ДЕНДИ
Знакомство случайное, промежуточное. Моцион.
Двигались навстречу друг другу, и дорогу пересёк серый пудель с узкой, как у павлина, головкой и ясными, понимающими глазами.
– Ваш?
– Мой.
– Симпатяга.
– Денди! – обращение к собаке. – Познакомься.
Пёс вскинул на меня глаза, оценивая. Ожидаемого впечатления, похоже, не получилось. Но — делать нечего, и, удобно примостив зад на прогретом первым весенним солнцем асфальте, протянул правую лапу.
– Браво, Денди, – восхитился я. – Ты необыкновенный пёс, можешь мне поверить.
Хозяин клюнул на мою искренность.
– Разрешите представиться... Потанин Илья Григорьевич... Художник-дизайнер... творчество выматывает и прогулка с собакой, словно глоток морской свежести. И Денди почти человек, сами видите. Я это к тому, что иные люди хуже животных. Считаться с этим приходится, а вот смириться невозможно.
Я, в свою очередь, тоже представился, и мы двинулись в одну сторону. Я присматривался к хозяину Денди с тем свежим любопытством, которое обыкновенно сопутствует новому знакомству. Мужчина как мужчина. Не в смысле заурядности, а в соответствии с навязанным нашему воображению эталоном мужественности. Не молод, но крепок. Не худ, но и не тощ. Под рубашкой необыкновенного покроя угадывалась необыкновенная душа. Бородка придавала лицу значительность, а потому лысина, на любом выглядевшая смешно, явно служила ему в украшение. Короче, счастливчик из тех, кои встречаются не часто, зато запоминаются надолго.
– Вот вы, – говорил Потанин, – гуляете сами по себе, бережётесь. А я без Денди не смог бы. Сидел бы в четырёх стенах, злобился. Жена, она у меня актриса, иной раз попеняет всерьёз. И справедливо. А собака, представьте, выручает в этом смысле. Денди не оставишь без движения. Кстати, он у меня знаменитость. Медалист! В газетах о нём писали и даже портрет, так сказать, в семейном кругу... Знакомые, а было это два года назад, словно с ума посходили. Телефон в квартире не умолкал. И это притом, что к успехам его привыкли. Впрочем, ничего удивительного: родословная Денди в пору иному герцогу.
– Выходит, – сказал я, – люди вплотную приблизились к животным. У нас ведь тоже некоторые родители способны облагородить даже самое неудачное потомство.
Позже я сообразил, что сострил, но это, неожиданное для меня самого остроумие, задело, повидимому, нового знакомого, иначе зачем ему было менять тему.
– Вы человек далёкий от искусства, – сказал он неожиданно, – именно поэтому меня интересует ваше отношение к джазу?
– Лояльное, – подыскал я, как мне показалось, нужное слово.
– Простите, отказываюсь понимать, что означает это ваше «лояльное»? Получается, есть джаз или нет, для вас значения не имеет? Джаз — таково не только моё мнение — обязан вызывать страсть. Не улыбайтесь, а слушайте. Дело говорю. Я сам немного музыкант. Не профессионал, с меня моих художеств достаточно, но гитару чувствую и частенько в близких по духу аудиториях выступаю как автор и исполнитель. Вам, надо полагать, ближе классика?
Его настойчивость лишала меня возможности быть до конца откровенным.
– Пожалуй... – промычал я. – Хотя в моём духовном рационе музыка занимает не самое важное место. Впрочем, если уж выбирать, то Чайковский. Я, знаете ли, центрист и даже в искусстве и склоняюсь к тому, что новое — это не успевшее надоесть старое.
Беседуя таким образом, мы славненько погуляли, позволив Денди удовлетворить неотложные нужды и пообщаться с беспримерным количеством сучек, судя по всему, умышленно попадавшихся на его пути. Но вот, вслед за раскланявшимся хозяином, пёс послушно вбежал в подъезд, и оба моих новых знакомых исчезли в его раскрытой пасти.
Какое-то время мы не встречались, а когда это произошло, Денди охотно меня признал, вполне откровенно выразив свою радость: взвизгнул, шумно обнюхал и, приподняв заднюю ногу, обдал короткой и острой струей, от чего последствия для моих брюк могли оказаться самыми непредсказуемые, не увернись я в сторону с неожиданным для себя проворством.
После неизбежных ахов и охов, топанья ногами на оплошавшего пса, извинений, немедленно принятых, мы втроём, не сговариваясь, двинулись по давнишнему маршруту. Первым делом, Илья Григорьевич осведомился, что я думаю об известном пианисте, гастролировавшем в эти дни в нашем городе. Они с женой не могли, разумеется, пропустить такое событие. С точки зрения его, как гитариста, — это вершина, на которую, сколько ни задирай голову, не устаёшь любоваться. Какое у него туше! Как умело владеет педалью! Какая беглость пальцев! Но, главное, мысли. Впечатление такое, будто у него их в избытке.
Постепенно я перевёл разговор на то, что, казалось бы, ближе всего моему собеседнику.
– Не о чём говорить! – отмахнулся Потанин. – Эстетика существует лишь в нашем воображении, если не считать за таковую, то, что называют промышленной. Вот и приходится, – скривился он, – промышлять. Ибо воображение никого ещё не прокормило.
– А мне казалось, что в этом смысле кое-что меняется, – настаивал я.
– Меняется? Блаженны верующие... Я же — скептик, как всякий, кто чувствует слишком тонко, чтобы поддаться на грубое несовершенство избыточных иллюзий.
В один из вечеров, месяцев примерно через шесть после нашего знакомства, Потанин позвонил мне домой, чтобы пригласить в театр.
– У жены премьера, – пояснил он. А чтобы побороть мою нерешительность, добавил: – Заодно и познакомлю.
Пришлось согласиться, хотя лицедейство, как и музыка, пребывало в глубоком тылу моих интересов. Кроме того, рушились планы, связанные с рыбалкой. Но — делать нечего, и мы договорились встретиться у театра.
Ждал он меня не один, как можно было предположить, а в шумном обрамлении кучки молодых людей, мужчин и женщин. Предупреждая мое удивление, пояснил:
– Полюбуйтесь, сколачиваю зрителей по требованию жены. Кажется, в спорте это называется группой поддержки. Несмотря на всеобщую хвалу, воздаваемую столь важному воспитательному учреждению, в театралы нынче никого не загонишь, разве что в виде исключения. А ведь так важно для актёрского самочувствия ощутить дыхание зрительного зала, особенно на премьере.
– А вы уверены, что для этой галдящей публики посещение театра — главное на сегодняшний вечер?
– Я сделал всё возможное, чтобы убедить их о пользе прикосновения к Высокому и Вечному. Увидите, они будут с благоговением взирать на подмостки и хлопать, пока не раскалятся ладони.
И он, представьте, не ошибся. Хлопали. И я вместе со всеми. Вытирая платком потные от напряжения руки, я вышел из зала. Тотчас же подошёл Потанин.
– Какое впечатление произвело на вас увиденное?
– Нормальное, – ответил я. – Пьеса дырявая, как дуршлаг, но артисты старались, отвлечь зрителей от пьесы и обратить внимание на себя. От вашей жены я в восторге. И начинаю понимать, почему говорят, что женясь на красивой, мы получаем лишь переходящий кубок за выигрыш первой партии, и худо тому, кто принимает его как награду по итогам всей жизни.
На какое-то мгновение Потанин задержал на мне свой взгляд, но тут же засмеялся от удовольствия.
– Надеюсь, вы не торопитесь? Жена скоро появится. Пойдём вместе домой. Обычно после премьеры устраивают банкет, но его перенесли из-за отсутствия какого-то важного лица.
Театр опустел. Приглашённые Потаниным разошлись вместе с немногочисленными зрителями. Появилась его жена, Елена Владимировна. Небрежно смытый грим выглядел на её озабоченном лице, как дополнительное украшение. Как я понял из короткого диалога между супругами, они связывала с появлением на банкете значительного лица, какие-то им одним известные планы и надежды. Сообразив, что обсуждать это при мне неуместно, Потанин в пространном спитче, когда мы были еще на улице, передал жене мой отзыв, умело придав ему смысл, полнее отвечающий тщеславию супруги.
– Мне известно о вас со слов Ильи, – сказала Елена Владимировна. – И несказанно рада, что вы оказались человеком, тонко чувствующим театральное действо. Не могу передать, как я люблю театр, особенно сейчас, когда он в загоне и верность ему воспринимается едва ли не как глупость. Да, вы правы, театры существуют и процветают, но я добавлю, некоторые театры, в основном тесно повязанные с начальством или превратившие себя из храма искусства в театры анатомические. Впрочем, я заболталась. Зайдёмте к нам. Поговорим. Илья угостит нас кофеем. По этой части он мастак, к тому же весь процесс прекрасно механизирован.
Я отнекивался не очень убедительно. Они затащили меня к себе, и, едва открылась дверь, как навстречу нам устремился попискивающий и повизгивающий Денди. Памятуя, как своеобразно он иногда выражает свою радость, я посторонился и с безопасного расстояния приветствовал его в выражениях самых дружелюбных и изысканных, вроде: «Привет, дружище! Как живёшь-можешь»?
– Прекрасно. Правда, Денди? – ответила за него Елена Владимировна. – Вы же не знаете главного... Илья! Илья!
Я вопросительно поглядел на показавшегося из кухни Потанина.
– Не хотелось сообщать на ходу, – оправдывался он. Событие-то неординарное. Если и случается, то раз в сто лет и не обязательно с каждым. Впрочем, Леночка объяснит. Пока я буду заваривать кофе. Сколько класть вам сахара?
Я, Елена Владимировна и Денди расположились в салоне. Из кухни доносились скребущие металлические звуки.
– Располагайтесь без церемоний! – приветливо приказала Елена Владимировна, уловив мою нерешительность и, слегка подтолкнув, усадила в кресло. – Прежде берегла пуще глаза, но теперь плюш не в моде, всё равно менять, не жалко.
В кухне что-то громыхнуло. Неизвестный мне предмет, судя по всему, разлетелся вдребезги. «Ах, незадача»! – донеслось восклицание Потанина. Елена Владимировна и Денди одновременно и тревожно обернулись на шум. Хозяйка сдержалась, а Денди не выдержав, тявкнул.
Желая их отвлечь, я напомнил:
– Вы намеривались сообщить мне потрясающую новость.
– Денди приглашён на соревнования.
– Ему ли привыкать!
– Вся соль в том, – Елена Владимировна удержала дыхание на высоте вздоха, – что приглашают за границу. В Чехию. Через несколько месяцев там будет разыгрываться Большой Приз.
– Он становится у вас звездой первой величины! – воскликнул я. – Будет обидно, если зазнается.
К сожалению, происшествие на кухне, имевшее неожиданное продолжение, не позволило хозяйке сполна насладиться моей лестью. Выяснилось, что разбилась сервизная чашка, а всякое нарушение симметрии воспринималось в этом доме как катастрофа. Осознавая косвенную причастность к происшествию, я ускорил уход. Меня не задерживали. Ощущалось острое желание хозяев остаться без свидетелей.
– На Илью совершенно невозможно положиться, – доверительно сообщила Елена Владимировна, провожая меня к выходу. Я замешкался, пытаясь понять, ищет она во мне утешителя или союзника. – Руки, как глиняные. Не доверю ему Денди. Глядишь, оба потеряются за границей.
По её тону я понял, что судьба Ильи Григорьевича решена.
С той поры я интуитивно старался избегать встреч с Денди. А когда увильнуть не удалось, привычно впадал в восторг, ни Денди, ни сопровождавшей его Елене Владимировне не казавшийся чрезмерным. Очевидно, победа за рубежом обострила в Денди, присущее победителям, чувство собственного достоинства. Двигался он важно. Ко мне не ластился, что исключало с его стороны возможность подвоха. На шее его неизменно болталась медалька размером с пятикопеечную монетку. Видимо, она столь прочно занимала его воображение, что бедняга не заметил, как хозяйка перестала спускать его с поводка.
Борис Иоселевич