Мои женщины. Апрель 1964. Культ личности. Часть 2. Сталинизм.
Александр Сергеевич Суворов (Александр Суворый)
Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.
Иллюстрация из детского фотоальбома автора: 1957 год. Город Суворов, ул. Белинского, д. 7 «а». Папа, мама и мой старший брат Юра на нашем маленьком диванчике в нашей квартире. Вышивки гладью на стенах и покрывало на диване с вышивкой «ришелье»; все украшения – дело рук моей мамы, Суворовой (Максимовой) Нины Васильевны. Под барельефом с фруктами из папье-маше – фото моей мамы 1945 года, лейтенанта медицинской службы во время Великой Отечественной войны. Ажурная ромбовидная чугунная полочка Каслинского литья с кружевной салфеткой – старинное свадебное украшение мамы моей мамы, бабушки Максимовой (Конёвой) Юлии Александровны. Клетчатое платье сшила себе моя мама по выкройкам из журнала «Работница». По этому поводу мы и сфотографировались. Снимал нашей первой фотокамерой «Смена-2» я – автор. Тогда мне было всего 4 года.
- Пап, а пап, - ныл и приставал я к моему папе на следующий день и вечер. – Спой песни, которые вы пели перед войной. Вчера ты так классно пел!
Было видно, что папе нравится моё «приставание», но его вчерашнее вечернее настроение изменилось, дневные дела прибавились, и он наотрез отказывался удовлетворить мою просьбу.
Дело в том, что наш папа, Суворов Сергей Иванович, не только умел петь, но и немного разбирался в нотах, хотя умение играть на балалайке и гармошке он приобрёл естественным путём ещё в детстве в Кошелёвка на деревенских посиделках. Он «в подпитии» лихо играл на балалайке мелодию и пел русскую народную песню «Камаринская», больше похожую на набор деревенских частушек:
Ох, ты, сукин сын, камаринский мужик,
Задрал ножки та й на печке лежит.
Лежит, лежит та й попорхивает,
Правой ножкою подёргивает.
Сам на девушек помаргивает,
Над женою выкамаривает:
- Ты вставай, молодая жена!
Скорей завтрак мне готовь, сатана!
На этом, как правило, папина песня заканчивалась, потому что наша мама тут же реагировала на папины «куплеты», но однажды я слышал продолжение этой песни в исполнении моего папы и его среднего брата дяди Толи. Они пели:
Ой, комар ты, наш камаринский мужик,
Собрался он в лес да по дорожке бежит.
Он бежит, бежит, пошучивает,
Свои усики покручивает.
Пошёл плясать и ногами топотать!
Ногой топнул он, аж звон кругом.
Аж, хата покачнулась, покосилась и загнулась,
И пошла вразнос да вскачь - ходуном!
Хорошо, мужик, ты пляшешь!
Хорошо ты дроби бьёшь!
Только тем, комар, ты мелок,
Что припевок не поёшь!
А ещё наш папа играл на гармошке разные мелодии русских народных танцев, мелодию песни «Вечерний звон», которая была его любимой лирической песней. Гармошки у нас не было, но был небольшой тульский баян, который папа купил где-то "по дешёвке", поэтому собственноручно отремонтировал, заклеил щели, исправил клапана и этот баян стал его любимым музыкальным инструментом, на котором он методом «тыка» подбирал разные мелодии и аккорды.
Наш папа мечтал когда-то научиться музыкальной грамоте и всячески устремлял нас с Юрой на эту «стезю». С Юрой ему это удалось, и мой старший брат успешно и с увлечением учился в нашей городской детской музыкальной школе по классу баяна. Я, хотя и был принят в детскую музыкальную школу, но учился «спустя рукава», потому что тяжёлый баян «отдавливал мне колени», «щипал мои бёдра своими мехами» и его всё время надо было «тяжко растягивать», чтобы извлекать из него звуки. Сил моих рук не хватало играть на баяне…
Да. Играть на баяне у меня не хватало силы, но вот ноты и музыкальную грамоту я «схватывал на раз». Я чётко выполнял уроки на мелодичность и ритмику, голосом воспроизводил звучание разных нот (много тренировался), чётко узнавал и называл разные ноты и даже аккорды, мог по нотам напеть голосом мелодии песен и мне это нравилось. Не нравились только сольфеджио, теория музыки и игра на баяне… Я хотел научиться играть на гитаре, как мамин брат дядя Коля!
В этот вечер наш папа пришёл со второй работы токарем в межколхозных ремонтных мастерских и принёс свёрток «по случаю» добытой свинины, из которой мама, вместе с папой и с моей «помощью» на ручной мясорубке «накрутили» фарш и мама на ужин жарила вкуснейшие котлетки и жареную картошечку с лучком. Папа и я, с сознанием «исполненного долга», сидели вдвоём на диване в зале, а Юра на весь вечер (до ужина) «занимался» с ребятами в музыкальной школе (они готовили и репетировали концерт баянистов к Первомаю).
Мы с папой жадно принюхивались к ароматному запаху котлет и шкварок, беспокоились о том, придёт Юра к ужину или опоздает и даже центральные газеты, которые папа обычно читал перед ужином, нас не интересовали. Хотелось кушать…
- Пап, - спой свою любимую песню, - попросил я папу. – У тебя же была любимая песня?
- Была, - задумчиво ответил папа. – «Вечерний звон. Так она называется. Знаешь её?
Я знал эту песню. Мой папа, моя мама и дядя Коля как-то однажды все вместе пели эту песню, и она мне очень понравилась. Не нравилось только, что она была печальная, медленная, не боевая. Папа запел песню «Вечерний звон», но я его прервал…
- Пап, а спой мне те песни, которые вы пели про Сталина, - попросил я папу, не надеясь, что он мне ответит.
- Зачем тебе это? – строго спросил папа. – У вас теперь другие песни. Вот их и пойте…
- Интересно, - протянул я растерянно. – Вы вчера с мамой так интересно рассказывали. Расскажи ещё. И ещё скажи, что такое «сталинизм»?
- Ого! – воскликнул папа и внимательно взглянул мне в глаза. – Где ты слышал это слово?!
- Вчера в школе учительница по немецкому в школьной библиотеке разговаривала с учительницей по обществоведению и та сказала «немке», что «не позволит ей быть проводником сталинизма», - виновато ответил я, чувствуя, что выдаю чужую тайну.
- Никому никогда не рассказывай то, что ты узнал хотя и случайно, но без спроса, без разрешения, - строго сказал мне папа. – Это может сильно навредить человеку, а ты ведь не вредитель, да?
- Да, – коротко ответил я, чувствуя, что папа сдаётся и ему самому хочется поговорить и вспомнить о Сталине, о молодости, о пережитом. – Не буду. Расскажи…
- Сталинизм, - начал вполголоса, почти шёпотом, рассказывать папа. – Это такое политическое учение, идеология или система организации партийной и государственной власти, которая построена на авторитете одной личности, одного вождя, одного человека, которого все воспринимают как божество, как бога. Понял?
- Нет, - честно ответил я тоже шёпотом.
- Ну вот, в нашей семье я – глава семьи, так?
- Так.
- А на самом деле у нас мама – глава семьи, потому что я её люблю и забочусь о ней. Так?
- Так.
- Да не совсем так, - сказал, улыбаясь, папа.
- На самом деле главные в нашей семье – это вы с Юрой, наши дети, потому что мы живём для вас, работаем для вас, воспитываем вас, хотим, чтобы вы жили счастливо и благополучно, не так, как жили мы, а лучше. Понимаешь?
Я с трудом попытался вникнуть в смысл папиных слов и почти с ними согласился, потому что всё, что сказал папа, было естественно и нормально, но причём тут «сталинизм»…
- А притом, - сказал папа, будто услышал мои мысли, - что сталинизм – это такая организация жизни общества, при которой один – это всё, а все – никто.
- Как это? – недоумённо воскликнул я в голос и папа на меня «шикнул».
- А так, - веско сказал папа. – Сталин для нас перед войной и во время войны был всем: главным, единственным и неповторимым. Он был наш главнокомандующий, и мы за него шли в бой, на смерть. Мы не него надеялись. Мы его боготворили и терпели всю его командно-административную систему власти, потому что искренне считали, что перед войной, во время войны и сразу после войны всем нужна была строгая военная дисциплина труда и жизни, что в нашей жизни нет места ворам, грабителям, вредителям, предателям, шпионам. Понимаешь?
- Вот ты в своём классе хочешь иметь тех, кто тебе мешает хорошо учиться, кто тебя обижает, кто тебе подставляет ножку, кто ворует у тебя из портфеля тетрадки, цветные карандаши, ручки и перья?
- Нет, не хочу, - ответил я, недоумевая, откуда папа узнал о том, что иногда творится у нас в классе.
- Вот и мы не хотели, - коротко сказал папа. – А перед войной у нас в стране и в партии было много так называемых «вредителей» и «врагов народа».
- И что? – спросил я папу, потому что он замолчал.
- А то, что от них жёстко избавлялись и говорили нам, что «переход от традиционного аграрного общества к индустриальному требует всемерной мобилизации внутренних ресурсов».
- Нам отовсюду говорили, что «угроза войны с фашистской Германией, Италией и Японией требует сверхцентрализации экономики и политической жизни», что неизбежно привело к созданию в стране командно-административной системы, то есть к сталинизму. Об этом даже в песнях пелось…
Каховка, Каховка, родная винтовка,
Горячая пуля, лети!
Иркутск и Варшава, Орёл и Каховка -
Этапы большого пути.
Гремела атака, и пули звенели,
И ровно строчил пулемёт...
И девушка наша проходит в шинели,
Горящей Каховкой идёт.
Под солнцем горячим, под ночью слепою
Немало пришлось нам пройти.
Мы - мирные люди, но наш бронепоезд
Стоит на запасном пути!
(Каховка. Музыка: И. Дунаевский. Слова: М. Светлов. Из к/ф «Три товарища», 1935).
Я с удовольствием подпевал папе, потому что мы с Юрой и с ребятами на улице часто в наших играх пели эту лихую песню Гражданской войны.
- Сталин стал личностью и символом сталинизма, как Ленин, в своё время, - ленинизма, как Карл Маркс и Фридрих Энгельс, основатели коммунистической идеологии, - марксизма. Понимаешь?
- Сталин стал центром своей системы, своего учения, своей идеологии. Он был лидером партии и государства, лидером всех тех, кто находился на важных государственных и местных постах, должностях, местах. Он был для них главным командиром и начальником, которому все они беспрекословно подчинялись.
- Сталин принимал самые важные стратегические решения в интересах Советского Союза и советского народа, всей нашей огромной по территории страны. Это была большая ответственность Сталина.
- Сталин был высшим судьёй всего и всех. Мнение Сталина было определяющим буквально во всём: в экономике, в вооружениях, в политике, в культуре, даже в искусстве. При этом мнение Сталина всегда принималось как безошибочное, а ошибки допускали подчинённые Сталину люди, которых он «справедливо» наказывал.
Папа на минутку задумался, а потом произнёс…
- Почему-то перед войной у нас оказалось много врагов народа, вредителей и шпионов в высшем руководстве армии и партии. Потом ещё больше вредителей и врагов народа оказалось в самом народе и в стране у нас много людей попали в тюрьмы, в лагеря, на великие стройки – Волго-Балтийский канал, на Север, на Урал, в Сибирь, на Дальний Восток и на Колыму.
- А почему нельзя было просто пригласить людей на эти стройки? – спросил я папу.
- А ты бы поехал добровольно в дикую тайгу, в холод, в мороз, в пустыню - без домов, магазинов, больниц, школ и детских садов? Ты бы согласился валить там лес, делать брёвна, выкапывать камни из земли и из всего этого строить себе временные бараки и жить в них всем вместе вповалку на нарах из жердей? Ты бы согласился кушать только одну кашу из общего котла и пухнуть с голоду? При этом тебя бы каждый день гоняли бы на тяжёлые работы?
- Если бы надо было, я бы согласился, - сказал я упрямо.
- Это потому, что ты ещё пацан и тебе вкусный ужин готовит наша мама, а не ты, - сказал с горечью папа. – Ты сам-то готовить умеешь?
Мне нечего было ответить папе, потому что я действительно готовить еду, как её готовила наша мама, не умел и даже не думал, что я это должен уметь делать. Но папин упрёк я запомнил…
- Ладно, Сашок, - примирительно сказа папа и тихонько запел, с трудом вспоминая слова песен…
Качаются вагоны
Меж сосен и берез,
Мелькают перегоны,
Несётся паровоз.
На клене золотистом
Дымок блестит седой
Ты будешь машинистом,
Товарищ молодой!
Припев:
По любимым местам,
По траве, по кустам
Ветерок-непоседа прошел.
Хорошо на полях,
Хорошо на морях,
В небесах голубых - хорошо!
(Кем ты будешь. Музыка: Е. Жарковский. Слова: С. Алымов. 1938).
Песню «Конармейская» (Музыка: Дм. и Дан. Покрасс Слова: А. Сурков, 1936 в варианте 1941 года Петра Белого) папа спел с воодушевлением и полностью…
По военной дороге
Мы пошли по тревоге,
Как в былой восемнадцатый год.
Были сборы недолги,-
От Кубани и Волги
Мы коней оседлали в поход.
Среди зноя и пыли,
Где с Будённым ходили
На рысях на большие дела,
По курганам горбатым,
По речным перекатам,
Снова конница наша пошла.
Перед вражьей заставой
Мы рассыпались лавой.
Наши сытые кони легки,
Мы болтать не речисты,
Но работают чисто
Конармейские наши клинки.
Для походов рождённый,
С нами снова Будённый
Ворошиловский лучший казак.
Там, где мы пролетаем,
Кружит воронов стая
Да порубанный стелется враг.
К нашей жизни цветущей
Лезут чёрные тучи
С проливным пулемётным дождём.
По дорогам знакомым
За любимым наркомом
Мы до полной победы дойдём!
- Вот так мы были настроены перед войной и во время войны, - гордо сказал папа. – Сталин был наш вождь, и мы ему всё прощали, веря в то, что он никогда не ошибается, а если увидит чью-то ошибку, то быстро всё поправит.
- Только система тогда была очень крутая, - задумчиво и доверительно сказал мне папа. – Мы тогда не знали, что все важные решения в государстве принимались только с согласия Сталина и по его инициативе, что процесс принятия решений в партии, в государстве и на местах был закрытым, то есть без широкого обсуждения обществом.
- То есть какие-то проекты решений, законов и постановлений публиковались. Они обсуждались на партийных собраниях и хозяйственных совещаниях, - сказал папа. - Но чаще всего решения принимались только с согласия Сталина.
- Перед войной, в 1930-1941 годах, - сказал папа почти самому себе, - только около 4000 постановлений Политбюро так или иначе было опубликовано, а более 28 000 – были секретными. Из них 5000 постановлений и решений Политбюро ЦК ВКП(б) были сверхсекретными, о которых знали только Сталин, ближайшие его соратники и непосредственные ответственные исполнители.
- Понимаешь, Саша, - печально сказал папа. – Мы перед войной жили в тайне, великой тайне, который был наш вождь и отец народов – Великий Сталин. Система была такова, что в неё мы могли только верить, доверять ей, беспрекословно, подчинённо, как винтики, как болтики, как патроны в обойме.
- Нас никто не спрашивал. Нам ничего толком не объясняли. Нам просто говорили, что нам делать, и мы делали, потому что так было принято, и так делали все. Начальники делали то, что им приказывали, а мы – то, что нам указывали. Вот что такое сталинизм…
Я подумал, что и сейчас мы в школе и дома делаем то, что нам задают на уроках, что дают делать домашними заданиями, что требуют делать и как поступать на переменах, торжественных построениях и на праздничных мероприятиях. Да и дома папа и мама строго следят за порядком и указывают нам с Юрой, что нам делать и как поступать.
- Только ты не путай то, как устроена ваша учёба в школе и ваша с Юрой жизнь у нас в семье, - это совсем другое. Это естественно и необходимо, пока вы не станете готовыми для самостоятельной жизни, - сказал папа, вновь прочитав мои мысли.
- Сталинизм – это жёсткая организация общественной жизни, общества, массы людей. Это ограничение личной свободы ради общественного блага, для блага государства, для блага этой системы и структуры власти. Понимаешь? Власти… То есть тех людей, кто стоит у власти, владеет властью, охраняет власть и осуществляет власть.
- А кто это? – спросил я, уже предчувствуя ответ.
- Начальники, - коротко и жёстко ответил папа. – Разные начальники. Когда-то они были простыми людьми, но потом попали в эту систему и стали её элементами, винтиками, частью механизма сталинской системы власти. Вот эту-то систему власти разных начальников и создал Сталин – самый главный начальник над всеми начальниками. Вот это и есть сталинизм…
- О чём это вы шушукаетесь? – спросила наша мама, входя в зал с тарелками и сковородкой, накрытой крышкой , из под которой распространился такой запах, что мы с папой мгновенно обо всём забыли и бросились помогать маме накрывать на стол. В прихожей раздался шум и вскоре появился разгорячённый и весёлый, голодный и сверхактивный Юрка. Он опять был влюблённый, в нём «плясали гормоны» и он без передыху делился с нами своими новостями.
После весёлого и жизнерадостного ужина мама всё равно выведала у папы, о чём мы беседовали и поздно вечером пришла ко мне в комнату, присела на стул перед моим диванчиком и попыталась тихо, но строго поведать мне о том, о чём мы говорили с папой. Я старался не выдать папу и переводил разговор на довоенные и военные песни, просил и маму спеть мне их, но она пытливо и умно смотрела прямо мне в глаза, видела, что я выкручиваюсь и, с трудом подбирая слова, пыталась по-своему объяснить то, что было когда-то…
- Прежде всего, - сказала мама, - я прошу тебя, Саша, не произносить вслух с кем-либо в разговоре слово «сталинизм». Просто старайся не произносить это слово и всё. Поверь мне. Так надо.
- Почему? – спросил я маму с внутренним напряжённым несогласием.
- Потому что люди бывают разные, - со вздохом ответила мама. – Одни тебя искренне примут, постараются понять, а другие тебя могут не принять, не понять и подумать, что ты неправ и поддерживаешь Сталина и сталинизм.
- Ну и что? – опять с напрягом спросил я маму.
- А то, - терпеливо ответила мама, - что про тебя расскажут учителям, те – завучу или директору школы, а те, в свою очередь, расскажут о тебе своим начальникам. Начальники забеспокоятся и начнут выяснять – кто, когда, чего сказал, что имел ввиду, для чего распространялся и так далее.
- Ну и что тут такого? – уже почти с раздражением не понимал я маму.
- Да ничего, - устало и спокойно ответила моя мама. – Для тебя – ничего особого; мало ли что влетит в уши и вылетит из уст школьника младших классов. Зададут учить наизусть нужные стихи и петь нужные песни; читать нужные статьи и книги; писать нужные сочинения и рисовать нужные картинки. Потом спросят на пионерских собраниях: «Как вы понимаете политику партии и правительства?»; сравнят твои ответы с нужными и правильными ответами; убедятся, что ты на правильном пути и отпустят тебя на волю.
- А для кого «особого»? – после небольшой паузы спросил я, уже интуитивно ознобом по спине догадываясь о том, что ответит мама.
- Для нас, - тихо сказала мама. – Для папы и меня. Потому что мы твои родители и до твоего совершеннолетия отвечаем за тебя, за твои поступки, за твои слова и мысли. Понимаешь?
- А что вам сделают за меня? – спросил я маму, внутренне уже со всем и во всём соглашаясь с ней.
- На первый взгляд - ничего особого, - с лёгкой усмешкой ответила мама.
- Например, перестанут с нами общаться, разговаривать, приглашать в гости, на собрания и торжественные мероприятия. Перестанут поощрять по работе, давать премии, благодарить за хороший труд. Начнут делать замечания по работе и по поведению, оценивать, а то и осуждать нас «за глаза» или открыто, на собраниях. Начнут говорить о нас сначала, как о чуждых обществу, потом, как о чуждых народу.
- Если этого вовремя не остановить, то дойдут до того, что назовут нас «врагами народа» и начнут судить. Вот это и есть «сталинизм», Саша…
- И всё это из-за того, что я кому-то скажу слово «сталинизм»? – спросил я в надежде на сомнение.
- Да, – просто и коротко, заключая наш разговор, ответила мама. – Как ни странно, но именно так…
- Знаешь, что такое «эффект бабочки»? – спросила меня мама. – Ты же читаешь фантастику?
- Читаю. Иногда. Когда Юрка приносит фантастику из библиотеки, - признался я маме.
- «Эффект бабочки» – это образное выражение, поясняющее удивительное свойство системно взаимосвязанного общего мира, когда малое незначительное воздействие на систему может иметь непредсказуемые или закономерные огромные последствия в каком-либо месте, времени или структуре.
- Знаешь, с чего начинается камнепад или снежная лавина? – спросила, лукаво улыбаясь, моя мама.
- С чего? – подыграл я маме, зная уже ответ.
- С первого маленького камешка или с той снежинки, которая упала на склон горы и перевесила сопротивление снежного плата и он под действием сил тяжести начал потихоньку сползать, а потом скатываться вниз. В результате – лавина.
- Возьми у Юры книжку из серии «Библиотека современной зарубежной фантастики» и прочитай рассказ Рея Брэдбери «И грянул гром» (1952 года – автор), - сказала мама, - в котором путешественники во времени и охотники на динозавра, который всё равно должен был умереть от случайной причины, в далёком прошлом случайно наступили на бабочку, которая должна была быть живой в будущем, а потом они вернулись обратно к себе домой, а их мир кардинально изменился и не в лучшую сторону.
- Или вот тебе стихотворение Самуила Маршака «Гвоздь и подкова» по сюжету старинной английской пословицы:
Не было гвоздя —
Подкова пропала.
Не было подковы —
Лошадь захромала.
Лошадь захромала —
Командир убит.
Конница разбита —
Армия бежит.
Враг вступает в город,
Пленных не щадя,
Оттого, что в кузнице
Не было гвоздя.
- Теперь понял, о чём я тебе толкую? – спросила меня мама с улыбкой и ласково погладила по моей стриженой голове.
- Понял, мама. Я всё понял, - честно сказал я маме, завернулся в тонкое байковое одеяло и отвернулся к спинке моего диванчика, который в длину уже становился мне тесным. Мне надо было подумать…
Из всего того, что говорила и рассказывала мне мама, больше всего меня поразило то, что мама знала об американском писателе Рее Бредбери, об «эффекте бабочки» и вообще о фантастике. Я не мог поверить, что наша мама, занятая на работе в больнице и домашними делами дома, читает фантастику!
Мама «нарассказала» мне так много всякого для ума и сердца, что я буквально был ошеломлён и растерян. Мне надо было это всё «переварить», посоветоваться с моими внутренними голосами моего деревенского друга деда «Календаря» и моей Феи красоты и страсти. Фея молчала и не показывалась, а дед «Календарь» напоследок в мой сон сказал: «Твоя мама права, Сашок. Лучше помалкивай – за умного сойдёшь!».
Что-то, где-то и от кого-то я это уже слышал…