А годы летят, наши годы как птицы летят....
Известный и НЕИЗВЕСТНЫЙ, для меня, Е ДОЛМАТЛВСКИЙ.
Вот так и живём, не ждём тишины
Мы юности нашей, как прежде, верны
А сердце, как прежде, горит оттого
Горит оттого
Что дружба превыше всего
А годы летят, наши годы как птицы летят
И некогда нам оглянуться назад
И радости встреч, и горечь разлук
Мы всё испытали, товарищ и друг
А там, где когда-то влюблёнными шли
Влюблёнными шли
Деревья теперь подросли
А годы летят, наши годы как птицы летят
И некогда нам оглянуться назад
Не созданы мы для лёгких путей
И эта повадка у наших детей
Мы c ними выходим навстречу ветрам
Навстречу ветрам
Вовек не состариться нам
А годы летят, наши годы как птицы летят
И некогда нам оглянуться назад
На школьном вечере поэзии выступали поэты Гастев, Решин, Луговской. Во время чтения стихов Луговским один из школьников громко разговаривал. Луговской прервал своё выступление и спросил: «Вам неинтересно или вы можете предложить лучшие стихи?» Последовал ответ: «Да, могу». Луговской вытащил на сцену маленького мальчика лет четырнадцати. «Женя Долматовский», — назвал тот себя и прочитал стихотворение. «Ну, это не лучше, — заметил Луговской, — но желаю вам успеха» (по воспоминаниям Г. Н. Абрамовича).
В августе 1941 года Евгений Долматовский попал в плен вместе с частями 6 и 12 армий Юго-Западного фронта. Там в селе Подвысокое у него состоялась встреча с генералом вермахта Александром Эдлером фон Даниэльсом (Alexander Edler von Daniels).
Отрывки из книги Евгения Ароновича Долматовского «Очевидец»
…Нас привели, наконец, в село Подвысокое, два дня назад бывшее центром нашей окруженной группировки. В здании школы, где размещался недавно наш штаб, находился теперь штаб немецкой дивизии. Парты были выволочены во двор, они стояли полукругом перед крыльцом.
Нас посадили за парты. Шел холодный дождь.
На крыльце школы появился немецкий генерал. Он был стар или показался мне старым, хотя вид у него был бравый, и резиновая накидка кофейного цвета щеголевато лежала на его плечах.
Генерал осмотрел нашу печальную группу, к которой присоединили еще несколько командиров, подобранных на подсолнечных плантациях. Переводчик объявил:
— С вами хочет говорить генерал фон Даниэльс.
Генерал заговорил несколько напыщенно, постукивая стеком по перилам крыльца.
Я хорошо запомнил его речь, несмотря на туманный заслон, вызванный ранением в голову и долго ещё потом мучивший меня.
Генерал говорил, что на днях будет взята Москва, что война подходит к концу и останется только расправиться с Англией. Он очень умело и как-то четко унижал нас, обещал, что так же, как мы, за партами скоро будет сидеть и верхушка Красной Армии.
Закончив речь, Даниэльс несколько картинно покинул крыльцо, а мы остались сидеть за партами, не в силах глянуть друг другу в глаза.
Детские размеры парт помогали нам не упасть.
Ужасно стучит кровь в висках. Но я улавливаю какой-то ритм — это стихи, что ли? Пленный, пленный, пленный… А ведь так называлось твое стихотворение! Ты написал его в январе 1940 года, на другой войне, в поселке Суомуссалми. Помнишь?
Пленный
Противник, отходя, пустырь оставил голый.
Дымились пепелища. Воздух тлел.
Стояла с краю маленькая школа -
Ее огонь заметить не успел.
А в школе пленный спал.
Над нами висела карта.
Он сидя спал и головой поник.
Подушкою ему служила парта.
Казалось — спит ленивый ученик.
Угрюмый часовой нам буркнул: тише!
За нами в дверь ввалился дым и снег.
Я посмотрел на пленного и вышел.
Зачем живет он, этот человек?
Ведь час назад штыком, ручной гранатой
Противник выбит был из-за бугров,
И воздух, от пожара красноватый,
Стал после боя душен и багров.
Я сам колол штыком. Я видел, как кололи.
В глазах ещё от ярости рябит.
…Усталый пленный спит в холодной школе.
Пусть будет тихо. В школе пленный спит.
Я задыхался, прочитав про себя свои строки. Это я писал? Или сама судьба за меня сочинила? Это я сижу за партой, а надо мной часовой, только не наш, каска у него рогатая…
Не удержусь, расскажу о встрече с генералом Даниэльсом, имевшей место в декабре 1942 года под Сталинградом. Даниэльс попал в плен. В штабе фронта я сбивчиво объяснил, что у меня с Даниэльсом старые счеты и есть необходимость поговорить. Было испрошено у командующего фронтом К. К. Рокоссовского разрешение на небольшой спектакль. Рокоссовский строго предупредил, чтобы никакого издевательства над пленным!
Накануне ночью я мучительно вспоминал слова, которые говорил генерал в августе 1941 года, обращаясь к пленным в Подвысоком.
Генерала фон Даниэльса доставили в здание школы (кажется, это происходило в селе Малая Ивановка), посадили за парту. Да, тот самый, но понурый, мрачный… Я встал перед ним и фразу за фразой стал повторять то, что Даниэльс говорил нам тогда в Подвысоком, только переворачивая все в обратный адрес, и старался быть сдержанным, чтобы выполнить приказание Рокоссовского. Но Даниэльс разозлился, встал и заявил присутствующим штабистам, что комиссар над ним издевается. Мне пришлось дальше произносить дальнейшую речь по-немецки:
— Я только повторяю ваши слова, генерал. Вспомните прошлогодний август, уманское окружение, школу в селе Подвысокое и группу раненых командиров, сидящих за партами. Я — один из тех командиров!
Фон Даниэльс был ошеломлен:
— Фатально! Невозможно!
Вероятно, для штабистов сцена эта могла выглядеть несколько театрально. Но не для меня и не для фон Даниэльса.
Мне остается дополнить этот эпизод сведениями о дальнейшей судьбе генерала. Вскоре после пленения он вошел в комитет «Свободная Германия». Выступал с заявлениями и обращался к сражающимся немецким солдатам с призывом кончать несправедливую войну.
https://maxpark.com/community/5693/content/7602576
По материалам интернета