Из книги "Разговор уходит в высоту". Москва. Гео. 2014.
***
«Все мы заключены
в светозарный аквариум мира.
Птицы, люди, и волны, и ветры... Сильные молятся
слабым, чтобы те разрешили
беречь их...»
(Л.Окназова)
***
«Слава храбрецам, которые осмеливаются любить, зная, что всему этому придет конец...»
(Е.Шварц)
***
Когда я смотрю на фотографии Людмилы Окназовой: и там, где она запечатлена с мужем — Валерием Каптеревым, и там, где она — одна, невольно в памяти возникают её строки:
Голубушка, лошадь, лошадушка!
Простор ветровой нараспах…
Ах, всё это тихие шалости —
мечты в мимолетных стихах.
Отвязана, в срок расколдована,
на волю к цветущим морям
летишь через рвы и колдобины,
над твердью крылато паря.
Мерцанием тайны неведомым
слепит нам глаза впереди,
и кто-то ведёт нас над
бедами на долгом счастливом пути,
где нами без поиска добыта
тайнинка дороги земной,
где всё, от травинки до облака,
струится, дыша новизной.
Песнь ангела тихо касается
встающих из марева пен.
Лошадушка, лошадь, красавица,
весь мир, словно ангел, запел.
Деревья и травы пахучие
спешат на свиданье с тобой,
туманы всплывают над кручами,
как медленный дым голубой.
Неси меня в тайное, новое,
покуда мой свет не погас…
Лошадушка, лошадь лиловая,
мой нежный, мой кроткий Пегас!
Стихи посвящены Валерию Каптереву и написаны за четыре месяца до его ухода из жизни, но, кажется, что она пишет про себя, про свою «тайнинку» земной дороги, непростого жизненного пути; про судьбу, приведшую её в дом художника и к любви, родившей удивительную «лиловую лошадь» и не менее удивительные стихи.
Каждый раз, когда я перечитываю это стихотворение, меня не покидает ощущение, что написано оно совсем молодой женщиной, перед которой только открывается долгая жизнь, полная радости, света и любви. На самом деле это писал человек уже далеко не юный и стоящий на пороге прощания с любимым другом.
Это ощущение молодости, задора, неуёмной жажды жизни и одновременно умудрённости, пристального взгляда на обстоятельства, на окружающий мир пронизывает всё творчество Людмилы Окназовой с самых ранних стихов:
... Два крутых завитка и косичка...
Это так, пустяки, к этикету привычка...
до последних, порой невыносимо горьких строчек:
... Удивлённая,
но уже верующая во всё,
не хочу возвращаться
в оставленное жильё...
В очередной раз, взявшись писать про стихи, задал себе вопрос: «А как?» Можно попытаться рассказать о человеке, о его переживаниях, характере, привычках, манере одеваться, ходить, говорить, смеяться, смотреть, молчать... А как писать про стихи?
Вот передо мной лежит книга — сборник стихов. Она называется «ОТДЫХ ПЕРЕД СЧАСТЬЕМ». Раскрываю и начинаю читать. Мир, встающий за первыми строчками, завораживает, поглощает и удивляет. Сразу осознаю, что передо мной не просто стихи, а поэзия. Порой весёлая, игривая, шутливая, с ироничными нотками, но чаще — серьёзная, полная переживаний, раздумий и любви. Любви не только к близкому и дорогому человеку, каким являлся для Людмилы Окназовой её муж — Валерий Каптерев и которому посвящено множество стихов, но и к жизни вообще, состоящей из растений, птиц, гор, рек, неба, улиц, домов, городов, людей — всему тому, среди чего живёт человек. Мне кажется, тема жизнелюбия, жизнеутверждения — тот рефрен, который объединяет все произведения поэта.
...Все мы заключены
в светозарный аквариум мира.
Птицы, люди, и волны, и ветры...
По мере прочтения книги отобрал достаточно большое количество стихов в надежде на них потом построить своё повествование, но когда начал писать, к своему разочарованию обнаружил, что рассказать про впечатления от всего прочитанного не получится. Даже для того, чтобы поделиться мнением о выбранном, не хватит места. Поэтому решил, что остановиться должен на тех темах, которые, как мне показалось, особенно сильно волнуют автора. И самая первая из них — трагическая — война, беда, горе свалившиеся на страну, на людей; событие, переживаемое и не отпускающее на протяжении всей жизни. Открыто и в полный голос об этом кричит «Поэма Красного Солнца»:
...И ураган бросает нас
В круговорот зимы,
В раззор, в разгул,
В смятенье губ,
В смятенье красной мглы...
И вот, в какой-то стороне,
В какой-то старине
Несёт солдат цветок в руке
И отдаёт жене...
Да, это он, тот судный день,
Несчастья трубный глас.
Мой муж, проклятье той беде,
Что разлучила нас.
Встаёт Священная война
Всей праведностью гроз,
Встаёт народная волна —
Лавина горьких слёз.
“Встаёт страна огромная” —
Горят знамёна ран. —
“Идёт Война народная...”
Прости, прости, пора...
и стихотворение «Не забывайте», посвящённое памяти С.Я.Шер:
Не забывайте их,
Не забывайте,
В ночи застывших
на бессменной вахте...
Под снегом крест —
приземистым распятьем,
Атакам вьюг —
бесстрашное объятье.
Им — снега дым,
завьюженный ковыль,
Скорбь бессловесная земли
и снега пыль.
Их имена —
в пределе беспредельном,
Как их тела —
в безвестных колыбелях.
По спискам рот
старшинам не созвать их,
Восставших гневом
против тлена свастик...
и стихотворение «Война»:
Красный снег на заставе —
Война!
Красный стяг на рейхстаге —
Война!
В небе бомбардировщик —
Война!
Стон расстрелянной рощи —
Война!
В бой последнего сына —
Война!...
и более сдержанно — следующее негромкое стихотворение:
Здесь — воздух,
воздух,
воздух бесконечный, —
Губами пить —
вовеки не напиться, —
Крылом рассечен, ливнями увенчан
И весь до дна просвечен
пеньем птицы.
Широк и чист над полем
свет ковыльный,
Ни вздоха,
ни надгробья,
ни ограды...
В покое васильковом, изобильном
Забытый дом
Безвестного солдата.
Война присутствует во многих других стихах, но, независимо, от громкости и тембра звучания, данная тема, пронизывая творчество поэта, несёт в себе не проходящие боль и тяжёлые воспоминания.
Если тема войны — тема горя, отчаяния, беды, то тема природы — тема жизни. Она бесконечна и не ограничена какими-то конкретными природными явлениями. Здесь присутствуют и травы во всём своём разнообразии:
Нелегко пробивать
несговорчивость почв,
среди множеств
к престолу зари протолпиться,
сбросив плащ темноты,
не попятиться в ночь,
и открыться дождю,
и грозою умыться.
Я тянусь к высоте
сквозь пылящий февраль.
Я живу, я жива —
ни смертей, ни боязни —
оживая, дышу и, ломая асфальт,
проторяюсь
в обещанный травами праздник.
Расселюсь, расстелюсь
под стопами его,
боль живую мою заповедая людям...
Пусть растопчут,
спеша на моё торжество,
пусть разлюбят, забудут меня —
ничего!
Оживу под лучом
и воскресну,
и — буду!
и различные цветы, любимыми из которых являются одуванчики:
Солнце превращается
в луну
таинством великой перемены.
Лунный свет родится
в новизну,
отрешась от травяного плена.
И, себя теряя
по частям,
обретая лёгкую крылатость,
он летит,
одеждами блестя,
ни о чём не помня,
не грустя,
познавая вечной воли
сладость.
и нежные, трепетные лютики:
Цветочек с ноготочек,
люблю тебя, люблю...
Мы оба, между прочим,
звучим с тобой на “лю”...
загадочный и таинственный жасмин:
Луны рассыпавшейся хлопья,
её седые лепестки,
едва лишь сон,
у изголовья
взлетали, призрачно легки.
Весне с младенчества доверясь,
утомлена грозовым днём,
я вовлеклась в ночную ересь
луны блуждающим огнём.
Не зная имени — узнала,
в его безмолвие вжилась,
по запахам его гадала:
не разгадала — обожглась.
И в лето, канувшее в Лету,
и в осень, ставшую зимой,
по замирающему следу
влекла его в себе самой.
И протянувшись белой тенью
над темнотой крутых дорог,
он мне в едином дуновенье
на бесконечное владенье
доверил лёгкий груз даров...
Но незатменный — вдруг затмился
и, отменив любви завет,
он, сам себя сведя на нет,
золой сквозь пальцы источился.
азалия, ромашка, георгин и, конечно, постоянно воспеваемая сирень — символ весны, обновления, любви:
...Сколько Солнц — под откос!..
О, Ты — не Шествие Совершенств! —
Кто-то хром, кто-то глух,
кто-то глуп, кто-то кос...
— Ах! — во весь Космос —
слышу Твой вздох:
— О, безысходность!
Дал я вам ЗРЕНЬЕ, —
Вы видите смерть...
В чудо бессмертья не верите,
Дети!
Так вот вам, — берите
Охапку зримых чудес —
ВЕТКУ СИРЕНИ! —
Для всех шести чувств,
Целый КУСТ!..
ДЕСЯТЬ ДНЕЙ цвести КРАСОТЕ...
Но если, в эти заветные ДЕСЯТЬ
Истину вы не вберёте
с ЕЁ ароматами,
Если не будет вами разгадана Вселенная АТОМА,
Если прозреть СИРЕНЬ МОЮ
не успеете,
Не спетой быть вашей песне, —
не сетуйте...
«Не сетуйте». Именно, не сетуйте, если не успели вдохнуть, насладиться, порадоваться и возродиться к новой жизни, к свету и цвету... Сирень — лиловый — присутствует, как символ основы всему на Земле — любви: к жизни, природе, родным, близким и самому близкому — дорогому, любимому человеку:
Плывут сиреневые дни,
как облака, что ветром вздуты:
не отвратись, не отмени
прощанья краткие минуты.
Начнётся долгий плач дождей —
развоплощенья — превращенья,
не предвещая возвращенья
сиреневых нестойких дней.
Всё — мимо! Сникли паруса —
не в них ли юность счастье ищет? —
И покидая грустный сад,
приходишь в тёмное жилище.
Но в этой смуглой темноте
ты вдруг увидишь новым зреньем
явь торжествующей сирени
на неветшающем холсте.
Много внимания уделено и птицам. Воробьи, дрозды, вороны, стрижи, соловьи и, конечно, голуби — постоянные спутники и участники стихов.
ВОРОБЬИШКА
Он скачет по дорожке,
беспечен, юн и мил,
он небоязнью кошки
родителей затмил.
Вот он остановился
и смотрит на меня,
как будто убедился,
что я ему — родня.
Не зная о рогатке
и о камнях шальных,
о людях злых и гадких,
он не боится их.
Он полон интереса,
он миром увлечён,
домашнего ареста
совсем не хочет он.
Ему ещё не видно,
кто друг и кто злодей;
а мне смешно и стыдно
за нас — больших людей.
СОЛОВЕЙ
Он пел, не зная, что поёт,
укрывшись в жёсткой пене листьев.
Звучаньем жизни упоён,
он слушал только звуки жизни;
И музыку воды,
и дождь,
и созреванье грома в туче...
И горла выгнутого дрожь
мерцала звёздами на сучьях.
Он пел,
ещё, ещё, ещё
отщёлкивая чётки ритма,
ведя непостижимый счёт
сердцебиеньям и молитвам.
Он создавал и разрушал
мечты и формы,
явь и небыль,
и от любви едва дыша,
он в клювике держал Планету.
И страшной силой бытия,
себя в себе не сознающей,
он загремел и засиял
над канувшим и над грядущим.
И мир внезапно онемел,
забыв про все свои увечья...
А он — не знал,
а он всё пел,
светло, бессмертно, бесконечно.
ГОЛУБИ НАД КУЗЬМИНКАМИ
Небо густое. Белая стая:
В стае — голубка — вся золотая.
Цвета медового перья и клюв,
Кружит, воркуя, в вальсе “Люблю!”
Кружево стаи в тучу врастает.
В стае — голубка,
вся вырезная:
как исключенье,
как излученье,
как изреченье
в купол вечерни...
Воздух внизу
чернота бороздит —
жажда у лужицы,
голод у корма.
Голубю холод доходит до горла:
только над кровлею крыльям расти.
Здесь же, у входа
в пасеку сада,
запахи мёда,
дождь звездопада...
Выси раздвинулись в путь голубой.
Крылья раскинулись сами собой.
Тверди утрата,
вздох крутизны:
радость возврата
в стаю Весны.
Или это:
В рассвете, сквозь солнце и сумрак,
Дробный и частый и лёгкий стук...
Голуби... Голуби... Голуби...
С вечера
Насыпала проса им, делать нечего,
Вот и стучат клювами у подоконника...
Птицы — не просто живые существа, обитающие вокруг и среди людей. Птицы, как и растения, травы, цветы, деревья, дома — знаки, символы жизни, свободы, «возврата в стаю Весны».
«Стая Весны» всё время зовёт автора и в ранний период творчества, и в поздние — драматичные годы — накануне и после ухода из жизни ближайшего друга. К этой «стае» — стае жизни — иногда в явной, а чаще в завуалированной форме тянется не желающий смириться с утратами человек и поэт.
ЖИТЬ!
Унеси в своей памяти
маленький сад,
без цветов дорогих,
без железных оград,
где трава, где ревень,
два простых деревца —
вербы вешней серебряная
пыльца.
Нет хозяина здесь,
и хозяйка больна,
чтобы сад охранять,
силы копит она.
А над садом — вороны, синицы,
стрижи.
Воробьи прочирикали:
“Жить надо, жить!
Надо жить,
пока сад окропляют дожди,
подожди уходить,
умирать — подожди!”
Ветер ветки качает
над щедрой травой...
Слышу — сад обещает сквозь слёзы:
“Я — твой!”.
Утраты... Потери... Они появляются только тогда, когда есть, что терять. У Людмилы Окназовой было, что терять. И самое главное, самое дорогое — её любимый человек, Валерий Каптерев. Я не знаю, какие причины побудили почти шестидесятилетнюю женщину начать писать стихи. Такое не часто случается. Но подозреваю, что виной тому — любовь. Не даром очень многие стихи посвящены В.Каптереву. И самые первые — ранние, и те, которые написаны после его ухода из жизни.
Первое из прочитанных мной стихотворений, обращённых к мужу, было про лиловую лошадь — чудное, почти с детскими интонациями искренности и непосредственности и взрослой, нескрываемой нежности.
НАПИШИ!
Напиши мне лиловую лошадь
в диком свете приморского зноя,
даже если тебе дороже
написать что-нибудь другое.
Даже если писать портреты,
натюрморты придёт охота,
даже если и есть запреты
на портреты такого рода.
Напиши! Ничего ведь не может
быть милее затеи жгучей.
Ведь придумать лиловую лошадь —
это тоже особый случай.
Чтоб в глазах её — омуты детства
с золотисто-коричневой далью.
Всё глядеть бы и не наглядеться,
погружаясь в их зазеркалье.
Будет в гриву вплетён колокольчик
голубого неяркого тона:
ты, наверно, и сам захочешь,
чтобы он прозвенел влюблённо.
В лошадиных губах, святая,
будет нежно сиять травинка,
несгораема, как мечтанье,
как апрельский рассвет, невинна.
А за всем этим встанет море —
синим камнем в прожилках пены,
и в надземном, чуть слышном хоре,
мы узнаем ангелов пенье...
Напиши лиловую лошадь!
Напиши... ну что тебе стоит?
Среди многих желаний хороших
это — самое дорогое.
Подкупила доверчивость, наивность и простота разговора: «Даже если писать портреты, натюрморты придёт охота...» Так дети просят взрослых: «Напиши... ну что тебе стоит?» И взрослые, снисходительно улыбаясь, рисуют и дарят. Возможно, после подобной просьбы и появилась на свет картина Каптерева «Лиловая лошадь», ставшая одной из лучших (на мой взгляд) его работ.
А до этого были стихотворения: «Художник», «Любовь», «...Пальцем сквозь сон изучаю... из цикла «Апрель», «Сирень»... и многие, многие другие, обращённые или посвящённые Валерию.
В МАСТЕРСКОЙ
Здесь было всё исполнено добра.
Живое, неживое — без различья:
природы разноликие обличья —
стена и окна, птица и гора.
Здесь тишиной гармонии цела,
вещь каждая взывала необманно:
над раковиной, свитой океаном,
медлительная радуга цвела.
Свеча горела над её витком,
неярким пламенем своим
сжигая время,
султаном копоти венчая озаренье,
она сгорала кротко и легко.
В нас прорастали чьи-то голоса,
рождалась суть из панциря улитки:
взывало всё — предметы и реликты,
и окон удивлённые глаза.
А рядом возводились этажи,
ночные сварки резали железо,
и город в росте был подобен лесу,
и это тоже созидала жизнь.
И стоило родиться, чтоб успеть
в наш век,
и лучезарный и зловещий,
услышать, как в тиши умеют петь
бессмертные задумчивые вещи.
За комнату, в которой я горю,
за чудотворно сбывшиеся лики,
за мудрую жестокость, за улыбки
твоих цветущих снов, благодарю.
***
Первую молитву
о тебе
тишина моя приносит небу.
С кем бы ни был ты,
и где б ты ни был,
будешь ею сохранён от бед.
В этом дне опасном зреют грозди,
полные недоброго вина...
Может, бродит в них
твоя вина,
неразумный мой ребёнок поздний.
На себя возьму
и — искуплю,
если не словами, то хоть снами,
ибо слово стыдное “люблю”
никогда не поминалось нами.
Может быть,
его дошепчет дождь,
на рассвете, в дрёме колыбельной?
Может, ты ещё его найдёшь,
как подснежник,
в измороси белой?
Но — живёт
и дышит в тишине
это слово, сказанное глухо.
Небо наклоняется ко мне,
к зову приникая чутким ухом.
Воздух сна окутал колыбель.
Мрак и свет в поток единства слиты...
Первая молитва — о тебе.
О тебе — последняя молитва.
В ДОЖДЬ
Мы видим сад из твоего окна,
он ветки мокрые протягивает к нам.
Грохочет ливень,
рухнувший со свода.
А нам — смотреть
на бешеную воду,
сад напоившую сполна.
Вздохнула на холсте твоём Сирень:
в дождливый час,
в счастливый день творенья,
художником, влюблённым
в бред сирени,
воспета веток благостная лень...
Сирень, сирень!
Она дождя щедрей:
в лиловом облаке
скрывая облик женский,
глаза мои наполнила блаженством
и попросила тихо:
— Не старей!
И вот тот, кому было так много подарено и посвящено, в 1981-м году ушёл из жизни. И на свет начали появляться совсем другие стихи:
БЕЗ ТЕБЯ
Сошла дневная маята,
и душу в сон уводит детство.
И не было б вернее средства
тебя забыть,
но — всё не так.
Не так восходит солнца диск,
не так расставлены созвездья:
не там, не так смеялось детство —
мне нынче голос этот дик.
Сгорела поздняя звезда,
разрушен камень базилики.
Тобой оставленные лики
глядят со стен,
но вот беда:
без глаз твоих, без их улыбки
моя вселенная пуста.
БУДЕТ!
Не прощаюсь, не сетую:
верю, плачу и жду.
Там, за тьмой, горы света
тихо в вечность растут.
Там, где тысячелетья
превращаются в час,
раскрывает соцветья
радость, ждущая нас.
Будет ветер сирени,
моря дымный прибой,
будет вечер весенний,
от зари — золотой.
Будет час разговоров —
и века тишины...
Это будет не скоро.
А пока — только сны.
Чью-то праздность встречая,
на вопрос промолчу,
только круг безначальный
на песке прочерчу.
***
Как долго дома не было тебя...
В заносах звёздных
затерялся поезд,
и это значит:
жизнь с тобою порознь —
одна из форм иного бытия,
в котором мы с тобой
нерасторжимы.
Закрой глаза — и ты увидишь Явь.
Какая полнота! Как всё живое живо
на вечных стенах твоего жилья,
в твоём саду,
в твоём раю счастливом,
где нет различий между “Ты” и “Я”.
После кончины любимого человека в творчестве Людмилы Окназовой возникают новые оттенки — интонации тоски, одиночества и... ещё больше усилившейся любви.
Твой тихий праздник
мы с тобой одни
отпразднуем.
Зажжем огни лампад...
Прости непраздничный —
не праздный —
мой наряд...
Но где ж друзья?
Их — нет.
Ужели им запрет
придти на наше торжество?
И даже лучший друг
придти не смог.
И с нами — никого...
А Бог?!
НОВОРОЖДЕНИЕ
Со мной живет твоё Отсутствие —
пустой двойник или фантом ? —
Но, может быть, Оно отступится,
когда друзья придут в наш дом?
Нет, нет — не принято условие
и нет вопроса на ответ,
и всё, что есть, — есть послесловие,
с одним огромным знаком “НЕТ!”...
Уйти бы в те пределы свежести,
где камни скал в морском огне,
где воздух вешней неизбежности
звенит в распахнутом окне.
И брезжит смуглыми рассветами,
качая ветер над водой,
кустарник дымно-фиолетовый,
от соли — солнечно седой.
Я знаю, чудо уготовано —
пусть чудо будет только сном —
когда войдёшь сквозь тень
раскованно
в наш просветлённый мартом дом.
И веруя в освобождение
от непомерной пустоты,
жизнь отпущу в новорождение,
где пробужденьем будешь ты.
***
Вот и опять
ты наполнил собою жилище,
снова тепло и привычно душе,
и рукам, и глазам...
Только — немного не так:
всё спокойнее, проще и чище
в нашем жилище
наши звучат голоса.
Вся суета, пестрота, маята
безвозвратно исчезли.
Даже и слов нам не нужно
для сбывшейся радости быть...
Если бы только
три слова прощальных звучали бессмертно,
о, если бы
дар этот поздний
в скитаньях души не избыть.
Большинство стихотворений 1981-85-го годов — разговор с ушедшим мужем, посвящения ему и ожидание встречи в другом мире...
...Далёкие слова
мне обещают жизнь...
Ты слышишь? Я — жива.
И я приду.
Дождись!
***
Не уходи далеко,
в сны приходи почаще:
разве забыть легко
хаос горящий —
дней наших чащу?
Морем безмерным влеком,
вспомни о суше.
Не умирай далеко —
Землю послушай.
“Прошлое дыбом встаёт...” —
благословеньем? проклятьем? — потрясающей
Дым заслоняет свод...
Кто-то мне “платье” сошьёт? —
Вечное платье?
Но даже в эти годы безмерной тоски рождаются стихи, наполненные светом, радостью и желанием нового.
АПРЕЛЬ, АПРЕЛЬ!..
Увидеть первую травинку —
сентиментальнейший сюжет! —
Что ж, я, как многие, повинна
в любви, не требующей жертв.
Апрель — надежда и загадка —
как выстоишь? Что принесёшь?
Какие новшества для сада?
Посеешь снег
иль дождь прольёшь?
Апрель — вопрос и ожиданье:
поэт, пером вооружись!
Здесь твой сюжет и обожанье,
работы праведная жизнь.
Плывёт растрёпанное небо,
в испуге облаков стада,
мечтающих пролиться где бы:
спешат, бегут — Бог весть куда.
Ещё и почки не набухли
у недоверчивой ольхи:
куда ни глянь — раззор и рухлядь —
весенних двориков грехи.
Всё это — пустяки и шутки,
ведь главное в апреле — свет:
так щедро развернутся сутки,
что, кажется, конца им нет.
Апрель, апрель,
готовься к встрече —
я доживу, я не умру...
Как долго длится зимний вечер.
Как хорошеет жизнь к утру.
В 1985-м году поэта не стало. Не стало удивительной женщины — тонкой, неординарной, любящей, верной... Очевидно, непростым были её последние дни, родившие необыкновенной силы и пронзительности стихотворение, стоящее как бы особняком от всех остальных и звучащее, по моему мнению, одновременно и как реквием, и как гимн жизни. Это стихотворение возникло в больнице после тяжёлой операции за два дня до смерти. Людмила Фёдоровна Окназова ушла из жизни 31-го июля. В тот день шёл дождь...
Дождь! Господи! Дай дождь,
чтобы из могучих туч
Тобой была послана масса влаги.
Смотрю в окно.
Передо мной огромная гора.
И вдруг нежданной радостью...
Да!.... Да!....... Да! да, да, да, да!
Это уже он, пришедший от Тебя,
омывающий щедро мою крышу.
Сбрасываю с себя всё
и на голое тело
надеваю белое полотняное платье.
Ливень гремит.
Нет ничего, кроме шума воды.
Теперь дело за мною.
Бегу вверх, к горе
по глинистой,
уже расползающейся от влаги
дорожке.
Скольжу на бегу.
Бегу по траве, омывающей ноги мои
счастливою влагой.
Серый блеск в небесах.
Я взбегаю всё выше,
всё выше, ещё
всё выше и выше.
Вот сейчас улечу...
Невозможно!..
Радостно падающая влага
вместе с ворвавшимся ветром
закрутили меня.
Моё платье прилипло ко мне
телом вторым.
Мастер формует меня:
я сама становлюсь водопадом.
Ветер внезапно меня остановил,
закружив на том месте,
где новой я стала
и совершенно свободной.
А теперь ещё с радостью вниз!
Но что это?
Ноги не идут, подкосились колени,
но не падаю я почему-то,
а двигаюсь быстрей и быстрей,
и всё выше и выше.
Удивлённая,
но уже верующая во всё,
не хочу возвращаться
в оставленное жильё,
оно чуждо мне и не нужно.
Как будто я есть и как будто нет меня.
Я чуждаюсь красящих радуг,
майи переливающихся снов отрицаюсь!
Высоко, высоко, высоко.
Почему всего этого раньше не знала?
Лишь в каких-то потерянных снах душой призывала.
Только так можно жить.
А он всё шумит и шумит.
И звуки астрального хора
всё полней и полнее.
Благодарствую, Господи!
Август 2013. Озерицы.
***
Иллюстрация.
В.Каптерев. Портрет жены. Картон. Масло.