Мальчик Толя был самым высоким, самым толстым и вьющимся в нашем классе. Он очень стеснялся того, что рубашка его школьной формы часто расходилась на его круглом животе, пуговицы на нем не сходились, а мама заставляла его летом одевать под штаны длинные гетры вместо носков, а зимой – теплые шерстяные рейтузы. Я хорошо его понимала, потому что меня мама тоже всегда заставляла одевать под платье школьной формы длинные панталоны из грубой шерсти, которые почему-то в народе назывались «реформами», и их иногда было видно из-под короткой юбочки. Или, возможно, мне только так казалось, что их было видно, но уже само ощущение, что на тебе одето что-то ужасное, могло отравить жизнь кому угодно. Я не знаю, что делал со своими рейтузами Толя, а я, начиная класса где-то с шестого, каждое утро снимала панталоны в подъезде и запихивала их в щель своего почтового ящика, а после школы вынимала оттуда. Пока однажды мама не вернулась с работы раньше и не нашла мои «реформы» рядом с журналом «Наука и жизнь».
Толя был очень застенчивым мальчиком и каждый раз краснел, когда его вызывала к доске учительница математики. На перерывах, когда все остальные ребята бежали во двор играть в футбол или перескакивали друг другу через спину, что называлось «играть в козла», Толя находил уголок, где его никто не видел, вытаскивал из потайного карманчика тоненькую книжечку темно-зеленого цвета и читал ее на протяжении всего перерыва, пытаясь остаться незамеченным, потому что такое поведение вряд ли нашло бы одобрение в глазах наших с ним одноклассников. Для своих чтений Толя преимущественно поднимался на последний школьный этаж, там, в завале возле кабинета физики, находился «аппендикс» коридора, в котором всегда было тихо и безлюдно, потому что учительница физики, заведовавшая этим кабинетом, считала, что перерыв существует не для того. чтобы ученики могли бегать, бесится и кричать, а для того чтобы учителя отдыхали и готовились к следующему уроку. Поэтому она очень строго следила за тем, чтобы возле ее кабинета не играли в козла, в резинки или даже в фантики. Нарушители покоя в этом уголке могли нарваться на серьезные неприятности, и некоторые таки нарвались. Одному даже пришлось подлечивать последствия пережитого стресса у психолога. Поэтому теперь все старались играть подальше от этого кабинета.
Но в третьем классе мы с Толей не могли этого знать, потому что еще не изучали физику и даже не переходили из кабинета в кабинет, как ученики-старшеклассники, а отсиживали все уроки в одном и том же классе «младшей школы», размещенной в противоположном от школы «старшего» крыла, и со всего нашего класса на экскурсии в противоположное «взрослое» крыло ходили только мы с Толей. Каждый из нас прятал при этом свою тоненькую книжечку темно-зеленого цвета, а потом даже оказалось, что это были две одинаковые книжечки под названием «Козетта». Отрывок из романа Виктора Гюго я узнала издалека благодаря унифицированности советских изданий и однотипности книжных подборок в библиотеках наших родителей, что порой напоминает о временах, когда книги «брали на макулатуру».
Я не знаю, почему мы с Толей выбрали именно эту книгу для своих потаенных чтений во время перемены. Сейчас мне кажется, что в этом не было никакой романтики, просто книга эта была самой маленькой, легкой и, соответственно, удобной для транспортировки под школьной формой. Но тогда это стечение обстоятельств показалось мне таинственным, загадочным и исполненным скрытого содержания.
Толя первым в нашем классе научился читать и всегда получал отличные оценки на уроках каллиграфии. Он не был круглым отличником и явно предпочитал гуманитарные дисциплины перед точными науками, но одноклассники все равно над ним насмехались, как часто насмехаются над образцовыми «будущими медалистами», ребята даже не брали его с собой смотреть, как играют в футбол старшеклассники.
После окончания 3го класса мама Толи поговорила с директором, и его перевели сразу в 5, чтобы он не особо выделялся среди гораздо более низких и миниатюрных сверстников. Программу пропущенного года Толя догнал за лето. Его родители работали вместе с моими и время от времени заходили к нам в гости, а однажды мы даже летом уехали вместе отдыхать. Как тогда было модно, в пансионат близ Анапы на собственных автомобилях. Всю дорогу Толя пытался заинтересовать меня то игрой в шахматы, то шашками, то разговором о книгах. Но нас с ним обоих так тошнило, что родителям приходилось останавливаться каждые полчаса, чтобы мамы выводили нас поочередно на свежий воздух, где каждое из нас тщательно выблевывал остатки завтрака, чтобы потом сесть обратно в машину и снова предусмотрительно сжать в кулаке полиэтиленовую, если вовремя остановиться не получится. Наверное, из-за этих неудобств нам так и не удалось найти общий язык и на протяжении всего последующего отдыха дружба наша так и не окрепла. Правда, Толя время от времени пытался предложить мне сыграть на территории пансионата в прокатный бадминтон, но мне почему-то постоянно вспоминались подробности нашей совместной поездки и то, как Толя однажды чуть не вымазал мне шорты, едва успев выскочить из машины с уже переполненным полиэтиленовым мешком в руках, поэтому я преимущественно отказывалась.
Кроме того, мне очень не нравились трусы в желтый горошек, которые Толина мама одевала на него вместо плавок, и Толин живот, округло свисавший над трусами в желтый горошек. А еще мне постоянно ставили Толю в пример, как только мы переступали порог столовой.
– Смотри, – начинала и заканчивала моя мама каждую из процедур употребления пищи, – Толя уже все съел, а ты еще думаешь над тарелкой.
Я даже не пыталась равняться Толе, который в 30-градусную жару с выражением невероятного блаженства на лице поглощал две порции холодных макарон, запивал их теплым киселем из сушеных грушек, а потом шел на пляж и заедал это все еще четырьмя порциями хлеба с маслом, который давали на завтрак.
Одним словом, никакой симпатии Толя у меня не вызывал, даже невзирая на полное отсутствие в пансионате других детей нашего с ним возраста.
Когда мне становилось совсем скучно, я не сдавалась, и вместо того, чтобы идти к Толе, начинала перечитывать прихваченный родителями из дома журнал «Наука и жизнь». Другую литературу мама не взяла сознательно, чтобы я «не портила глаза». Врач-окулист посоветовала сделать мне паузу в чтении, чтобы не пришлось носить очки.
Особенно часто я перечитывала статью, посвященную новым открытиям в области кристаллохимии, вероятно потому, что она содержалась в самом начале номера, а однажды, когда родители в очередной раз пытались заставить меня съесть котлету за обедом, я не выдержала и процитировала: «Геокристалохимия - новое направлению развития традиционной кристаллохимии принадлежит приоритет в рассмотрении эволюции минералов в горных породах различных геологических формаций, а также большая роль в решении проблем синтеза веществ с заданными свойствами с учетом энергии кристаллической решетки, исследованием изоморфизма, полиморфизма с помощью рентгеноструктурного, нейтронографического химического и комплекса физических методов исследования. А вы здесь вздором беспокоитесь!», — потом я победно выдохнула.
Возможно, отрывок из этого монолога донесся и до ушей Толи, потому что он больше не приглашал меня на партию игры в прокатный бадминтон. Родители скрыли от меня журнал "Наука и жизнь", но аппетита на холодные макароны это мне не прибавило.
Жалеть о своем тогдашнем юношеском самомнении я начала значительно позже, когда в 8-м классе поняла, что впервые влюбилась.