На самом деле май того года для женской части нашего класса показался совсем не ласковым. Внимательный наблюдатель мог заметить явные признаки своеобразной эпидемии. Вкусы моих одноклассниц поделились ровно на три части: одна часть была безумно влюблена в Майкла Джексона, другая — в Джорджа Майкла , третья, самая многочисленная, избрала объект своих симпатий солиста повально модной в то время группы «Ласковый май». И неизвестно, кому из них всех велось хуже всего.
Симптомы этого заболевания независимо от выбора объекта влюбленности всегда были одни и те же. Абсолютно все, даже самые усердные отличницы, вдруг резко уменьшали длину школьной формы, прекращали носить в волосах обязательные для будних дней голубые и для праздничных — снежно-белые ленты, выносили втихаря от мамы высокие каблуки и, игнорируя неудобства, несоответствие размера, пытались носить их сперва после школы, а затем и на уроки.
Следующий этап болезни отличался ярко прорисованными в самые невероятные оттенки розового ногтями, густо накрашенными, а подчас и накладными ресницами, тоненько выщипанными бровями, некоторые даже решались на светло-розовые тона помады. Это в школе. После школы же макияж становился гораздо интенсивнее и вызывал ассоциации с героями Джеймса Купера, юбки становились настолько короткими, что из-под некоторых курток их могло быть не видно совсем, к этому добавлялись мамины духи в слишком больших количествах и первые сигареты в подъезде.
Последняя, ;;наиболее серьезная стадия заболевания приносила с собой стены, обильно оклеенные плакатами из журнала «Ровесник», который выписывали тогда все представители соответствующего возраста, индивидуальные коллекции плакатов из других изданий и еще более кардинальные изменения внешности. Последнее зависело от разновидности заболевания.
Мои одноклассницы, которые тщательно коллекционировали изображение Майкла Джексона, окрашивали волосы в черный цвет и производили сильную химическую завивку. Те, кто собирал коллекции изображений Джорджа Майкла, обращали на прическу меньше внимания, они заботились о наличии в своем гардеробе как можно большего количества черных гольфов, джинсов и футболок, которые они носили в сочетании с гладко зачесанными назад волосами и несколькими парами сережек в ушах.
Поклонницы творчества «Ласкового мая» вообще меньше внимания обращали на внешность, частично подражая в этом своим кумиров, а отчасти из-за худшего материального положения своей семьи по сравнению с семьями девочек, влюбленных в «западную попсу». Признаки их заболевания были внешне наименее заметными, не наблюдательный глаз вообще мог воспринять их вполне нормальными подростками.
Избежать этой эпидемии влюбленности не удалось и мне, правда, признаки ее проявились чуть ли не позднее всех в классе и не совсем так, как мне этого хотелось бы. Я даже начала переживать, правильно ли происходит у меня процесс полового созревания и происходит ли он вообще. Поэтому каждое утро, проснувшись, бежала в туалет, где у меня были тщательно развешаны вырезанные из юношеского журнала «Ровесник» плакаты с изображениями Майкла Джексона и Джорджа Майкла, а также небольшая газетная вырезка с черно-белым групповым фото «Ласкового мая». Там я пыталась понять, при взгляде на какого из этих мужчин мое сердце начинает биться сильнее.
Стесняясь своего запоздалого развития, я даже пыталась искусственно стимулировать процесс и в течение дня поочередно активно думать о каждом из претендентов на мое сердце. Некоторое время я утешала себя тем, что сначала должна привыкнуть к виду объектов своей симпатии, дальше пыталась приходить в туалет дважды: сначала к завтраку, а потом после него, надеясь, что, возможно, на голодный желудок любовь развивается медленнее, чем на сытый. Еще через неделю я установила себе регулярность посещения — каждые полчаса, но это произошло только потому, что мама спросила, что у меня с желудком, и заставила выпить какие-то две таблетки. А сердце мое при виде завтрака все равно билось гораздо сильнее, чем когда мой взгляд останавливался на каком-то из объектов страстной любви всех моих одноклассниц.
Ситуация стала критической, когда однажды, в школьной столовой, случайно остановив свой взгляд на Толика, я почувствовала, что сердце мое наконец заколотилось так, будто я только что пробежала несколько метров до автобуса, который уже собрался трогаться. Сначала я не поверила своим ощущениям и внимательнее присмотрелась к бывшему однокласснику, который именно напоминал третью порцию сосисок с картофельным пюре. Но чем похотливее он запихивал в рот квашеную капусту, куски которой зависали у него на подбородке, тем больше мне хотелось смотреть на это, не отрывая взгляда. Надо признать, что за время нашего взросления Толя существенно вырос, но мало изменился. Он и дальше был самым высоким в классе, округлое брюшко по-прежнему нависало над кожаным ремнем школьного костюма, на каждом перемене он бегал в столовую и никогда не играл с одноклассниками в футбол. Теперь он, уже не прячась, носил за собой повсюду, даже в столовую, толстенную книгу «Квентин Дорвард» Вальтера Скотта и использовал для чтения каждую свободную минуту, даже дожидаясь, пока дежурные в столовой принесут поднос с дымящимися тарелками картофельного пюре и вареных сосисок. Не мешало ему даже то, что соседи за столом использовали это время для активного толкания локтями, пытаясь таким образом достичь, чтобы сидящий на скамейке последний упал с нее. Когда это им удавалось, над столом звучал громкий и довольный хохот. Толкать локтями Толю никто не решался, очевидно, учитывая солидность его комплекции, ибо, приложив определенные усилия, он мог бы столкнуть со скамейки всех остальных. Именно в этот момент я тоже читала «Квентина Дорварда», правда, втайне и дома, потому что, во-первых, врач снова запретил мне много читать, а во-вторых, книга была тяжелой, чтобы носить ее в школу вместе с учебниками. Но это, как мне тогда казалось, таинственное стечение обстоятельств заставило мое сердце забиться сильнее впервые, с тех пор как я себя помнила.
Я оказалась в ловушке, в ситуации, достойный выход из которого найти было невозможно. До сих пор я стеснялась своей отсталости перед одноклассницами, каждое утро озабоченно спрашивали: «Ну как? Кто тебе нравится», потому что по результатам моих попыток влюбиться в кого-то из общепризнанных кумиров напряженно следила вся женская половина нашего 8-го А. Пряча глаза, я вынуждена была отвечать им: «Никто». Еще немного, и я рисковала потерять остатки авторитета, и меня стали бы считать недоразвитой. Но теперь все стало еще хуже. Выбрав Толю объектом своей первой любви, я подписала себе смертный приговор. Ведь понять этот мой выбор не могла ни одна из моих подруг. Такого полного отсутствия любого эстетического вкуса, такого непонимания сущности мужской красоты, увлечения игрой крепких мышц, обтянутого тугими плавками символа мужественности какой эротичностью гибкого тембра голоса, пышной прически, многочисленных сережек в ушах. Я признала этим выбором свое полное невежество во всем, что касается женской солидарности, потому что «так поступают все», а у меня не получилось. И мало того, у меня все произошло так, как не пожелаешь худшему врагу.
Фигура моего избранника выглядела так, будто он лет тридцать проработал директором крупного предприятия, и было очевидно, что ни одна его мышца не знакома со словом «эспандер», не говоря уже о каких-то гантелях или штангах.
Придя в тот день домой, я поняла, что произошло хуже всего: вместо недоразвитости у меня оказалась патология. Если я, хотя и с большим трудом, но все же еще могла себе представить признание ближайшего товарища, что при всех стараниях никак не могу влюбиться в Майкла Джексона, то рассказать даже подруге тайно, что я влюбилась в Толю, я не смогу никогда.
Во-первых, об этом сразу же узнает вся школа, потому что подруга вряд ли удержит что-то подобное в тайне. Во-вторых, и это хуже всего, об этом может узнать и сам Толя. А такого я уже не переживу.
Единственной возможностью выйти из сложившейся ситуации с честью было самоубийство. К нему я и решила прибегнуть, пока мой стыд не стал общеизвестным. Но прежде чем решиться на такой серьезный шаг, я решила излить свое горе в стихах.
Мое первое стихотворение называлось «Тебе…»
Мое сердце в тоске
Дождь гремит на лугу
Не скажу тебе я
Отчего реву!
Луна светит ясная
Ночка снова темная
Ты один прекрасный...
Несмотря на сомнения, вызванные несоответствием слова «прекрасный» к внешности Толи, стихотворение вообще мне понравилось, и я решила подождать с самоубийством, чтобы еще успеть оставить человечеству свои бессмертные произведения. Следующее мое произведение было написано той же ночью и называлось «Тебя…»
Тебе не забуду
Любить очень буду
Как вечное проклятие
Эта тоска моя
А ты даже не знаешь
И не страдаешь
А я так страдаю,
Что сама не своя.
Это уже был неоспоримый прогресс в развитии моей личности. «Любить буду как вечное проклятие» — это была находка, только таким подчеркнуто поэтическим образом можно было очертить гамму противоречивых чувств, которая охватила меня вместе с первой любовью. Коротко, сильно и страшно. Утром я очнулась с чувством, что не все так плохо. Если мне не повезло с любовью, то, возможно, я войду в историю как поэтесса, и еще до завтрака написала стихотворение под названием «Тобой…».
И не могу жить
Уже без тебя я
Как жизнь сложится
Нитью повеется
Да с тобой, сердце,
Неразлучна я.
Это перекликалось с народной песенной лирикой и было если не оригинальным, то, по крайней мере, достаточно искренним, и даже можно было с определенными оговорками подумать, что это стилизация. Я была очень довольна собой. Все три стихотворения я записала в отдельную тетрадь и назвала «Ты». В течение нескольких следующих дней я исписала стихами все страницы тонкой тетради в клетку, потом еще одну, и поняла, что придется завести общую тетрадь. Мое творчество того периода характеризовалось стилистическим единством, которое прослеживалось уже в названиях. После цикла под названием "Ты" я написала венок из пятнадцати сонетов под названием "Я", далее поэму под названием "Ты и я", затем цикл поэм под названием "Мы", и наконец в течение трех бессонных ночей из-под моего пера получилось количество стихов, достойное называться сборником. Ее я назвала «О нас» и на этом исчерпала запас личных местоимений и их падежных форм. Полнота их представления в моем первом сборнике стихов должна вызвать интерес если не критиков, то хотя бы языковедов...