С автором этой книги мы родились в соседних сёлах, на расстоянии двух лет и четырёх километров друг от друга. Сёла наши имели да, слава Богу, сохранили и поныне во всех пертурбациях новых и новейших времён роскошные «царские» названия. Моё – Николо-Александровское, в память о последнем царе и его отчестве, отце. У Михаила же – ещё красноречивее и торжественнее: Новоромановское. В память о всей династии, готовившейся в годы образования и наречения этих ставропольских сёл к своему, казалось, непоколебимому, ещё на века и века, трёхсотлетию. Сёла были так поименованы ещё и потому, что нарезаны были на так называемых царских, а грамотнее сказать, наверное, ; на удельных, землях. Которые были высочайшей милостью выделены безземельным крестьянам различных южных губерний России.
Земли, правда, царские лишь по принадлежности: засушливые, плоские – в отличие от, скажем, полногрудых кубанских и донских, действительно кормилиц, нив, – степь, переходящая местами в полупустыню.
Многое соединяет наши сёла. У них даже артерия, если можно её так назвать, поскольку тоже пересыхает, годами не знает воды, единая: балка Курунта. Соединяет их и нечто большее и даже полноводное, потому что из слёз. После царских милостей новые властители обрушили на эти места и свои милости: сюда стали ссылать раскулаченных, расказаченных из окрестных пойменных, над рекой Кумой, и действительно богатых сёл и даже аж из Средней Азии – «разбасмаченных». В своей книге Михаил Макаров касается и этой горестной темы. Шрамы и роднят, и помнятся. Так, мою Николу до сих пор по старой памяти в обиходе кличут «Десятым» - при комендатуре, которая была отменена в ссыльном поселении лишь в 1947 году (это год моего рождения, Михаил же, поскольку моложе, комендатуру уже не застал), село поделили на несколько участков, центральным как раз был участок под номером десять – это тавро и закрепилось за селением на долгие годы.
Я уже как-то писал, что во времена моего скудного послевоенного детства едва ли не всё хорошее приходило к нам из Новоромановки. А самым хорошим, самым желанным для нас, мальчишек и девчонок, были те же яблоки и груши, которые, если в Курунте появлялась вода, приплывали к нам сверху, от наших соседей. В Романовке уже тогда вырыли пруд, тут произрастал обширный сад – Михаил Макаров в книге тоже вспоминает его. У нас же садов не было, их вырубили в годы жестоких сельхозналогов, а чтобы посадить новые, руки не доходили, да и влага в наших степях залегает на стометровой глубине. В Новоромановском же рано появился тот, почти что райский, сад, с которого редкие, но очень грозные (в том числе и грозовые) в наших местах ливни сбивали урожай, и половодье доставляло его нам. Почти как редкостный гостинец!
Новоромановское всегда было селом более обустроенным, зажиточным. Может, ему больше везло на руководителей, колхозных председателей, а может, люди здесь более обстоятельные, к тому же выходцы из пойменных, традиционно садоводческих мест, более расположенные и сметливые к полю, а не к пастбищу, как у нас: никольские – народ в основном овцеводческий.
Да и расположена Романовка повыгоднее, лощинно, а не на выгоревших косогорах, как Никола. Даже первый зубной кабинет был именно здесь, и никольские, чаще всего пешком, уныло плелись с подвязанными щеками сюда (а возвращались уже куда бодрее). Да и к церкви, сохранившейся в отличие от нашей, никольской, где служил когда-то мой дальний родич, тоже в одном из здешних селений и тоже с царско-сакральным именем Петропавловское (мирная белёная церковка носит здесь величавое, грозное имя Дмитрия Солунского), Романовка куда ближе, чем Никола. Может, потому и люди здесь тоже чуть набожнее. Если и не праведнее, то – правильнее. Хотя по трудолюбию, что несомненно входит в понятие как праведности, так и правильности, моя многострадальная Никола не уступит никому на свете.
В общем, Романовка, находящаяся поближе к верховьям Курунты, всегда поглядывала на нас чуть-чуть свысока, а мы на неё – с заметной завистью.
Мне лично Курунта принесла со временем и прекрасного, надёжного друга. Правда, познакомились мы с ним не на наших родных степных просторах, а уже в каменоломной Москве. Лет двадцать назад Михаил Иванович Макаров нашёл меня здесь, причём поводырём для него послужила одна из моих книг, где я писал и о наших отчих краях, и о том, что пуповиной, покруче Курунты, соединяет, роднит как минимум три этих старинных не очень счастливых селения: Николо-Александровское, Новоромановское и Петропавловское, - Судьба.
Судьба и Надежда. Судьбы ещё могут быть разными, а вот столбовые надежды сегодня у всех у нас практически одинаковые.
О судьбе и надеждах и есть эта книга, которую я имею честь представить. «Макаровы. Род и Родина» – очень афористичное и по существу исчерпывающее название, почти как выстраданные имена наших родных сёл.
Старинная русская фамилия – если учесть катастрофы, которые пережили все мы вместе с нашей страной, то Михаил Иванович довольно глубоко копнул, прощупал корешки своей грибницы, своего рода. Который уходит в самые что ни на есть трудовые недра нашей общей, не очень богатой русской почвы и драматичной, зачастую даже трагической истории. В книге представлена выразительная, местами печальная, прямо как на известной картине Михаила Нестерова «Русь уходящая», галерея типов, образов, укоренивших эту замечательную, по-своему подвижническую грибницу. Земледельцы, садоводы, воины – Макаровы достойно, с тяжкими жертвами-лишениями, прошли и ту же Великую Отечественную. Это вообще по большому счёту очень служивый, с военной косточкой, народ – не зря такую фамилию носит как минимум одно из наименований российского победоносного оружия.
Не только уходящее. Новое колено Макаровых поднимается на плечах своих прародителей – в книге и ему уделяется должное внимание.
Род. Народ. Родина… Да, родная не всегда была к Макаровым ласковой. Но в этом роду, как и в подавляющем большинстве российских фамилий, всегда понимали, что власть и Родина абсолютно идентичными не бывают. Макаровы всегда служили и служат, не поминая обид, ; Родине, переживающей на их коллективном долгом веку уже не одно лихолетие.
Народу.
Можно сказать, что Михаил Иванович по-своему воскрешает вереницу людей, которым обязан жизнью. Их бесхитростные, без литературщины, описания щедро представлены в книге. Замечательно, что в его родне исстари водились фотографы-любители, да и сам Михаил с юности увлечён фотографией, и это так пригодилось при создании его правдивой летописи, чему я с первых её глав, страниц, являюсь свидетелем. Вглядываешься в лица, в том числе и на старинных картинках, помещённых в книге, и очень многое начинаешь «читать» даже между строк.
Автор не замыкается в кругу семьи. Его книга не региональная, хотя даёт немало сведений о юго-востоке Ставрополья (я, например, только из неё узнал, что балка наша правильно «звучит»: Сухая, именно Сухая, Курунта) и будет наиболее интересна и полезна землякам. Нет, она представляет и своеобразный срез нескольких советских и российских поколений в целом, то и дело возвращает нас из истории и историографии в день сегодняшний, к актуальным узлам нашего общего бытия, над которым остро бьётся авторская мысль. И над практическим решением многих из них, «узлов», Михаил Иванович трудится не только как публицист. Он – действующий учёный и организатор научно-исследовательской работы, тесно, органически связан и с оборонной и с космической отраслями. Байконур, Плесецк, легендарное машиностроительное объединение имени Хруничева – эти символы отечественного могущества являются одновременно и вехами личной судьбы инженера-полковника Макарова. Который и в настоящее время, на восьмом десятке, кропотливо труждается в городе Королёве, на одном из филиалов всё того же научно-производственного объединения имени Хруничева.
Книга, повторяю, далеко выходит за рамки семейной хроники, сугубо автобиографического повествования. В ней заинтересованный читатель найдёт плеяду славных, всей стране и даже миру известных имён учёных, ракетостроителей и испытателей, инженеров и космонавтов, крупных военачальников. Это – наша жизнь на фоне одной многотрудной человеческой судьбы. А можно эту формулу вывести и так: одна многотрудная человеческая судьба (которая не обошла моего друга не только почестями, но и многими горестными лишениями и утратами) на фоне нашей общей и тоже нелёгкой жизни.
Годы учёбы в Ростовском высшем военном училище имени маршала Неделина (о трагической судьбе которого тоже проникновенно вспоминает автор). Служба и работа в различных гарнизонах и военных научно-исследовательских структурах, создание и становление эффективных инженерных, исследовательских коллективов. Космические запуски – Михаил Иванович отвечал и отвечает за системы наведения, и я представляю, какое напряжение испытывает он в эти наши космические, не всегда, увы, звёздные, минуты… Пребывание за крутым штурвалом и в довольно крутых верхах…
А я, честно говоря, вновь и вновь возвращаюсь к страницам, посвящённым нашей общей с ним малой родине. Любопытно: Михаил всё же на два года, повторюсь, младше меня, а успел ещё в детстве и отрочестве набить мозоли и на том же фантастическом монстре наших степей, прицепном комбайнере РСМ-8, что и я. Это на руках. А вот что касается, простите за наше никольское словечко «сахарницы», которая у нас в детстве и так была костлявой, тот тут если не мозоли, то волдыри появлялись и от усердия на железных, жестоких сидушках плугов и лобогреек – Михаил тоже, оказывается, сполна хватил и этого мальчишеского счастья. Как со своими старыми, давно не виданными знакомыми, встретился я на страницах этой книги не только с живыми описаниями, но и с замечательными «портретами» сайгаков, что когда-то бесплотным маревом проносились по нашим знойным горизонтам. И с сусликами, барсуками и даже хорьками, от которых приходилось спасать многочисленное птичье безголовое поголовье… Тонконог – какое удивительно точное и вместе с тем выразительное название имеет эта степная трава, которой с ранней весны спасались наши кормильцы: коровы, телята, овцы. А божественные тюльпаны, особенно так называемые жёлтые, с их неотразимым, как невестины распущенные волосы, весенним запахом! ; Михаил Макаров воспроизводит детские впечатления ярко и трогательно.
Мама, Надежда Михайловна… Этой чудесной женщины, вместе с мужем Иваном Платоновичем Макаровым растившей, поднимавшей, ставившей на ноги, в том числе и на военную стезю, и, к сожалению, тоже терявшей их, сыновей, ; не стало совсем недавно. Да, Надежда Михайловна, как и супруга Михаила Ивановича Нина, которой тоже посвящены искренние и печальные строки, уже не увидят эту книгу. А ведь та же Надежда Михайловна так любила читать… Я это знаю доподлинно, потому что она читала даже мои книги и даже говорила, «рассказывала» мне потом о них, и мне это очень дорого…
Не увидит, не прочитает, как любовно пишет о ней, о родителях, братьях и сёстрах, о своих родных и близких её сын, кадровый военный и учёный, доктор технических наук. Жизнь есть жизнь. С исходом её не поспоришь. Но пусть хотя бы некоторым утешением служит то, что Михаил Макаров в меру отпущенного таланта сумел, образно говоря, «воскресить» героев и героинь – а автор, поверьте, главный, но вовсе не единственный персонаж на этой воображаемой сцене – столь близких его сердцу и понятных, обаятельных для нас, читателей.
Только сейчас подумал: мать с именем Надежда – тоже очень знаковое созвучие!