно – сплюнул напарник. – Пиши пропало, зря по середине ночи разбудили нас.
Только тогда заметили спавшего вдалеке у оврага пьяного Яшку Тимохина и валявшуюся возле него пустую бутылку из – под керосина. Видно привёл в исполнение давнее обещание.
Собирали люди с пепелища ещё тёплый пепел. Кто во что, кто в пакет целлофановый, кто в мешочек тряпочный или просто в кулёчек газетный, один старый дед с Поповки во фронтовой кисет. Матрёна Аршинина на могилу родителей половину подойника отнесла, аккуратно рассыпала по надгробию, поплакала.
Приехал батюшка из соседней Нестеровой церкви. Долго вздыхал глядя на пепелище после чего прочитал проповедь для тишайше слушавших его жителей Потапово:
- Беда огромная случилась у вас божьи люди. Злодей ли помог или какая другая причина, но нет теперь в селе церкви, только скорбный прах её остался. Все мы когда – то, рано или поздно, но превратимся, не желая этого в него. Бог, он по – детсадовски милосерден и забирая душу человеческую в рай, уверен, что совершает благодать. Человек же отчасти, что он в большинстве своём отошёл от заповедей Бога, думает наоборот. И тогда приходит великая метаморфоза. Господь радуется, а человек скорбит. И борется Бог, а человек страждет. Но правда божественная воцарится на Земле. Тому быть. И ныне и присно и во веки
веков. Аминь.
И когда следующим утром упала мокрая роса на обгорелую траву округ пожарища, косил Санька Никишин её звенящей литовкой. И ложились ниц ромашки и лопухи и скорбело Потапово. Плакало. А ветер раздувал росу на холодные уже угли.
Тимохина свозили на «воронке» аж в самое Сусово, даже подержали ради приличия в кутузке без малого целый день. Ему всё одно как с гуся вода, я не я и лошадь не моя.
- Ты поджог, признавайся разом, мог ведь половину села спалить, стариков и малых детишек – истово наезжал на него младший лейтенантик в ушитом вдоль поясницы мундире, по тогдашней исключительно моде. – Да я тебя одним махом в Потьму укатаю. Лес пилить.
- Там лес не пилят – зевал Яшка. – Спецодежду шьют и рукавицы рабочие. Могу заведующим клубом. А чего? Это не я поджог.
- Бутылка из – под керосина у тебя же! – снова срывался на визг модный следак. – Как объяснишь этот факт.
- Самогонка в ней была, спроси у бабки Сенягиной.
Долго ещё пахло в Потапово гарью, так село стало деревней, раз нет церкви, так и не выдвигай претензий. Только уже когда белым снегом сравняло всё вокруг, стало потихоньку забываться. Пацаны нашли другое место для военных баталий, колготились теперь около заброшенного колхозного сарая, где раньше тоже хранили зерно. Только протравленное – семенное.
Приехавший на выходные погостить у родных в Потапово Виктор Лавров не мог не посетить грустного пепелища. В целлофановый пакетик набрал успевшего прорости травой церковного праха, поклонился в пояс. С дальнего конца Поповки долетала сюда громкая музыка. Покачал не одобряюще головой и круто развернувшись, отправился назад.
- Что это у вас на Школьной Муслим Магомаев во весь голос песни поёт лирические – спросил сидевшую на скамейке возле дома, вместе с Матрёной Лузиной мать. – Вроде не праздник нынче, а обычный выходной, которых в календаре больше пятидесяти в год.
- А это Полинка Камнева из Рязани с визитом к родителям прибыла, верно за водой пошла в родник, а Муслим поёт ей во след – постаралась ответить за мать Лузина. – В этот раз одна прикатила, говорят с мужем развелась.
- Ну это по Костиной части – улыбнулся себе под нос Виктор. – Ему же за неё лицо смертным боем били, даже, помнится, в больнице после этого лежал и в
ус не дул.
- Было дело.
Так и жило некогда процветающее, а теперь утратившее свою значимость село. Но как всегда чистенькое и причёсанное. Бросить где – то в кусты пакет с мусором считалось большим проступком, каралось народным гневом и как сказал однажды Семён Шарин про таких:
- По кумполу надо настучать, твою мать!
За летом осень, за осенью зима…