Звездочет

Звездочет.


На самом деле Звездочет никогда не был звездочетом по профессии. Ни астрономом, ни астрологом, ни даже географом. Его отец-доктор отдал его в университет, где тоже отучившись на врача, Звездочет стал хирургом. Пройдя ординатуру в центральном госпитале Гирты, он по распределению был назначен доктором в одну из больниц для бедняков. Глядя на то, как люди умирали без лекарств и недостатка медицинского оборудования, поначалу он не раз пытался заговорить об этом с главным врачом. И каждый раз он получал мрачные отказы, что денег нет и предложение, если что-то не нравится, покинуть службу. После третьей или пятой такой попытки он прекратил эти разговоры и только старался как можно более прилежно и ответственно исполнять свой врачебный долг. Как человек добросердечный и желающий помочь сразу всем, он быстро выгорел от такой работы и, проводя в больнице все свое время, уделяя подопечным все свои силы, так и не завел семью. Оставаясь ночами на отделении, он просматривал истории болезней, либо читал необходимые книги. Писал письма в герцогскую канцелярию, требовал необходимых лекарств, а тем, кто должен был умереть, всегда уделял несколько минут, чтобы выслушать их, говорил им слова утешения, был с ними мягок и добр. Так прошло много лет, когда, однажды, окончательно осознав, что он устал и больше не сможет вынести этого, он сказал главному врачу, что хочет уйти. Тот только с пониманием кивнул ему, а когда Звездочет в последний раз пришел в свой кабинет, чтобы собрать вещи и передать дела, лично зашел к нему в его тесную коморку и, поставив на стол бутылку, заглянув ему в глаза, сообщил, что на его памяти он был самым лучшим, самым прилежным, милостивым и отзывчивым доктором.
Его провожали всем отделением. И бесстрастные бывалые врачи и студенты-практиканты, что смеются даже над самыми страшными болезнями и увечьями и вечно злобные и недовольные санитары и медсестры. И, выйдя из больницы, пройдя кривыми улицами старой Гирты до самой реки, стоя на набережной и покуривая свою трубку, слушая как на холодном ветру печально звонит колокол церкви, он внезапно осознал, что его жизнь подошла к концу. Ему почти пятьдесят, он один на всей земле и больше ничего хорошего у него уже никогда не будет.
Вернувшись домой, он собрал свои вещи и книги и пошел искать себе новое жилище. Подобрав себе уютную комнату в одном из многоэтажных домов в западном районе города, там где кривые улочки спускаются к холодной серой воде залива и стоят огромные черные особняки, окруженные высокими каменными заборами. Где в тесных скверах растут вековые дубы и ивы, и в тесных, сумрачных переулках пахнет рыбой, солью и морской травой, он поселился в одной из мансард на последнем этаже. И, однажды, сидя на подоконнике открытого окна с трубкой в зубах и бутылкой на столе, глядя на чистое закатное небо и далекие огни, внезапно подумал о том, как было бы занимательно, купить подзорную трубу или телескоп.
Со временем он завел практику в районе, в котором жил, благо люди знали его имя и сами приходили к нему, и вскоре мог позволить себе сменить старый мутный бинокль, который он купил у соседа, бывшего морехода, на самый настоящий современный столичный аппарат для наблюдения за морем и звездами.
Днями он ходил по пациентам, смотрел и слушал их, пил с ними чай с пряниками, которые нередко приносил с собой. А вечерами садился за занимательные научные книги и карты, открывал свой журнал, где вел записи, наливал себе крепкого чаю и подолгу сидел перед своей оптической машиной, наблюдая за морем и за звездами.
Так прошло еще несколько лет. Люди настолько полюбили своего старого доктора, что никогда не отказывал в помощи больным, даже когда у них не было денег заплатить, смотрел больных детей, и временами даже сам приносил лекарства, купленные на свои собственные деньги, что даже как-то, когда его комнату обокрали, сами нашли вора и заставили его все вернуть. А после сдали его в полицию и сами были свидетелями в суде. Вору за кражу у доктора без всякой жалости отсекли руку, и рану ему прижигал и перевязывал уже палач. Но это уже совсем другая история. 
Когда же пришло время тех самых страшных событий, когда был убит ненавистный всеми Сын Волчицы, герцог Вильмонт, а его приспешники, желая сохранить капиталы и власть, подняли мятеж, Звездочет, как его прозвали люди за его увлечение астрономией и книгам, в тот же час собрал свою докторскую сумку, накинул на плечи плащ и спешно покинул свою комнату. Он спустился по лестнице в подъезд и вышел из дома. Снаружи стоял серый, сырой и холодный осенний день. Летели рыжие листья. Очень волнуясь, но нисколько не страшась ни поднимающегося над крышами черного дыма пожара, что бушевал в ратуше, ни вооруженных всадников, ни стоящих на перекрестках, готовых к бою многочисленных дружин, он направился прямиком туда, где вот-вот должно было разыграться самое настоящее сражение – к герцогскому дворцу.
- Настал мой час – так твердо и отважно думал он и его вмиг помолодевшее, наполнившееся отвагой юности сердце, безудержно, как много лет назад, стучало в его груди – вот где я должен быть. Там где надо спасать жизни. В огне сражения, там, где смерть и льется кровь.
Вокруг царил хаос. С реки и от восточных ворот Гирты слышалась быстрая канонада стрельбы. Из окон внимательно и испуганно смотрели женщины и дети. Мимо, по улицам спешили вооруженные люди.
- Кто такой? – грубо крикнул ему с коня какой-то всадник, что во главе большого отряда самообороны дежурил на перекрестке – дальше прохода нет, поворачивай! – указал на него копьем.
- Я врач! – продемонстрировал свой докторский саквояж, также громко, как по мягкосердечию он не кричал никогда, яростно ответил Звездочет.
- Быстро к Инженерному! – также резко приказал ему всадник – будет штурм!
Он не стал задавать лишних вопросов и побежал. Спустившись по проспекту на площадь к большому собору, увидев на соседних улицах изготовленную к бою артиллерию, а на площади перед мостом баррикады и множество вооруженных, готовящихся к штурму мужчин, он подошел к одному из рыцарей и объявил что он врач.
- Тебе туда! – ничего не спросив и не разъяснив, указал тот.
- Специальность? – не поднимая головы от гроссбуха, похожего на те, какие были в больнице и в которых писали списки имеющихся в наличии лекарств, требовательно и быстро спросил какой-то незнакомый и суровый человек.
- Общая практика, терапевт, хирург.
- Пойдете с санитарами в штурмовой колонне – также не глядя, ответил ему начальник медицинского пункта.
Снова ничего не спрашивая, его вместе с другими добровольцами отправили к какой-то телеге, где, отстояв в толпе, он получил шлем, нагрудную пластину и сумку с дыхательной маской. Оставил в журнале свои адрес, имя и фамилию, расписавшись, что несет личную ответственность за имущество, надел на себя эту непривычную и показавшуюся ему непомерно тяжелой экипировку. Стоял в толпе возбужденных, шумящих, смеющихся, ругающихся, кричащих друг на друга, в преддверии страшной кровавой стычки людей. Волнительно и страшно, как и все остальные, оглядывался, тревожно размышляя, о том, что теперь будет.
- Мне бы меч... – попытался попросить он у своего звеньевого.
- А что, нож и кусачки не выдали? – только и спросил в сторону, как будто не у него, крикнул старшина. Сказал какому-то парню, отдать доктору набор запасных инструментов, срезать с раненных одежду и броню.
Больше ему ничего не объяснили. А когда стемнело, и началась артиллерийская стрельба, стало по-настоящему страшно. В этот миг Звездочет внезапно осознал, что все, чего он боялся в жизни и из-за чего волновался до этой самой минуты, было сущей безделицей и ерундой. По строю понеслась весть, что будут газ, шрапнель и огнеметы, все тут же начали обсуждать это, когда впереди над площадью, в тесном ущелье между фасадами домов показались яркие вспышки. В небе  промчались ослепительные желтые ракеты. Нестройным залпом откуда-то с соседнего проспекта, треснули гаубичные выстрелы и тут же за рекой загрохотали удары разрывов. Забили так, что даже здесь, на проспекте, затряслись и жалобно зазвенели стекла.
- В колонну повзводно становись! – закричали откуда-то с площади, из головной штурмовой группы. Капралы и сержанты, срывая голоса, по цепочке передавали приказ. Яростно ругались на нерасторопных, необученных людей, спешно формировали штурмовую колонну.
- Сюда! – в суматохе крикнул широкоплечий парень с белой повязкой на руке, резко, так что тот чуть не упал, схватил доктора за плечо – повяжите на руку белое что-нибудь!
- Да бросьте вы этот чемодан, толку-то сейчас от него – участливо сказал старший санитар, их командир, которого он увидел только сейчас, прямо перед боем – а перевязочный набор где?! Не дали? Идиоты - и приказал одному из санитаров - Ганс, сбегай, принеси ему!
Один из парней, по виду студент, тоже в должности санитара, выхватил у доктора его чемоданчик и побежал с ним прочь. Поругавшись с фельдфебелем, что не пускал его из строя, но все же добившись своего, вскоре вернулся с сумкой с крестом и на ремне, которую сказал повесить на плечо.
- Жгуты, бинты, морфий, все остальное не нужно – прикрикнул на Звездочета старшина – жгутовать, показывать парням тяжелых, кого в первую очередь на перевязку, будете.
Звездочет хотел уже было начать задавать наводящие вопросы, но совсем не от того, что он не знал военно-полевой хирургии, а скорее от волнения и чувства приближающейся угрозы, как внезапно прозвучала первая команда.
- Противогазы! Надеть!
А через несколько минут грохота снимаемых и надеваемых обратно шлемов, ругани и сосредоточенной суеты, гулко, отдавая эхом между домов, запели боевые рога. Засвистели в свои свистки сержанты, заиграл оркестр, и колонна быстрым маршем, не в ногу, сбивая шаг, двинулась вперед, на площадь, к мосту. К реке, туда, где над площадью перед большим храмом по пологой траектории одна за одной, со страшным шипением проносились ракеты, разрывая страшное черно-багровое небо своим желтым и дымным, ослепительным огнем.
Тяжело ударял барабан. Бесконечно и страшно, оглушительно гудела волынка. Реяли украшенные крестами флаги дружин. Офицеры, с обнаженным мечами, чеканя шаг, гремя броней, как конвоиры шагали параллельно колонне. Звездочету стало еще волнительней: как будто все его годы прожитой жизни внезапно отступили и он снова стал молодым. Страх окончательно прошел. Сменился восторгом множества идущих в атаку в едином и грозном порыве людей. Ему хотелось улыбаться и смеяться. Искренне, радостно и громко. Первый раз за много-много лет. А когда они свернули с улицы из-под прикрытия квартала на площадь, и перед ним открылась панорама реки и черные, охваченные пламенем пожарища дома на другом берегу, за мостом, услышав непреклонные слова молитвы, которые запели впереди идущие, он вместе со всеми подхватил их. Шагая, выкрикивал их вместе со всеми, кто был вокруг, каждое в отдельности, как будто не своим, даже для самого себя неузнаваемо-громким и суровым, внезапно наполнившимся твердой яростью битвы, голосом.
- Христос Воскрес! – восторженно и грозно хором закричали впереди на мосту.
- Воистину Воскрес! Да! – многократно и страшно подхватили в колонне. Звездочет кричал со всеми. Выпрямившись, шагал, держась за кусачки на поясе как за эфес меча. Поудобнее перекинув не плечо сумку, поправив шлем, шел, гордо вскинув голову, расправив плечи и выставив вперед грудь. А когда откуда-то сбоку ударила картечь, глухо зазвенела, запрыгала вокруг по граниту перил моста и доспехам идущих, он не пригнулся и не вздрогнул, как некоторые другие. Не склонил головы, пряча глаза под козырек шлема, а только еще выше поднял подбородок и оскалился. Как будто желая померяться с вражеской артиллерией силой, тряхнул головой, подставляя ей укрытое всего лишь одной мягкой дыхательной маской лицо.
Весь северный берег реки был охвачен пламенем. Подойдя к нему вплотную, Звездочет внезапно с ужасом ощущал его жар, почувствовал нестерпимый привкус дыма и еще какой-то приторный, пробивающийся через защитную экипировку, химический запах, похожий на аромат каких-то диковинных духов. Оглядевшись, он увидел лежащих убитых и тяжело дышащих раненых, что срывали с себя противогазы и тут же, лишь один раз вдохнув отравленный воздух, корчились от боли и хватались за горло и лицо.
- Не снимай! – кричали им санитары – газ!
Видя вокруг эти страшные увечья, оторванные руки и ноги, разбитые головы, окровавленные шлемы и плащи, Звездочет хотел подбежать к ним, помочь каждому из них, вынести из этого хаоса на руках, но их звеньевой остановил его. Крикнул, что это работа для других групп и что до него тоже еще дойдет очередь.
- Работаем! – взмахнул флажком командир, когда они оказались у огромного завала черных обугленных камней, оставшихся после артиллерийского обстрела на месте бастиона и крепостных ворот. И Звездочет, вместе со всеми, пополз по нему в общем потоке карабкающихся на приступ людей, то и дело спотыкаясь и хватаясь за горячие, пачкающие руки гарью, обжигающие каменные обломки. Вокруг ревело пламя, шипела вода из заливающих огонь, пожарных рукавов. Запах газа и жар стали невозможными. Где-то впереди и наверху глухо стучала сталь, отчаянно перекликались рога, слышались завывания волынок и страшные боевые кличи. Приметив в темноте прямо рядом с собой какого-то неподвижно лежащего человека, Звездочет схватил его за руку, чтобы определить пульс, но сердцебиения не было, солдат был мертв. Перебравшись через него, он увидел еще живого раненого, от боли катающегося на спине и поджимающего ногу.
-Лежи! – закричал, приказал он. Разрезав ремень набедренника, достал из сумки, наложил ему выше огромной обильно кровоточащей раны жгут. Так, добравшись до самого верха завала, почти на ощупь, быстро и умело наложив другим раненым еще пару повязок и жгутов, дождавшись санитаров, чтобы забрали кого-то сильно обгоревшего, он внезапно поднял голову и увидел перед собой охваченный с обеих сторон огнем горящих, разрушенных кварталов, задымленный проспект, начинающийся с маленькой площади сразу за крепостными воротами за мостом. Он нередко бывал тут, когда выходил на прогулку и обходил Гирту через северные районы. Он помнил и каменный забор с уютной аркой и кустами акации слева от моста. И скверик за чугунной изгородью с огромными, раскинувшими ветви далеко над улицей вязами, перед красивым, четырехэтажным красным домом. И еще один дом чуть дальше, с эркером, башенкой и винным магазинчиком в подвале внизу... Но сейчас от них остались только задымленные, подсвеченные багровым пламенем пожара, бесформенные черные руины. Нагромождения горящих камней и с обломанными зубьями обвалившихся оконных арок, из которых сейчас вырывался страшный и стремительный, быстрый огонь. Впереди и внизу, между двух черных, убегающих в перспективу багровой ночи охваченных пламенем стен, бесконечным потоком, тусклых серых шлемов, двигался неумолимо напирающий людской вал. Какие-то фигуры, не то раненые, не от отставшие или обожженные, копошились у подножья завалов внизу. И еще больше бойцов, перебираясь следом за ним через руины ворот, прыгая по камням, спотыкаясь на них, беспорядочно вливались в это движение, не давая сбавить темп атаки, напирали сзади на впередиидущих.
- Отойди! – крикнул Звездочету какой-то рыцарь и тот, вспомнив, что он на войне, без всяких возражений метнулся в сторону. Встретив какого-то лежащего на камнях, корчащегося от боли юношу, он резко схватил его, наложил ему жгут и сделал укол. Спускаясь дальше вниз, он помог еще одному дружиннику, что снял дыхательную маску и, кашляя, прикрывая рот шарфом, бессмысленно шагал куда-то вперед. У него была перебила рука, на которую Звездочет, требовательно задержав его, тоже наложил жгут.
- Маску! – закричал он солдату и, схватив его висящий на ремнях на шее снятый аппарат, нацепил ему на голову – туда иди! – указал в сторону завала и других санитаров, чьи белые ленты приметил в темноте и дыму. Так, бредя в людском потоке, толкаясь в нем с ослепшими, задыхающимися от газа и гари вооруженными людьми, он внезапно приметил какого-то человека в броне и без шлема и маски, что, кажется, обезумев от боли, газа и жары, слепо копошась у подножия горящих руин, бессмысленно шарил руками. Не разбирая дороги, полз прямо в огонь. Спешно продравшись через колючую проволоку, перевалившись через остатки баррикады и завал, мимо каких-то не то мертвых, не то еще слабо дышащих тел, видя только его одного, Звездочет, настиг его у самой границы пламени и вцепился в него. Упал спиной назад и, упершись сапогами в какой-то камень, вытянул его за собой. Сорвав с себя плащ, придавив его, чтобы затушить огонь, охвативший его одежду, он уже было думал, что справился, но внезапно понял, что на контуженном рыцаре по-прежнему горит что-то надетое под броней. Тут же схватившись за кусачки, лежа прямо на нем, он принялся со всей поспешностью срезать застежки бригандины, которые по незнанию на срезу нашел под его рукой справа сбоку. Он обжег себе все руки, но справился. Сорвал с него доспех, срезал и стащил с него мантию и дымно горящий, набитый каким-то искусственным материалом, гамбезон. Пережал жгутом его перебитую руку. Плотно заткнул бинтом на его груди больше похожую на глубокую ссадину, чем на сквозную дыру, хлещущую кровью рану, и зафиксировал ее бинтами и сорванным с ближайшего убитого плащом. Тут же приметив, что спасенный им громко дышит, хрипит и весь в слюне, внезапно вспомнив о газе, зашарил вокруг, ища его дыхательную маску. Не найдя ее, без всяких раздумий сорвал с себя свою.
- Пусть он живет! Зря я что ли? Вместе подышим через раз... – глядя на молодое благородное, искаженное мукой лицо, внезапно подумал он про себя и тут же, непроизвольно вдохнув полной грудью, с нестерпимо-резкой болью ощутил, как отравляющий боевой агент обжег его губы, нос и горло. Он хотел позвать санитаров, но со страхом для себя обнаружил, что у него уже нет голоса кричать. Он только и успел, что надеть свой противогаз на голову умирающего и помахать рукой, призывая на помощь хоть кого-нибудь, когда в очередной раз, не сумев больше держать дыхание и тяжело вдохнув, он внезапно почувствовал, как будто ему сильно ударили по голове и ему стало от этого дурно.
- Я прожил жизнь не зря! Это было достойно! – эти отчаянные, но гордые и смелые слова были последним что успел подумать он – Христос Воскрес! Все хорошо!
Ему стало совсем плохо от боли, волнения, непомерной усталости и тошноты. Он бессильно упал лицом на раненого и дальше ничего уже не видел и не помнил.
Он очнулся от того, что ему было очень тяжело дышать. В просторной больничной палате было сумрачно. За окном ярко светил электрический фонарь, отражаясь на потолке. За стеклами стояла глухая и темная, но настоящая совсем другая синяя и звездная, а не дымная и страшная, черно-багровая, как тогда, ночь.
Он тяжело вздохнул, пытаясь преодолеть это непривычное и чуждое давление в груди, и ему снова стало плохо.
Он пролежал в госпитале еще много дней. За это время их с другими ранеными и пострадавшими, лично навестили леди-герцогиня Вероника и герцог Борис Дорс.
- За доблесть и мужество, брат-санитар – кивнул, сказал ему Герцог, беря его за руку и вкладывая в пальцы наградную подвеску.
Леди-герцогиня кивнула и сказала.
- Выздоравливайте. Веру вашу, верность вашу, служение ваше, да помянет Господь Бог во Царствии своем!
Когда он выходил из больницы после выписки, у ворот его ждала карета. Незнакомый кучер спросил его имя и отвез его домой, а вечером в его мансарду, с подоконника которой он так любил ночами смотреть на звезды, залив и крыши его родного, любимого города, пришел незнакомый молодой, но благородный, добрый и отважный рыцарь с румянцем свежих ожогов на лице и перевязанной рукой. С ним пришли его жена, старик-отец, четверо нарядных и красивых детишек и двое оруженосцев, что помогли ему подняться по лестнице. Без всяких лишних слов он подошел, взял здоровой рукой Звездочета за плечи, улыбнулся и крепко, насколько он мог сделать это после недавно полученных ран, обнял его.
- Вот он, наш старый славный Доктор! – представил он Звездочета своей семье.
- Отличный аппарат! За окнами можно подглядывать! – добавил он со смехом, кивая на телескоп – приходите к нам завтра на ужин, расскажите, как все было!
Звездочет только улыбнулся и быстро закивал в ответ. Он не знал, что должен теперь ответить и был этим очень смущен.

Доктор Эф.