Была середина апреля. Несмотря на уж больно раннюю в текущем году весну, ночи же в отличие от дневного времени суток по-прежнему оставались очень холодными и сырыми, и из-за этого на окрестных озерах и болотцах, в грязной, глиняного цвета воде, еще местами торчали нерастаявшие островки изо льда.
На доходе семи часов утра в прокуренном кабинете участковых инспекторов районного отделения милиции небольшой Сосновки вдруг раздался телефонный звонок.
– Майор Климов у аппарата. – сделав недоуменной свою слегка припухшую от хронического недосыпа физиономию, раздраженно прохрипел в замотанную синей изолентой трубку владелец кабинета, упитанный, невысокого роста седовласый и уже далеко немолодой прожженный офицер. – Слушаю вас внимательно. Алло!
На том конце провода, в ту же секунду взбудоражено, да так громко затараторил незнакомый женский голос.
– Але. Слышно меня? Слышно? Нет? – нервно залепетала тетка. – Але, але. Василий Филимонович, это Светлана. Помните такую? Да, что же это, такое-то? Але.
Участковый на самом деле, так сразу и не признал, кто это мог тревожить, и без того загруженную милицию в столь раннее, еще нерабочее время, и он стал напряженно и медленно перебирать в уме всех своих знакомых лиц женского пола, обладательниц этого красивого русского имени.
– Какая, такая Светлана? – нелепо бубнил в трубку слегка ошалевший майор. – Фамилия-то у вас, как? Хм. Тоже мне, подружка нашлась. Светлана. Света. А мне теперь голову с утра ломай. Много вас, таких Светлан.
– Да вы, что? Василий Филимонович. Не признали?
– Не признал-то, кого? Вас? А вы кто? Представьтесь, пожалуйста, для начала?
– Вы уж на меня, ради Бога, не сердитесь, Василий Филимонович, что я с утра вас домогаюсь, не даю спокойно поработать. Я вам из деревни Дулино звоню, с общего телефона правления колхоза.
– И что, что с правления? Разве это, что-то меняет? С правления, или с почты. Хм. Дальше-то, что? Можно, как-то покороче? Мне сейчас совершенно не до вас.
– Так и не вспомнили меня? Ну, вы еще в начале марта велели, когда у нас на сельском сходе в клубе выступали, как сосед мой Мишка Семиклетов дома объявиться, то мне надо вам в органы тут же позвонить. Вы мне и номер свой оставили на всякий случай. Теперь-то вспомнили?
Дослушав, наконец, таки, до конца всю информацию, и с трудом вникнув в ее суть, Климов задумчиво взглянул на недавно прибывшего из юридического института на практику молодого стажера Георгия Зорина, дремавшего за соседним столом, и хитро так сощурился. Человек, о котором, только что ему сообщила звонившая из соседней деревни женщина, находился уже, как несколько месяцев в федеральном розыске за серию краж.
– Что, Филимоныч, улыбаешься? Хорошую новость сообщили тебе? – радостно поинтересовался Гоша, когда майор от души поблагодарил ценного информатора и положил трубку на место.
– Чего это вдруг? С чего ты это взял-то?
– Как это с чего? Я же вижу, светишься, сидишь, как медный самовар на солнце.
– Какой еще нахрен самовар? Больно зоркий ты стал, парень. Еще мочишься на первый снег, а уже за мной наблюдаешь. Я те. Ты за собой давай, смотри.
– Да ладно тебе. Я же так сказал, без задней мысли.
– Ну-ну. Понимаешь ли, вот вроде и вправду новость-то хорошая, а вроде и не очень. – уже спокойно продолжал Климов. – Тут, как на нее, с какого ракурса смотреть. Сын нашего бывшего с тобой коллеги, такой Ермолаич работал у нас дежурным в восьмидесятых годах, так вот этот его непутевый сынок, в розыске находится за кражи, и вот щас мне Дулинская баба по секрету сообщила, что он, хмырь такой позорный, домой пришел. И я вот щас думаю думку, как бы его нам теплым взять.
– А почему, какая-то баба сообщила? – ухмыльнулся практикант. – Отчего отец его, бывший милиционер, не сдаст? Он же должен понимать, что это такое.
– Легко сказать, почему не сдаст. Как ты его, лося такого, сдашь-то? Он ведь не стеклотара, что б его сдавать. Ты бы вот своего оболтуса, если бы, не дай Бог, он был у тебя в розыске, выдал? То-то и оно. Вот когда у тебя свои ребятишки пойдут, вспомнишь меня, дядю Васю.
– Я понимаю, что не все так просто. Хм.
– А чего же тогда говоришь так, раз все понимаешь?
– Ну, а как? Воспитывать его надо было лучше, а не на самотек это дело пускать.
– Легко тебе говорить, когда сам бездетный.
– Легко, или нелегко. Только от воспитания же все зависит? – серьезно смотрел на майора Гошка.
– Тут я с тобой согласен. Воспитание, это основа всего.
– Ну, вот.
– Так-то, оно, конечно, так. Все верно ты говоришь. Только, когда ему воспитывать-то было? Он, Ермолаич-то, все время, то на работе, то на рыбалке с бреднем, то в запое, вот и попробуй с таким диким ритмом разберись.
– Да уж, забот полон рот.
– Ну, а как? Жизнь, она такова. Не будешь же сидеть, сложа руки. Всю жизнь приходится вертеться нам.
– И сколько этому беглецу годов?
– Сколько годов? Так уж лет сорок, поди, не меньше. Если моему младшому Димке тридцать девять, то его бандит старше ровно на один год. Значит, выходит, что сорок. Точно. Видишь, как я в тютю угадал?
– Сорок? – удивленно переспросил стажер. – Не молодой ведь, ерундой-то заниматься. Поди, и семья есть? Не может же быть, в сорок лет и без семьи.
– У кого семья есть? У него? Хех. – некрасиво скривил рот участковый. – У этого тюремщика? Кто пойдет за такого? Ты думаешь, что у него это первая ходка? Не первая, и сто процентов не последняя. Щас вот его супчика поймаем, и снова лет на пять тайгу валить пойдет.
– Рецидивист, значит он?
– Ну, а кто же? Зек. Самый настоящий. Интересная, все-таки штука жизнь, Георгий. – задумался на секунду майор. – Я вот больше тридцати годов пашу, как ломовая лошадь, и вот все понять хочу, а че же они бегают-то, как сайгаки, ведь все равно же, рано или поздно, поймают их? Всю жизнь же скрываться не будешь. Так?
– Наверно. Ты же это знаешь лучше меня.
– Только никто не хочет добровольно в каталажку, вот эти прохиндеи и разбегаются от карающего меча правосудия, как кузнечики по траве. Разве, кому-то охота на пляжах Северного ледовитого океана загорать?
– Тюрьма, есть тюрьма. Сидеть на зоне, это тебе не за свадебным столом тосты поднимать. Доброе дело тюрьмой не назовут. Так ведь?
– Это верно. – заулыбался Климов. – Тюрьма, не санаторий в Пицунде, или Гаграх, это крохотная камера с вонючими клопами, прокисшая баланда из хвостов селедки, и вместо штор, решетка на окне.
Георгий лишь усмехнулся.
– Ладно, Жорка. – махнул рукой офицер. – Пока информация горячая, надо нам его поймать.
– Чего тогда время терять? Заводи свой драндулет и по коням.
И мужики поехали на допотопном служебном мотоцикле в соседнюю деревню Дулино за беглецом.
Первые пару-тройку километров ехали молча, как вдруг стажер незаметно покосился из люльки на Климова, который неспешно вел по разбитому асфальту свой перекрашенный на несколько раз Урал, и сразу же заметил в его собранном напряженном взгляде легкое волнение.
– Переживаешь? – громко крикнул практикант.
– Чего?
– Я спрашиваю, волнуешься?
– Вот еще. – на вспотевшем багряном лице участкового показалась нелепая ухмылка. – А че мне это, с какой такой стати я должен волноваться-то? Можно подумать, в первый раз. Ты знаешь, Гошка, дорогой ты мой помощничек, скольких я за эту свою долгую службу разных отморозков и отпетых бандюков поймал?
– Наверно много?
– Вагон и маленькая тележка! – с гордостью за былые подвиги прохрипел Филимоныч, и сильнее надавил на газ. – Пальцев не хватит на руках и ногах!
– Может, расскажешь? Глядишь, и время так быстрее пойдет.
– А тебе, выходит, медленно идет, молодежь?
Зорин молча пожал плечами.
– А что тебе такого рассказать? – не отводя взгляда от дороги, весело полюбопытствовал участковый. – За кашу манную, за жизнь гуманную? Ха-ха-ха!
– Ну, хоть, что-нибудь расскажи. У тебя опыта много. Чего, молча-то ехать?
– Вот тебе и ну.
– Сколько километров-то до места? А?
– Пятнадцать.
– Ерунда!
– Ловить преступников, дело не из легких. – повернул голову в сторону стажера Климов. – Вот скоро получишь свой диплом о высшем образовании, умник, поставят тебя на казенное довольствие в нашей богадельне, получишь лейтенанта, и вот тогда ты горюшка хлебнешь.
– Скорее бы уже. А то деньги занимать у всех устал.
– Успеешь. У тебя еще все впереди. Это я уже почти на выходе, я этими утырками по горло сыт. А тебе, друг ты мой любезный, служить и служить. Много ты еще с ними хапнешь.
– Справимся. Для того и учился.
– Значит, байку тебе рассказать? – звонко спросил майор. – Ну, слушай. Был, помню, однажды у меня на участке мужик, по-моему, звали его Юрка. Точно щас и не скажу. Ну, да черт с ним. Такой обыкновенный вор. Лет пять в федеральном розыске болтался, и все никак мы не могли его взять. Вроде и преступление-то было так себе, то ли за кражу теленка, то ли за машину колотых дровишек, то ли еще, какая мелочевка, короче, дел-то на сущую копейку. Тьфу! В общем, он так от нас законопатился, с лупой будешь искать в спичечном коробке, не найдешь.
– Понятное дело. Воля, есть воля. Есть, что терять. Мы с тобой недавно только говорили, что лучше в розыске болтаться, чем в заключении клопов кормить.
– Ты слушай дальше и не перебивай. Сам же просил историю. В общем, семья его не выдает, соседи тоже еще те глухонемые и слепые. Как в воду канул, гад. Страна-то ведь у нас, вон какая огромная, аккурат пол глобуса занимает, можно так на этом нашем континенте схорониться, родная мама не найдет.
– Даа. Верно ты говоришь. Поезд от Москвы до Владивостока целую неделю идет.
– Вот и они, бывало, в таких тихарились местах, из космоса будешь в микроскоп смотреть, не сыщешь. Помню, кто из жуликов заделается лесорубом, нырнет, куда-нибудь подальше на делянку, у кого с деньжатами порядок, тем проще, можно в большой мегаполис податься, там гораздо легче раствориться в толпе. Это же только неопытные думают, что лучше прятаться, в какой-нибудь глухой деревне. Они ж не понимают, что ты там у всех на виду. В городе надежней, там народу большие тыщи, и всем не до тебя. Хотя, в принципе, кто уж сильно не хочет покидать родные пенаты, то если ты с головой и железным терпением, то можно и дома неплохо просидеть.
Практикант снова ухмыльнулся, но промолчал.
– Особо ушлые и предприимчивые, так и делали у нас. – разошелся Филимоныч. – Землянки, помнится, на огородах рыли, на какие только хитрости те бегунки не шли. Один ухарь, помню, такую яму вырыл прямо в погребе под домом, там можно было целый полк солдатский схоронить.
– Хочешь жить, умей вертеться. – громко поддакнул из коляски стажер.
– И знаешь, что самое-то любопытное во всем этом деле? – с азартом продолжал майор.
– Говори уж.
– Это, когда ты жулика находишь, то не всегда бывает, что он тебе не рад, иной раз даже светиться от счастья, что поймали. Говорят, морально скрываться не так уж и легко, дескать, за каждым деревом мерещится милиционер с собакой.
– Ты подумай. А ведь наверно так и есть.
– Ну, так вот, значит. И тут мне в один из дней, а это было летом, птичка на хвосте приносит новость, что якобы мой Юрка, уже дня три, как дома на сеновале сидит.
– Осмелел?
– А чего там летом не сидеть? Лето, не зима. Тем более еще и дома. И накормят, и напоят, еще и титьку пососать дадут. Ну, и вот, значит. Я никому, не говоря, на следующее утро, по холодку, часов в пять тихонько забрался через задние ворота к ним во двор, тут же с помощью фонарика нахожу возле лестницы на сарай вилы, и бегом залезаю наверх.
– Ловко ты. Хм. В пять утра.
– А тут, чем раньше, тем лучше. Главное в этом деле, элемент неожиданности должен быть. Стою, значит, на сеновале, и такая кругом тишина, аж слышно стрелки на моей Победе. И тут я краем глаза вижу, как чуть заметно сено зашевелилось в углу.
– Учуяли тебя? Хитер бобер.
– А то. – деловито сказал Климов. – И в этот самый момент, я сам себе нарочно тихо говорю, дескать, вилами надо потыкать. Ха-ха-ха! Ну, и он меня тут же услыхал.
– И он, что? Вылез?
– А куда он от меня денется, милок. Ты думаешь, что ему жить неохота? Вылетел, как миленький он. Долго потом меня расспрашивал, кто на него бумагу накатал.
– Интересно ты рассказал.
– Интересно? Ой, да масса было всего. Разве в голове ты все уместишь.
– Это понятно. За столько-то лет.
– Или вон еще я вспомнил, как мне однажды ориентировка из области пришла, на розыск наркомана. Я повнимательнее-то на его протокольную рожу поглядел, а это оказался родной зять моего соседа Тимофея, приезжий мужик. Я тут же бегом к Тимохе, дескать, в розыске твой родственник-то, и живо бумагу ему в табло.
– Вот это тесен мир. И что дальше?
– А что дальше? Да, собственно, ничего. – ответил вопросом на вопрос участковый. – Тимошка свой лысый затылок почесал-почесал, куриными мозгами хорошенько пораскинул, и кое-как выдал мне, где они с его дочуркой подживают щас. Правда мне потом с такой претензией, дескать, дочка только стала жить по-человечьи, даже ребенка хотела от него родить. А тут видишь, я им со своей ориентировкой, будь она неладна, все карты спутал, паразит. А за что он мне претензии-то высказал? За что?
Гоша вновь пожал плечами.
– За какую такую провинность? – все бубнил себе под нос майор. – Я к нему, как к путнему обратился, что называется, по соседству. Дескать, зять у тебя, Тимофей, преступник, числится в розыске по уголовной статье. А он, что? Разве, как мужик себя повел? Как маленькая девочка обиделся на меня, губы надул. Тоже мне. Да я, может быть, его родную дочь, его кровинку, от страшной беды отвел. Мало ли, что можно ожидать от наркомана.
– А у нас теперь наркотики стали дороже и важнее всяких книг. – осуждающе кивнул головой стажер.
– Да, к сожалению. Ты прав. Ты-то хоть не баловался по дурости этим делом? Травку не покуривал случайно?
– Да Боже упаси. Хотя пацаны у нас, когда мы еще учились в средней школе, покуривали украдкой коноплю.
– У нас щас вообще, Георгий, все с ног на голову встало. Какие там к черту книги, говорить-то разучились по-людски. А ведь книжки просветляют человека, вкладывают в голову полезные знания, делают его умней. А наркотики, что это такое? Что это, такое вообще? Дерьмо, и есть дерьмо. Они наоборот затуманивают сознание, и делают дебилами нормальных людей.
Не доехав до дома Ермолаича пару километров, мужики, чтобы не вспугнуть добычу, спрятали свой мотоцикл за поленницу, сложенную возле чьей-то неказистой бани в самом начале проулка, и Климов принял решение, что дальше они должны идти пешком.
– Послушай, Филимоныч. А че из себя представляет этот ветеран? Ну, отец-то? – шагая по правую руку от майора, громко дышал практикант.
– А что он может из себя представлять?– озабоченно хмурил брови Филимоныч. – Ничего особенного, всю жизнь в дежурке мухомором просидел. Хм. Как только не сгорел за столько лет там.
Зорин покосился на офицера, и хотел было задать ему, еще какой-то вопрос.
– Ты знаешь, как у него невмоготу пахло от ног? Рассказать? – грубо выразился участковый про бывшего коллегу. – Как только умудрялись находится с ним в одном помещении мужики? Бывало, как он в комнате отдыха ночью, свои стоптанные штиблеты снимет, можно газовую тревогу во всем районе объявлять. Ох, у него от копыт и воняло. Бррр. В противогазе только можно было находится рядом с ним.
– Серьезно? Выходит, он за собой не следил?
– Да нет, конечно. Он-то, видать, к этому запаху давно привык. А как же другие? Странный он, какой-то был. И еще он спал все время.
– Так, наверное, все и проспал. В том числе и сына.
– Ты знаешь, я вспомнил щас чего? Праздник был у нас какой-то, я еще хорошо помню, что была весна, и Ермолаич позвал ребят со своей смены к себе в Дулино на шашлыки, ну, и меня, как компанейского мужика, к тому же еще и играющего на баяне, пригласил до кучи присоединиться к ним.
– Хорошее дело, шашлыки. – едва не облизнулся Гошка. – Я б не отказался щас поесть. И как они тебе?
– А никак. Хм. Ни на какие шашлыки я не поехал. Я, как только вспомнил про его вонючие лапти сорок пятого размера, так у меня дома-то на неделю аппетит пропал. Ха-ха-ха!
– Чем он занимается-то щас?
– А ни чем.
– Не работает после милиции нигде?
– А где ему работать? Если только сторожем, где. Всю жизнь продрых в дежурке. Хм. Тоже мне, большой специалист. Пьет по-черному он. Мужики мне, как-то наши сказывали, как Ермолаич вместе с этим сыном неделю держались на одних краденых соленьях. Потом эти помидоры с огурцами им опротивели, и решили они у соседского дачника курицу украсть. Ха-ха-ха! Варили из нее себе похлебку, варили, после натрескались в дупель само-гона, и опрокинули целую кастрюлю на пол. Ха-ха-ха!
– Алкаши. Сейчас-то он, хоть где? Поди, тоже дома вместе с сыном? А?
– Дома наверно. Где ж ему еще-то быть? Последний раз я его видел месяца три назад у нас на автостанции. Он у меня тогда даже выклянчил на бутылку пива денег, и с тех пор, я больше этого пьянчужку не встречал.
– Жалко. Я говорю обидно, что вот так по-глупому прозябают наши ветераны. Он ведь, так-то, тоже офицер.
– Целый капитан. – подтвердил Климов.
– Не пил бы он, как сапожник, и глядишь бы, не был у него сын таким. А так все логично, все закономерно. Гены. Как нам говорил в институте один преподаватель по психологии, что врожденные особенности человека в девяносто процентов случаев, передаются ему по наследству через гены.
– Не умничай, давай. Шагай смелей. Жалко ему, видите ли. Нашел, кого жалеть. Он вот своих односельчан не пожалел, когда их личное имущество чистил. Надо скорее ловить эту голодную крысу, а то он нам и покруче может натворить делов.
– Куда мы денемся, поймаем.
– Эээ. Не торопись. – замотал головой майор и в его возбужденном взгляде тут же показалась тревога. – Не говори гоп, пока не перепрыгнешь. Вот когда ему на грабли наденем браслеты, вот тогда и поговорим ладом.
Когда сотрудникам оставалось сделать еще буквально несколько шагов, ворота заветного жилища с грохотом распахнулись настежь, и со двора выскочил, смахивающий на бездомного, невысокого роста мужик, и сразу же ломанулся в сторону, находящегося неподалеку от его развалюхи болота. Климов без труда узнал в человеке Семиклетова, и он резко побежал за ним.
– А ну, стоять! – закричал в след убегающему преступнику майор, и попытался увеличить скорость. – Стой, говорю! Тормози! Все равно поймаем!
Беглец в одно мгновение заскочил с перепугу прямо в свитере и драных джинсах, аж по самую шею в темно-коричневую, ледяную муть, и остановился.
– Ну, и куда собрался ты? – едва успев затормозить на сырой траве и не улетев в болото, задыхался с непривычки участковый. – Все, отбегался, огурчик, закончилась твоя свобода, давай теперь вылазь.
Георгий в эту минуту уже стоял чуть за спиной Климова и тоже тяжело дышал.
– Вылазь, дубина! – пытался отдышаться офицер.
Зорин покорно ждал.
– А то хозяйство-то застудишь. – начал по-хорошему убеждать Семиклетова Филимоныч. – Как будешь по девкам-то ходить без него? Вылазь-вылазь. Отбегался. Все.
Бегун испуганными глазами смотрел то на своего старого знакомого, то зачем-то на обрывистый противоположный берег вдалеке, и от бессилия матерился.
– Не вылезу! Вам если надо, идите и возьмите меня.
– Куда идите? К тебе в кисель? Ха-ха-ха! Мы че, больные? Так значит, ты не будешь выходить? – весело крикнул ему Зорин, зная, что никуда он уже от них не уйдет.
– Это так-то вам надо, а не мне.
– Да и хрен с ним, Гошка. – Филимоныч безразлично махнул рукой, и аккуратно присев на корточки, стал соображать. – Пускай охладиться. Ему это с похмелья полезно. Че его уговаривать нам дурака. Стой там, стой на здоровье, раз тебе так нравиться. Мы никуда не торопимся. Купайся на здоровье, Михаил.
Прошло полчаса. Мужик не сдвинувшись ни на сантиметр с места, стоял по шею в ледяной каше и даже с расстояния примерно тридцати метров было хорошо заметно, что он начинал моментально коченеть. Милиционеры так же беззаботно грелись на весеннем солнышке и душевно разговаривали между собой.
– Я еще вспомнил, как у Ермолаича в смене, такой Костя Валиков работал, так вот он по линии женского пола мастером спорта был. – рассказывал, какую-то очередную байку участковый. – Знаешь, какой он по молодости кадр был? Не то слово. Жуть! Бывало, как выкинет по пьяни, какую-нибудь ахинею, мы все в лежку. Ха-ха-ха!
– Чего это?
– Однажды он достал из кармана фотокарточку, какого-то ночного города, и показывает пальцем на многоэтажки. И спрашивает у меня, что я на этом фото вижу?
– В смысле?
– Вот и я точно также ответил ему. А он говорит, что это очень эротическое фото. Дескать, представь только, в скольких квартирах занимались в тот момент любовью, когда фотограф этот человейник-то снимал. Идиот!
– Анекдот есть на тему любви. – вдруг встрепенулся практикант. – Мужик у бабы во время полового акта спрашивает: – А почему мадам не охает? А что, сударь уже вошел? А то! Ну, тогда, ох... Ха-ха-ха!
Филимоныч на этот юмор лишь наморщил лоб.
– Служит все еще? – спросил стажер.
– Кто? Костя, что ли? Уволили. До пенсии всего полгода не хватило. Сам виноват. Допился до такого состояния, что крыша поехала у него. Как-то звонит ночью начальнику милиции на домашний телефон, и жалуется, что кто-то в окошко постучал ему.
– И что? Постучал, и постучал.
– А то, что жил-то он на пятом этаже.
– На пятом?
– С крыши, что ли постучали? Я ж говорю, идиот. Ох и бабник он был. Ему, главное штука, было не важно, замужняя особа, или холостая, как увидит перед собой любую юбку, и у него тут же отключались мозги. Бывало, как на уши, какой Марусе сядет, ни одна шаромойка не могла устоять перед ним. Куда там. Красиво, дьявол языкастый, говорил.
– А кто у нас не любит баб?
– Ты любить-то люби, кто тебе запрещает?
– Ну, вот.
– Только Косте Валикову-то легких путей не надо было. Этот полосатый окунь, замужних баб удумал соблазнять. Тоже мне, Гришка Распутин нашелся. Я помню, как к какой очередной любовнице на огонек заглянет, и потом, чтобы жена не учуяла посторонние женские запахи, открывал у нашего служебного Уазика крышку бензобака, протирал указательным пальцем горловину, и основательно шею мазал им. И ни одна собака не учует, что он с какой-то кралей несколько минут назад кутил.
– Находчивый ваш Костя Валиков был.
– Кобель он был. Тьфу!
– У меня у родного дедушки тоже, такой же сосед по Серебрянке, помню, жил. Так вот он всю жизнь просидел в тюрьме.
– Кто? Дедушка твой?
– Да какой дедушка? Сосед. Бабка мне рассказывала, что когда он был на свободе, то с монашками якшался из монастыря. И вот пока он чалился на зоне, они и присматривали за его избой. А сам он ни дня не работал, даже трудовой книжки не было отродясь.
Прошло еще минут двадцать, как вдруг со стороны воды послышался охрипший ор.
Из колымского белого ада,
Шли мы в зону в морозном дыму,
Я заметил окурочек с красной помадой
И рванулся из строя к нему...
– А ну, давай, вылазь, окурок! Вот ведь собака сутулая. Хватит, хватит дурака валять. – разозлился не на шутку майор. – Воспаление легких получишь, идиот! Куда нам потом с тобой с таким болезным? Или ты думаешь, что у нас больше других дел нет?
Мишка продолжал издеваться, и во весь голос орал.
Баб не видел я года четыре,
Только мне, наконец, повезло -
Ах, окурочек, может быть, с «Ту-104»
Диким ветром тебя занесло...
– Чего ты там не по сезону шелестишь? Я кому сказал, вылазь! –снова закричал на всю улицу участковый. – Ты вообще, что ли ку-ку? Ты же уже посинел весь.
И тут Семиклетов еще раз с безнадегой взглянул на тот берег, до которого было примерно добрых метров сто, и медленно-медленно побрел к мужикам.
– Ладно, Филимоныч, на этот раз твоя взяла. – трясясь всем своим худым, окоченевшим телом, кое-как прохрипел он, и с трудом волоча, обутые в суконные боты ноги, обессиленный выбрел на берег.
Климов тут же достал из кармана куртки наручники, и застегнул их на Мишкиных посиневших запястьях.
– А ты, что же думал, что ты такой красивый забежал, понимаешь, по шею в воду, и мы щас развернемся, и домой пойдем? Запомни, моя всегда над вами будет брать.
Все это время Ермолаич находился на чердаке и через щель терпеливо наблюдал за происходящим. Он, где-то внутри понимал, что долго сын в таком состоянии не протянет, так как вода была еще, ну, очень холодной, и оказался прав. Дождавшись, когда Мишка примерно через час окончательно задубел и выполз на берег, отец накатил для храбрости грамм сто пятьдесят водки, и наспех напялив поверх голого тела старую солдатскую гимнастерку с маленьким комсомольским значком на груди, пошел к Климову попробовать потолковать с ним по душам, все же они, когда-то вместе служили, и чем черт не шутит, а вдруг повезет.
– Здорово. Кхе-кхе-кхе. – стараясь не показывать волнения, бодро поприветствовал он мужиков и для пущей солидности покашлял.
– Сам не хворай. – холодным взглядом покосился на него майор. – Портки-то худые, и френч твой армейский, я погляжу, от ветхости еле живой. Хм.
Зорин настороженно посмотрел на двух бывалых офицеров и усмехнулся.
– Ну, что, Мишка. Горе ты мое горькое. Отбегался, родной? – аккуратно, чтобы самому не намокнуть, положил Ермолаич свою ладонь сыну на плечо, и на его скулах задергались желваки.
Тот, словно нищий на паперти сидел на еще толком не оттаявшей, раскисшей земле, поджав свою грязную, взъерошенную голову к коленям и дрожал.
– Стоило оно того?
Мишка упорно молчал.
– Эх, ты.
– Ну, что, Ермолаич, до ручки он у тебя уже дошел? – первым заговорил с бывшим сослуживцем Климов. – И как вы вообще до такой жизни докатились? Это ж надо. Хм. Опустились ниже плинтуса. Ты же, мать твою, Андрюха, сам был капитан. Помнишь? Служили же вместе с тобой не один год.
– Ну, а как же не помню? Все помню хорошо. На склероз пока, слава Богу, не жалуюсь.
– И что? И в кого ты в месте с сыном превратился? А? Воруете и воруете, все прете и прете. Носитесь, как угорелые, аж волосы назад. Вы, как эти. Хм. Как оголодавшие сурки, ей Богу. Попадаются соленья, вы тащите соленья, находите курей с желторотыми цыплятами, пластаете их. Ворье. Вы как татаро-монгольские захватчики, гвоздей ржавых не оставляете после себя.
– Да ладно тебе наговаривать.
– Вырядился тут стоишь. Хм. Комсомолец.
– Всяко бывает, Филимоныч.
– Всяко, говоришь? Тоже мне. Нашел оправдание. Работать надо, а не дурака валять.
– У нас же вроде демократия? Тем более, я пенсионер.
– Чего? Пенсионер? Ну-ну.
– Я говорю, что каждый человек в нашей свободной стране, делает, что хочет. В рамках закона, разумеется. Я по праву на пенсию вышел.
– Кто с тобой спорит?
– Ну, и пью маленько. И дальше, что?
– Пьешь?
– Пью! И не собираюсь бросать. Напьюсь, упаду, встану, снова ее проклятую глушу. Я птица вольная. Мне утром не надо на работу бежать. Хоть до обеда дрыхну. Это ты, вцепился в свою должность зубами, и на дембель, все никак не уйдешь. Ждешь, когда пинка дадут? Отдыхать пора тебе, Вася. Для молодых дорогу освобождай.
– Скоро освобожу. Только вот твоего сынка пристрою.
– И заметь, на свои пью, кровно заработанные. Можно подумать, ты не пьешь.
– То есть, оказывается, я еще и виноват? Ты на меня-то тут не наговаривай, давай, не крякай. Я щас о другом, о тебе и о твоем непутевом отпрыске толкую. Не надоело Ваньку-то валять? Вы, значит, шаритесь по хатам честных тружеников, общипываете их безбожно, после этих ваших художеств, твоего выпердыша объявляют в розыск, а я потом за вами бегай. Так?
– Кто это общипывает? Я?
– Не ты, а он. Хотя ты тоже на халяву не откажешься пожить-то.
Ермолаич на эти обидные нравоучения со стороны младшего по возрасту Климова, нахмурился и обиженно махнул рукой.
– Ты же меня знаешь, если я возьмусь за дело, то я его доведу до конца. – не останавливался участковый.
– И ты меня знаешь, Василий. – все сильнее пьянел на свежем весеннем воздухе капитан. – Что я, каким бы он у меня бандитом ни был, никогда его в мусарню к вам не приведу.
– Мусарню? Ты смотри, как ты заговорил. Мусарню, да? Хм. Да ты сам-то на него погляди хорошенько. Ему всего лишь сорок лет, а выглядит он у тебя годов на двадцать старше. Не боишься, что он вот так возьмет, да и помрет?
– Ты, наверное, щас думаешь, что я выгораживаю его? Перед тобой тут извиваюсь? Нет, Вася, ты не угадал. Я хоть и пьяница, хоть и не работаю, но я не до такой же степени козел. Раз натворил он делов, пусть теперь отвечает. Я вообще-то, че пришел-то. Смотри, как околел он.
– Я что ли его загонял туда? Или вон мой помощник Георгий?
– Да нет, конечно.
– Ну, а что ты тогда хочешь от меня? Отпустить, его теперь уже никто не отпустит. Он в федеральном розыске находится. Что ты хотел?
– По старой дружбе, так сказать в память о нашем сотрудничестве, разреши ему налить чутка?
И папаша не дожидаясь согласия от бывшего коллеги, вытащил из-за пазухи ту самую недопитую бутылку водки, и зачем-то граненый стакан.
– Или он у вас до ИВСа не доедет, гляди, как парень посинел. – для пущей убедительности громко прохрипел Ермолаич.
– Ну, налей. Налей-налей. Мне не жалко. – кивнул головой майор. – Только наручники ему, я от греха подальше, расстегивать не собираюсь. Если ты хочешь, что-бы он не заболел воспалением легких, или еще, чем нехорошим, то из своих рук его пои.
И Ермолаич, без разговоров засунув стакан в голенище резинового сапога, живо вытащил из горлышка бумажный кляп, и поднес бутылку к Мишкиным бледным, ходящим ходуном губам.
– Не берегут они себя. – залпом влив все содержимое тары в сына, сел на корточки рядом с ним на прошлогоднюю траву отец. – Раз ума у тебя, Мишенька, нету, что же тогда остается тебе? Тогда по этапу иди.
– Не в первой. – пробубнил беглец. – И мне, может быть даже лучше там. – и на его моментально размякшем, порозовевшем лице впервые засияла улыбка.
– Вот тебе и не в первой. Э-хе-хе. Проглядели мы тебя с матерью, царствие ей небесное, эх, жаль. Ну, да ладно. Отсидишь свое, может вернешься назад человеком. А я тебя ждать буду, и письма, как всегда писать.
– Поздно спохватился-то, отец. – зачем-то поддакнул Гошка и снова притих.
– Хватит тут рассиживаться, сопли ему подтирать. Раньше надо было думать. – и Климов взял своей крепкой пятерней Мишку за шкирку. – Давай, пловец, расселся он тут, поднимай свой мокрый зад живее! Нам еще с тобой до Сосновки добираться.
Ермолаич резко соскочил с земли и нежно взял сына за мокрое плечо.
– Какой же ты озябший, Мишк. – попытался он показательно выдавить из себя скупую слезу. – Одежда-то, хоть отжимай. Зачем нырял-то? Дурак! Раз уж выследили эти демоны тебя, коли уж ты прокололся, то надо было лапки кверху, а ты в болото побежал. Замерз? Мишка.
– Нормально. – от выпитой сорокаградусной, на душе у беглеца становилось все теплей и теплей.
– Хм. Все тебе нормально. А сам, как наша сучка Найда, зубками стучишь.
Филимоныч достал из брючного кармана пачку Полета и всунул сигарету в рот.
– Я до милиции-то, слышь меня, Василий Филимоныч, у нас на заводе вальцовщиком трудился. Ты знаешь об этом моем факте биографии-то? А?
– Знаю. – недовольно рявкнул майор.
– А что такое весь день стоять в цеху на ледяном бетоне, да еще на лютом сквозняке? Не знаешь ты? Ууу.
– А че мне знать-то? – вдруг удивленно ухмыльнулся Филимоныч. – Я тоже сразу после армии немножко там работал, если что.
– Ты вот, говоришь, немножко, а я года три. Пока мне один старик в инвалидной коляске, когда я в больнице лежал с аппендицитом, не рассказал, что он тоже там, почти что двадцать лет ишачил. Тикай, говорит мне дедушка, отсюда, без оглядки, если тоже не хочешь безногим и туберкулезным быть. Вот я в милицию-то и подался опосля. А как же? Здоровье дороже всего.
Мужики все вчетвером медленно подошли к дому. Климов, наконец, поджог спичку и закурил.
– Иди, собери ему с собой сухие шмотки, и курево с чаем не забудь положить. – уже спокойно, отеческим тоном обратился он к капитану. – Мы тебя будем ждать вон там у мотоцикла. Слышь? – и подхватив под руку арестанта, милиционеры пошагали дальше.