COME BACK IN USSR (Часть I)
SHIPBOARD TRAINING*
Какого, парень, года, с какого парохода,
и на каких морях ты побывал, моряк?»
Ленты за плечами, как флаги за кормой.
Смело отвечает парень молодой:
«Эх, мы, друзья, со флота, недавно из похода,
одиннадцать недель гостили на воде.
Слова Зинаиды Александровой, музыка Исая Галкина, песня «Бескозырка белая»
АХ, БЕЛЫЙ ТЕПЛОХОД!
Отшумели, отгремели новогодние праздники. И вновь начались серые курсантские будни. В феврале подули ветры — предвестники скорой весны.
И наконец на улицах города начал таять снег, а заливы освободились ото льда.
Вместе с перелётными птицами в нашу роту прилетела приятная новость — нас ожидала групповая практика на настоящем пассажирском теплоходе.
Лично у меня пассажирский лайнер всегда ассоциировался с круизами в экзотические страны. Правда заграничных виз ни у кого из нас ещё тогда не было, поэтому нас ожидал всего лишь поход в северные районы Советского Союза.
Но даже этот факт не смог омрачить радости курсантов-первокурсников, большинство из которых были, как и автор, романтиками и грезили о дальних морских путешествиях.
Таким образом, мы впервые вступили на борт белоснежного лайнера.
Он был из плеяды «рысаков», именно так окрестили эти замечательные суда в Советском морском флоте, и имел гордое название «Приамурье».
Нас расселили по пассажирским каютам третьего класса. По сути, каюты третьего класса — это такие круглые иллюминаторы в борту судна, которые можно без труда разглядеть на многочисленных фотографиях того времени. Однако, несмотря на заявленный экономический класс, каюты поражали своей идеальной чистотой и уютом.
После расселения и плотного ужина я впервые за долгие месяцы пребывания в казарме улёгся на белоснежную постель и тут же заснул.
В ту ночь мне снилось бушующее море, громадные белые чайки, изящно парящие над пенными волнами, и когда я разомкнул веки, то долго не мог понять, где же всё-таки нахожусь.
На первом построении, которое состоялось на борту судна, перед нами держал суровую морскую речь отец-командир:
— Товарищи курсанты, мля! — обратился к присутствующим Шарапов. — С сегодняшнего дня вы все стали полноправными членами экипажа корабля и, стало быть, должны выполнять правила внутреннего распорядка и техники, мля, безопасности. И если среди вас вдруг появится раздолбай, мля, который станет нарушать эти правила и Устав Морского флота, то он будет немедля списан на берег и отчислен, мля, из училища. Вопросы есть?
У матросов вопросов не было. А посему старшина, недолго думая, отправил нас в распоряжение боцмана, который верховодил на палубе.
О боцманах на флоте слагают многочисленные легенды и небезосновательно, потому что на флоте боцман — самая что ни на есть фольклорная и колоритная личность. Именно поэтому моряки их называют «драконами».
Итак, свой первый рабочий день на судне мы циклевали* палубу.
Дело в том, что палуба на «Приамурье» была не стальной, а деревянной, как на парусных судах, следовательно её постоянно нужно было драить и скрести, чем, собственно, и занималась штатная палубная команда до нашего прихода. Работали мы с большим старанием и усердием, за что и получили одобрение сурового боцмана, а в 12:00 по судовому времени мы отправились на свой первый корабельный обед.
Я до сих пор помню этот обед в пассажирском ресторане «Приамурья»! Нас рассадили за столики по четыре человека. Столики были покрыты белыми ажурными скатертями и сервированы мельхиоровыми столовыми приборами. Обслуживали пассажиров хорошенькие девушки-стюардессы, которые казались нам тогда настоящими сказочными принцессами. Может быть, именно поэтому поданные ими кушанья показались нам тогда невероятно вкусными.
На следующее утро по общесудовой трансляции раздалась долгожданная команда: «Посторонним покинуть борт судна, судно снимается в рейс! Швартовной команде по местам стоять на отшвартовку!» И в этот момент у меня в груди ёкнуло, ведь мы уходим в море!
На причале толпились провожающие, а из динамиков морвокзала доносился бессмертный марш «Прощание славянки».
Мы стояли на верхней палубе и внимательно следили за отшвартовкой судна, тщательно зарисовывая схему отдачи швартовных концов в свои тетрадки.
«Приамурье» медленно отвалило от причала и начало движение по глади бухты Золотой Рог. Мимо проплывали причалы, транспортные и рыболовные суда, портовые краны, похожие на гигантских стальных журавлей. И в этот момент у меня защемило в груди, ведь я уходил в первый свой рейс! В голове зазвучали строчки замечательной песни Юрия Антонова: «Ах, белый теплоход, бегущая вода, уносишь ты меня, скажи куда?».
Буксиры сопровождали «Приамурье» до пролива Босфор-Восточный.
В проливе лайнер освободился от буксиров и резво устремился к бескрайней глади открытого моря. Неугомонные чайки кружились в кильватерной струе, провожая нас в неведомые дали. Пассажиры стали расходиться по своим каютам, а я всё стоял на корме, вглядываясь в очертания родного города, пока его силуэт окончательно не растаял за кормой.
На следующий день мы не работали на палубе из-за приближающегося шторма. Теплоход раскачивало на волнах, и в первый раз в своей жизни я ощутил признаки морской болезни.
Морскую болезнь каждый человек переносит по-разному: лично я сперва ощутил приступы тошноты и сразу же вышел на верхнюю палубу, чтобы освежиться и тем самым снять симптомы морской болезни. Зрелище, которое мне представилось на палубе, было весьма фееричным. Огромные волны бушевали вокруг нашего весьма крохотного по сравнению с ними кораблика, и казалось, сия пучина поглотит нашу жалкую посудину с минуты на минуту. Я живо нырнул в надстройку, спустился вниз по трапу и вдруг, совершенно неожиданно для себя, почувствовал острый приступ голода.
По счастью, время было обеденное, и я, с трудом балансируя по уходящей из-под ног палубе, направился в столовую.
В пассажирской столовой было необычно безлюдно. Я присел за столик и обнаружил, что скатерть на столешнице чуть влажная. «Вероятно, это делают для того, чтобы посуда не побилась во время качки», — догадался я и приступил к трапезе.
После плотного обеда я спустился в каюту и прилёг на свою шконку. Теплоход неумолимо раскачивало из стороны в сторону, и мои веки стали медленно смыкаться. Не прошло и пяти минут, как я провалился в глубокий сон. Спал я очень крепко, а когда проснулся, то уже пришло время ужина. Теплоход ещё раскачивало на волнах, но самое страшное осталось позади — мы миновали зону действия циклона.
Через пару дней мы благополучно прошли проливом Лаперуза и вышли в Охотское море. Именно тогда я в первый раз в своей жизни увидел чужую страну, правда с борта судна и на весьма большом удалении от берега. Стоя на крыле мостика, я тщательно разглядывал побережье Японии в оптику пеленгатора.
Во время прохода проливом опытные матросы рассказывали нам байки о том, что бывали случаи, когда советские моряки прыгали за борт и пытались вплавь добраться до японского берега. Это же до какой степени нужно довести человека, чтобы он сиганул с приличной высоты и добирался до берега вплавь в ледяной воде! В это трудно поверить, но такие случаи в то время действительно были.
Начались первые вахты на ходовом мостике. И это было настолько замечательно, что только при одном воспоминании об этом у меня захватывает дух!
Нас учили управлять судном: я крутил руль, который больше напоминал рулевое колесо автомобиля, нежели корабельный штурвал, который мы все привыкли видеть на картинках. Нужно было постоянно наблюдать за отклонением картушки гирокомпаса и возвращать её в нужное положение, соответствующее заданному курсу судна.
Большой популярностью тогда пользовался анекдот про курсанта бакинской мореходки: на мостике теплохода помощник капитана спрашивает курсанта, который стоит на руле: «Эй, зёма, сколько на румбе?». Курсант отвечает: «Я один». «Дурак! Я спрашиваю, какой курс?» — возмущается штурман. «Четвёртый, ба;кинской мореходки!» — бойко отвечает курсант.
Ключевым выражением в этом анекдоте была фраза «сколько на румбе». Ведь в старину картушка компа;са была поделена не на градусы, как сейчас, а на румбы.
Часами я стоял на крыле мостика и вглядывался в линию горизонта — туда, где линия воды соприкасалась с линией неба. Я полюбил море — оно было живым, всегда разным и непредсказуемым. И неслучайно стихия воды всегда была почитаема человечеством, ведь в ней есть какая-то магия, что-то бесконечно волнующее душу.
Моряк — не профессия, а скорее образ жизни. В народе говорят: «Жизнь прожить — не поле перейти», а я бы сказал так: «Жизнь прожить — не море перейти», так как у моряков принято говорить «ходить», а не «плавать».
Меж тем наш переход подходил к концу, и на пятые сутки на горизонте проявились очертания Авачинской бухты.
*Практика на борту морского судна.
*Циклевание (циклёвка) — технология выравнивания деревянных поверхностей скоблением.
На фото: Пассажирский теплоход "Приамурье" (Дальневосточное морское пароходство/FESCO).
Фото из архива ДВМП.