Из всего отряда конкистадоров, числом в 15 человек, выжил он один – Луис Гарсиа де Росарио. Отряд не был заурядной шайкой головорезов, воины шли с благородной миссией – нести свет Христова учения в языческую тьму гватемальских джунглей. Научить индейцев символу веры, отвратить их от дьявольских соблазнов, прекратить кровавые жертвоприношения, воздвигнуть храмы на месте страшных капищ. Отец Альберто знал несколько местных наречий и умел убеждать даже самых закосневших в язычестве дикарей. А те, кто не поддается мудрым проповедям… Что ж, для тех существует святая инквизиция, которая не дремлет, а ищет в новых владениях испанской короны тех подданных, кто, внешне демонстрируя христианское благочестие, втайне придерживается прежних верований и даже творит под покровом ночи и пологом дремучих дебрей жуткие обряды.
Путь отряда был тернистым. В самом начале двое солдат слегли с лихорадкой – их пришлось оставить в индейском селении на попечении у деревенского старосты и его жены, владевшей знахарским искусством. Хотя надежд на выживание сподвижников было мало, а тащить двоих лежачих больных на носилках по сельве или обратно в Мехико, рискуя подхватить от них смертоносную заразу… Больные остались в индейской хижине, падре, уходя, исповедал их. Еще трое через два для погибли при переправе через бурную, порожистую реку: челнок перевернулся, течение унесло отчаянно барахтающихся воителей. Возвращения их ждали целый день и всю последующую ночь. Но ни один не вернулся. Языческая река взяла жертвы.
Потом, уже в другой реке, утонут еще двое, сунувшись в омут прямо в тяжелых доспехах. Теперь, наверное, речные раки ползают по старым кирасам, а изъеденные рыбами лица скалятся щербатыми ртами и пялятся пустыми глазницами, сквозь которые скоро прорастут водоросли.
В течение следующей недели из оставшихся восьми участников похода пятеро погибли в стычке с индейцами. Залп из аркебуз поначалу напугал дикарей и сильно проредил их нестройные ряды. Но индейцев все равно осталось впятеро больше, чем испанцев, вдобавок, их стрелы были отравлены, а противоядия у конкистадоров не имелось. Отстреливаясь и прикрывая отца Альберто, Луис и его уцелевший в стычке соратник Алонсо отошли к реке, сели в челноки и отчалили, оставив бездыханных и умирающих в агонии товарищей на поляне, где их атаковали индейцы. Пока они плыли вниз по реке, Луис и Алонсо выслушивали упреки от падре в том, что бросили сподвижников без отпевания и погребения. Наконец, Луис напомнил священнику об их миссии: нести свет веры языческим племенам:
- Если бы мы задержались на берегу, святой отец, то полегли бы все и не выполнили то, что должны. Скоро мы окажемся в диком краю, обитатели которого ничего не знают о «палках, издающих громовые звуки и мечущих молнии». Нам достаточно будет сделать по паре выстрелов, подбить какую-нибудь птицу – и эти невежественные дикари падут ниц перед нами, чтобы потом пасть ниц перед христианским Богом. Правда ведь, падре Альберто?
Священник кивнул. Под вечер, пристав к берегу за много миль от места столкновения с враждебным племенем, они поставили на прибрежном холме крест в память погибших товарищей, вырезав на досках их имена. Всю ночь падре спал, а воины сменяли друг друга, дежуря у костра, всматриваясь во тьму чащобы и вслушиваясь в шорохи, вскрики и рыки зверей, пытаясь уловить в лесных шумах человеческие шаги. К счастью, в этот раз обошлось.
Через два дня Господь призвал к себе падре. Им пришлось преодолевать невысокий хребет. Непривычный к лазанию по горам священник поскользнулся на мокром гладком камне (накануне прошел дождь) и сорвался с кручи. Спуститься в ущелье, ставшее могилой для отца Альберто, не было никакой возможности – вокруг отвесные стены. Поэтому крест водрузили на вершине горы, срубив и очистив от ветвей два деревца.
Лишившись отца-миссионера, два выживших солдата решили вернуться назад. На берегу озера Алонсо наступил на змею и отправился вслед за святым отцом. Похоронив последнего товарища, Луис направился к излучине реки, где в кустах была надежно спрятана последняя лодка. Грубо нацарапанная на куске пергамента карта местности оказалась плохой помощницей: воин проблуждал полдня, разыскивая ту самую заводь, где несколько дней назад причалили остатки их экспедиции. Когда же он, наконец, извлек лодку из зарослей, уже стемнело, и пришлось всю ночь бодрствовать у костра, не смыкая глаз, а наутро, едва солнце пробилось сквозь ядовито-зеленую толщу сельвы, он спустил лодку на воду. Два дня Росарио боролся бурным течением, волочил лодку по песчаным пляжам, огибая пороги. На третий день он уронил в реку аркебузу – «речные духи приняли жертву», мрачно шутил он, сидя на берегу, пока одежда сушилась под палящим солнцем. Луис задремал; ему грезилась родная Астурия, горные вершины, окутанные туманной дымкой, парусники, рассекающие бирюзовую гладь бухты, старый, обветшалый замок, построенный еще в начале Реконкисты и, раз в полвека, подновлявшийся его предками, чьи выцветшие портреты глядели на юного Луиса со стен большой обеденной залы. Он безмятежно лежал в тени раскидистой пальмы, обвеваемый влажным дыханием тропической реки с индейским именем. Пробуждение было внезапным, испанец подскочил, будто ужаленный насекомым. Вокруг него толпились индейцы: с десяток почти голых дикарей, чьи косматые головы были увенчаны изумрудными перьями священной птицы кетцаля или квезала. Этот обитатель гватемальских дебрей почитался местными племенами как олицетворение свободы – кетцаль не способен жить в неволе.
Среди краснокожих выделялся высокий седовласый человек в длинном плаще, также разукрашенном перьями кетцаля, по-видимому – жрец. В правой руке он держал резной жезл, увенчанный изображением пернатого змея Кетцалькоатля. Луис был знаком с индейскими преданиями о божестве, воплощавшем в едином лице три ипостаси – человека, змея и птицу. Некогда Кетцалькоатль был правителем, светлокожим и бородатым, гласили легенды; он обучил индейцев премудростям многих ремесел, таинствам искусства и священнодействиям религии. Он избегал вина, не одурманивался «кактусом сновидений», чурался оргий и запретил человеческие жертвоприношения; однако после того, как Кетцалькоатль покинул мир людей, жрецы возродили страшные обряды древности. Алтарь доброго и справедливого божества обагрялась кровью несчастных пленников, как и алтари других богов.
Все это пронеслось в сознании испанца, и, одновременно, ледяная дрожь пробежала по телу. Он одинок и безоружен, его окружают дикари, вооруженные копьями с обсидиановыми наконечниками и тяжелыми палицами, способными с одного удара убить быка. Один из индейцев подошел к Луису и ткнул его концом копья сперва в бок, потом в плечо.
Росарио резко дернулся, человек с копьем что-то прорычал, замахнулся на воина. Остальные индейцы стали угрожающе надвигаться на него, потрясая оружием. Некоторые нацелили на него копья. Росарио инстинктивно сжался в комок, подобрал ноги. Мог ли он оказать сопротивление толпе вооруженных дикарей, имея под рукой только нож, мешочек с бесполезными теперь пулями и рожок с отсыревшим порохом? Зачем? Чтобы героически погибнуть от рук язычников? А, может, лучше притвориться покорным, а потом дождаться удобного момента и бежать куда глаза глядят? Между тем наконечники копий, словно змеиные головы, готовые ужалить, покачивались перед его лицом. Зловоние от грязных тел язычников проникало в ноздри, заставляло морщиться – и эта гримаса, видимо, еще больше раздражала пленивших его дикарей. Росарио перед тем, как погрузиться в сон, снял шлем и кирасу – и теперь был совершенно беззащитен. С его кирасой играл чумазый индейский ребенок, не понимавший назначения предмета, дикарка зачерпывала шлемом воду из реки. Индейцы хищно скалились, а Луис беззвучно шептал слова молитвы, адресованной Господу и святым. Но сможет ли самая искренняя и горячая молитва вырвать его из грязных лап язычников? Сколько раз видел он, как истово молящихся поражали пули и стрелы в тот самый момент, когда христианская душа устремлялась к Богу – и уже не возвращалась обратно.
Кто-то хрипло прорычал за спиной сгрудившихся над ним индейцев. Это был жрец. Дикари тотчас покорно отвели копья от пленника, отступили на шаг, потом еще на шаг. Жрец величаво шагал к испанцу, держал на отлете жезл; он напоминал античного Гермеса с кадуцеем. Только кадуцей изображался с двумя змеями, на греческом боге были крылатые сандалии и крылатый шлем, а индейский жрец был бос, вместо шлема торчал пучок перьев.
Жрец воткнул жезл в песок рядом с испанцем и уставился на Луиса своими черными, «обсидиановыми» глазами. От его взгляда мурашки пробежали по коже бывалого воина. Казалось, что в очах жреца мелькают отсветы жертвенных костров, разрывающих тьму тропической ночи. Его нос, похожий на клюв стервятника, по-собачьи принюхивался к чему-то: быть может, запах испанца чем-то отличался от запаха его соплеменников? На кожаном поясе болтался кинжал в ножнах – тоже обсидиановый. Оглядев внимательно пленника, служитель языческого божества обернулся к индейцам и что-то величаво и весомо высказал им. Росарио плохо знал местное наречие языка майя, и из слов жреца понял лишь два – «храм» и «река». Луис понял, что его отправят по реке к некоему храму. О том, что ждет его по прибытии в языческий храм, конкистадор прекрасно знал по рассказам своих соратников. Бежать или погибнуть в схватке, дорого продав свою жизнь этим гнусным дикарям – других вариантов быть не могло. Пока испанец размышлял над превратностями судьбы, пятеро краснокожих навалились на Луиса, опутали сплетенными из лиан вервиями, подняли на носилки из двух жердин и звериной шкуры и быстро понесли к реке. Там, в заводи покачивались на волнах длинные пироги. В одну из них и положили испанца, предварительно заткнув ему рот. Пироги отчалили и заскользили по реке; ударами весел и пронзительными криками индейцы отпугивали кайманов, что сновали между лодок, кровожадно щелкали зубами, норовя вцепиться то в лопасть весла, то в борт пироги. Плавание по реке длилось несколько часов; испанец лежал на дне пироги, между двумя индейцами-гребцами; еще двое, вооруженные копьями, сидели на корме и носу, внимательно наблюдая за пленником. Наконец, четыре пироги свернули в узкий приток реки; пальмы смыкали кроны над головами плывущих; там, где приток особенно сужался, весла цеплялись за корни прибрежных деревьев, беспокоя все тех же кайманов, дремавших в заводях.
Когда лодки, наконец, пристали к берегу, Луиса вытолкали на песок, вынули тряпку изо рта; один из дикарей сунул ему в рот наполненную водой калебасу. Конкистадор промочил горло. Затем другой индеец ловким взмахом ножа рассек путы на ногах Луиса, третий толкнул его в спину – иди!
Тропа вилась в зарослях, похожая на след огромного удава. Росарио шел в середине колонны дикарей под надзором все тех же двух копьеносцев, все так же зорко следивших за каждым телодвижением пленника. Дважды отряд делал привалы на полянах. Луису развязывали руки и протягивали куски какого-то жесткого и невкусного мяса, поили из калебасы. Жрец шагал впереди всех, раздвигая жезлом кусты, мешавшие продвигаться в чаще. Едва просвечивало солнце сквозь переплетения ветвей и лиан, кричали неразличимые в густой листве птицы. На последнем привале Луису повезло: один из индейцев обронил каменный скребок рядом с ним. Надзиравшие за Росарио копьеносцы были заняты поглощением мяса, никто, казалось, не следил за пленником. Луис нашарил рукой скребок в траве, незаметно подтянул его к себе, быстрым, едва уловимым движением засунул под одежду. Прошло немного времени – и язычники засобирались в дорогу, Луису охранявшие его воины вновь крепко связали руки, и отряд зашагал по тропе. Солнце давно перевалило точку зенита и неудержимо катилось в сторону Тихого океана. Лесная тропа поднималась на гребень возвышенности – и тогда внизу расстилалась величественная панорама диких дебрей, рассекаемых синими извивами рек и бурыми грядами скал, бело-голубыми пятнами озер, а вдали на горизонте можно было разглядеть блестящую в лучах закатного светила кромку моря. А потом тропа спускалась вниз по склонам холмов – и отряд опять оказывался в гуще изумрудной, малахитовой и нефритовой зелени, снова в ушах стоял москитовый звон или птичий грай, ноги запинались о древесные корни, колючие ветви хлестали по телам и лицам идущих, а раскидистые кроны скрывали вечерние небеса, отчего лес погружался в сумрак, хотя до заката оставались еще часы.
Сельва расступилась внезапно: только что шагали в полумраке – и вот чаща кончилась, словно распахнули зеленый занавес. Перед Луисом предстала речная долина; берега неизвестной реки представляли собой высокотравные луга с редкими купами деревьев и пучками кустарников. Вдалеке за рекой тянулась очередная гряда холмов или невысоких гор, утопавших в густой зелени. На плоской вершине одного из холмов Росарио заметил сооружение, напоминавшее виденные им в Мексике пирамиды. К подножию языческой храмины вела вырубленная в склоне узкая многоступенчатая лестница; ступенчатой была и сама пирамида. На фоне закатного солнца она смотрелась загадочно и зловеще: испанец был прекрасно осведомлен о том, какие жуткие обряды творятся на вершинах языческих храмов теокали. По спине конкистадора пробежали мурашки, когда он представил себя распростертым на жертвенном алтаре и склонившегося над ним жреца… вот он, рядом, в нескольких шагах, пристально глядит на Луиса, словно читает его мысли, и ухмылка-оскал кривит толстые губы. Пленник содрогнулся: не больше мили отделяют его от верной смерти, он покинет мир без покаяния, его не отпоют, не упокоят по католическому обряду. Нет! Луис осторожно пошевелил связанными руками, нащупал под одеждой каменный скребок. Он сумеет освободиться и бежать или, если ему не суждено спастись, дорого продаст свою жизнь, непременно заберет с собой кого-то из варваров…
Через реку был перекинут висячий мост, сплетенный из лиан. Процессия индейцев вступила на него и медленно, соблюдая дистанцию, двинулась к противоположному берегу. Мост висел над самой водой, под тяжестью идущих он прогнулся еще ниже, почти касаясь речной глади. Из воды опять выныривали хищные морды кайманов, плотоядно разевая длинные пасти.
Один из индейцев ткнул копьем в спину речного чудовища, крокодил изловчился и перекусил древко. Удар хвоста поднял фонтан грязных брызг, обдавший и Росарио. Он встряхнулся, как мокрая собака, выругался. Еще один кайман выпрыгнул из воды, норовя забраться на мост, но, получив по носу дубинкой, плюхнулся обратно в воду, также окатив грязным душем дикарей и пленника. Мост закачался, рискуя опрокинуть всех идущих в воду, на ужин зубастым рептилиям. Наконец, вереница индейцев и пленник ступили на твердую землю, все облегченно вздохнули. Перед ними лежал широкий луг, который пересекала вымощенная каменными плитами тропа.
Они шли к пирамиде под стрекот цикад, крики птиц и шорохи зверей, скрытых в густой траве. Солнце закатилось за лес, лучи его, просеянные сквозь решетку стволов и ветвей, посылали миру пожелание доброй ночи и спокойного сна. Для Росарио эта ночь должна была стать последней, а сон – вечным. Сердце испанца отчаянно колотилось в груди, несмотря на вечернюю прохладу, он взмок, пот пропитал одежду, его тонкие ручейки струились по спине, по вискам. Бежать! Незаметно перерезать путы, потом вниз по ступеням, по тропе, по мосту – и в лес. В ночной, пугающий, дремучий лес, чтобы заблудиться, стать жертвой ночных хищников, провалиться в трясину? Но лучше уж так, чем пасть под жертвенным ножом.
У подножия пирамиды уже собралась толпа индейцев. Стрекотали трещотки, выводили варварский мотив тростниковые флейты, выбивали дробь барабанщики, визги, гортанные возгласы и завывания создавали адскую какофонию, способную вселить трепет в самое отважной сердце. «Да тут их не меньше сотни». – Луис с ужасом понял, что вырваться и бежать вряд ли удастся, он найдет смерть на ступенях этой пирамиды… Что ж, он, по крайней мере, он поборется за свою жизнь, пусть и без надежды на спасение.
Процессия поднималась к вершине пирамиды, при этом большинство сопровождавших пленника остались внизу, слившись с толпой. Только жрец, два копьеносца и помощник жреца, невысокий юноша в одной набедренной повязке с разрисованным охряными полосами лицом и разноцветными перьями в волосах. Впереди их ждала вершина пирамиды с большой прямоугольной каменной плитой посредине. Вот они вступили на широкую площадку, откуда открывался великолепный вид на зеленый океан сельвы, тонкую белую полоску прибоя далеко на западе, голубые змеи рек, безлесные вершины невысоких гор и расписанный закатными красками небосвод. Эта картина должна была стать последней в жизни несчастного идальго. Что ж. прощай, солнечный мир. Но нет, он, конечно, поборется, у него есть острый скребок. Между тем жрец, подойдя к алтарном камню, воздел руки навстречу заходящему светилу и прокричал что-то, дружный гул одобрения донесся от подножия пирамиды. Глянув вниз, Луис заметил, как двое индейцев возятся с его доспехами, с высоты они казались муравьями, которые, перебирая маленькими лапками, вертят щепку. Тем временем помощник жреца рассек путы на руках испанца, а затем двое копьеносцев повалили его на алтарь, растянули руки, сделав Луиса кощунственной пародией на распятого Спасителя. Помощник жреца обмакнул палочку в глиняную плошку, наполненную до краев алой, как кровь, краской. Воины разорвали рубашку на груди конкистадора, помощник мазнул палочкой по левой стороне груди Росарио. «Они вырежут мне сердце», - с ужасом подумал пленник. Индейцы крепко придавили его руки к поверхности плиты, изловчиться и выхватить из-под одежды скребок не было никакой возможности. А по ступеням к жертвеннику уже спешил еще один юноша, державший в руках его. Луиса, шлем, в котором плескалась какая-то мутно-желтая жидкость.
«Одурманивающий напиток», - догадался испанец. Испив его, человек уже не сможет соображать и тем более сопротивляться. И тогда обсидиановый нож вскроет грудь, и последние удары сердца затихнут в грубых ладонях жреца, окрашенных кровью жертвы. Молодой индеец резво взбежал на верхнюю площадку пирамиды, жрец одобрительно хлопнул его по спине – так, что часть дурман-пойла выплеснулась на ноги юноши. Он подошел к пленнику и протянул ему шлем с напитком забвения. Луис отчаянно замотал головой, юноша склонился к нему и попытался насильно влить пойло в рот. Испанец только сплюнул и крепче сжал губы и зубы. Фыркнув, второй помощник жреца передал шлем первому, тот что-то проворчал в ответ. Жрец махнул рукой на пленника – жест, одинаково понятный у всех народов: не хочет – не надо, все равно умрет. Внизу зарокотали барабаны, взвилась пронзительная нота флейты. Жрец, его помощники и копьеносцы развернулись лицами на закат. Жрец запел, затянул гнусавым голосом какую-то варварскую мелодию – видимо, гимн божеству. Его помощники и индейцы, столпившиеся у подножия пирамиды, подхватили странную, жутковатую мелодию, в такт ей еще громче зарокотали барабаны, флейта дико взвыла – и внезапно оборвалась. Обреченный в жертву испанец тоже глядел вперед, в сторону заката, где солнце тонуло в сизых облаках, постепенно окутавших горизонт, густо-зеленые краски сельвы потемнели; еще немного, не более получаса – и вся эта палитра (синева небес, желто-розовый закат, сизые тучи и зелень леса) растворится в черноте тропической ночи. В ночи он может скрыться от погони – и погибнуть, заблудившись в дебрях, став добычей хищников, провалившись в трясину или захлебнувшись в речном омуте. Луис пошевелился. Скребок на месте! А жрец все тянул и тянул свою мелодию как волк, завывающий на луну.
Неожиданно толпа внизу зашумела, заколыхалась, как воды озера под внезапным порывом вечернего ветра. Индейцы, гомоня, суетливо расступались, спеша пропустить кого-то. Этот кто-то быстро двигался, на голове его, как у большинства язычников, торчал султан из перьев. То ли вождь, то ли еще один жрец. Испанец приподнялся на локтях, вытянулся вперед, насколько позволяли сковывавшие его крепкие путы.
Боже мой! Пресвятая Дева! Это был не человек, а огромная голенастая птица вроде тех, что видел он еще ребенком в королевском зверинце в Мадриде.
Она гордо вышагивала, задрав голову с веничком сизо-зеленых перьев, изредка останавливаясь на ступени и медленно обводя взором больших глаз пирамиду, людей у подножия и на вершине ее, темнеющий небосвод и мрачную стену леса за рекой, откуда долетали крики зверей. Самым удивительным в этой птице был ее клюв – массивный, похожий на секиру, способный, наверное, расколоть не только пальмовый орех, но и череп.
- Кетцалькоатль! – грянула толпа внизу. В ответ птица издала клекот, в котором отчетливо звучали нотки торжества, и двинулась дальше. Жрец внезапно развернулся к Росарио, в руке его был обсидиановый нож. Еще минута, может быть, полминуты…
Отчаянным рывком Луис разорвал путы, которыми была связана его левая рука, дернул правой, но та оказалась примотана слишком крепко. Жрец вскричал – и занес руку с жертвенным ножом. К счастью для испанца, его ноги не были опутаны вервиями, и яростно борющийся за жизнь человек из всех сил лягнул жреца в живот. Все это произошло в считанные секунды, пока помощники жреца и копьеносцы наблюдали за приближающейся страшной птицей. Жрец согнулся пополам. Левой рукой пленник выхватил из-под одежды скребок, вмиг освободил правую руку и рванулся вперед.
Лишь тогда опомнились остальные жертвоприносители, накинулись на испанца, пытаясь снова повалить его на кровавый алтарь. Луис, изловчившись, полоснул скребком по руке, сжимавшей копье, индеец взвизгнул и отпустил оружие, которое тотчас оказалось у предназначенного к закланию пленника. В те секунды, когда судьба человека висит на тонкой нити, мозг начинает лихорадочно работать и принимает решение, спасительное или самоубийственное. Ударив копьем одного помощника жреца, отшвырнув второго, Росарио метнулся к приближавшейся птице и, изловчившись, запрыгнул ей на спину, схватившись одной рукой за длинную шею, другой же продолжая орудовать копьем: ранил второго помощника, достал самого жреца, поставив печать на левой щеке, выбил оружие у второго копейщика. Снизу доносились отчаянные крики индейцев, колыхалось море оперенных голов. Птица билась и дергалась, норовя сбросить седока, неистово крутила головой пытаясь клюнуть испанца по руке или темени. Человек ударил птицу по бокам, будто пришпорил коня, что есть сил, сдавил их, прижав атрофированные крылышки страшной птицы к телу.
Кетцалькоатль бросился вниз по лестнице, на ходу норовя скинуть «всадника», шея все так же дергалась в руках Луиса, голова крутилась, перед глазами метался клюв-секира. За ним бежали жрец и остальные участники несостоявшегося заклания, что-то крича. Вот ноги пернатого убийцы коснулись земли. Толпа индейцев расступилась, птица с яростным клекотом помчалась к лугу. Светило окончательно потонуло в тучах, тени одиноких деревьев ложились на траву, в траве стрекотали насекомые. Птица бежала к реке, а по пятам ее преследовали десятки вооруженных индейцев. Они могли бы запросто расстрелять дерзкого испанца из луков, но не делали этого, боясь задеть священную птицу. Кетцалькоатль прибавил ходу, расстояние между ним и краснокожими стало увеличиваться. Он больше не мотал головой, а уверенно бежал к подвесному мосту. Росарио потерял скребок, пальцы, вцепившиеся в шею птицы, затекли. Чудовище издало резкий гортанный крик и вбежало на мост, который закачался и угрожающе затрещал под тяжестью огромной птицы и человека. Индейцы остановились на берегу и внимательно наблюдали за птицей и седоком.
Примерно посередине моста монстр попытался сбросить «наездника»: он заметался из стороны в сторону, голова дергалась, норовя нанести удар смертоносной «секирой» по голове испанца, мост превратился в качели, грозя опрокинуть в воду и птицу, и человека, но Луис только крепче впился в шею пернатой бестии, еще сильнее придавил к бокам атрофированные крылья. Казалось, человек хочет придушить чудовищную птицу: она хрипло клекотала, разевала клюв, жадно глотая воздух, перья на голове раскачивались, словно пучок цветов под ветром. С трудом удержался Луис на спине птицы, она же еще быстрее припустила к противоположному берегу. Когда до кромки воды оставалось с десяток шагов, птица внезапно шарахнулась в сторону, левая нога конкистадора соскользнула, пальцы на мгновение разжались – и этого было достаточно, чтобы он полетел в реку.
Он плюхнулся в мутно-коричневую воду, погрузившись по самую грудь – у берега было довольно-таки глубоко. Кетцалькоатль бросил беглый взгляд огромных глаз на провалившегося в омут человека, и, издав торжествующий крик, ринулся к берегу, тотчас же скрывшись в зеленом сумраке.
Начинался прилив. Луис отчаянно бултыхался в грязной воде. До берега было, как говорится, рукой подать, но все же дотянуться рукой хотя бы до корневищ нависших над заводью деревьев не удавалось. Луис увидел несомое к нему течением бревно, зелено-коричневое, видимо, от наросшего мха, ухватился за него… Вопль ужаса и боли взлетел в темнеющее небо.
Стальные челюсти каймана сомкнулись на его руке, раздробили кости, кровь ударила фонтаном из перекушенной жилы. Еще два безмятежно дремавших в заводи «бревна» устремились к испанцу. Избежав участи жертвы бога-птицы, он стал жертвой речных рептилий. Сгрудившиеся на том берегу индейцы радостно галдели, видя, как сбежавший с алтаря священной птицы человек-жертва отправился в пищу божествам реки. Боги приняли жертву!
- Не может этого быть! – участник международной археологической экспедиции профессор Алоис Реннер разглядывал барельеф на стене храма майя. – Это же фороракос! Такие пташки вымерли за несколько миллионов лет до появления человека разумного. Только в голливудских поделках они могли сталкиваться.
- Это, наверное, южноамериканский страус нанду, - его коллега Гордон Брайтон всмотрелся в изображение.
- Нет, это не страус! – категорически возразил немец. – Мой отец был палеонтологом, он раскопал в Патагонии целое кладбище этих тварей.
- И все-таки страус, - не соглашался американец.
- Смотрите, синьоры, - молодой гватемалец аккуратно раскрыл перед учеными большой тюк. В нем лежали десятка три проломленных человеческих черепов и череп огромной птицы.