Писать нельзя не писать

red                Сперва мы пишем ПРОСТО и ПЛОХО, потом СЛОЖНО и ПЛОХО,
                затем СЛОЖНО и ХОРОШО и только под конец ПРОСТО и ХОРОШО.
                Гёте

Ещё во втором классе средней школы я получил от отца своего рода наказ. Случайно увидев, как я выбрасываю свою ученическую тетрадь, отец спросил:

– Что, всю исписал?

– Нет, не всю. Просто она у меня затерялась. Пришлось начать новую.

Отец полистал старую тетрадь. Убедился, что она заполнена только наполовину.

– Так, дорогой мой человек! Здесь же только полтетради исписано, а остальные то листы свободны. Истинную цену бумаги не знаешь. Бумага – великое изобретение. Чтобы её создать нужно сначала срубить дерево, очистить его от коры и сучьев, измельчить, превратить в целлюлозу и так далее, и так далее. Процесс сложнейший. Хоть понимаешь, сколько в неё труда вложено? А ко всему, что создано трудом, надо относиться бережно. Нельзя просто так взять и выбросить. Это неуважение не только к другим людям, но и к себе.

– А что тогда со старыми тетрадями делать?

– Старыми можно печку разжечь, в макулатуру сдать, а на оставшихся чистых листах что-то нарисовать, начертить, в конце концов написать.

– И что же предлагаешь на них писать?

– Всё что на ум взбредёт: заметки, выдержки из прочитанного, а то и по примеру графа Толстого вести повседневный дневник. А может сподобишься даже стихи писать.

Отец не зря сказал про стихи, поскольку сам этим грешил. Я с теплом вспоминаю некоторые его рифмованные строчки, опубликованные ещё до войны в местной газете. Например, на смерть С. Орджоникидзе:

  Смерть унесла тебя, СЕрго, из жизни,
Но жизнь всю свою посвятил ты отчизне…

Были и патриотические, на злобу дня:

Кризис охватил все страны капитала,
Бедность, безработица растёт,
Нет такого места и квартала,
Где бы не страдал народ.

Критика западного мира была неотъемлемой частью жизни того поколения. Кризис «всех стран капитала» теперь постепенно перетёк к нам и длится уже более трёх десятков лет. Получается, что кризис вещь перманентная. И с ним можно жить долгие годы. Живём – и ничего.

Вырезки из газет с напечатанными отцовскими стихами, к сожалению, не сохранились. В 7-8 лет мальчишке не до стихов. Больше тянет во двор поиграть в казаки-разбойники, в войнушку, в пристенок, а то и мяч погонять. Хотя тогда я уже полистывал книги Пушкина, Маяковского, Кольцова из отцовской библиотеки, где были собраны в основном классики русской литературы. Как писал Мандельштам: «Книжный шкап раннего детства – спутник человека на всю его жизнь». Классики, а также интерес отца к поэзии всё же сыграли свою роль, принеся неожиданные плоды. Именно со стихов и началась моя «писательская карьера». 

Как-то раз стихи пришли, сами собой, без особых стараний, в невольном подражании Александру Сергеевичу. На первом же оставшемся чистом листе тетради я их и записал. И тут же побежал к маме, стиравшей на кухне бельё в большом оцинкованном корыте. Именно в этом корыте в раннем детстве мыли меня. Захлёбываясь от восторга, я тут же радостно прокричал:

– Мама! Я стихи сочинил!

Мама, подняла голову от корыта с бельём. Отёрла со лба пот.

– И что ты там сочинил?

КружИт осенняя листва,
Как в царстве золота играя,
И сладкий сон себе лаская,
Ложится плавно на траву…

– Это не твои стихи, – заключила мама. – Ты этого не мог написать. И продолжила тереть бельё о стиральную доску.

Я был обескуражен и расстроен. Такое недоверие к первому стихийному опыту заговорить в рифму надолго оттолкнуло меня от «стихотворчества». К отцу я даже не посмел подойти со своим «шедевром». Тем более, что никак не мог закончить его. Витало где-то только начало второй строфы: «И я вас жду…» Где жду? Кого жду? Зачем? Имея тогда кое-какой литературный опыт, я мог бы особо не задумываясь продолжить, к примеру, так: 

И я вас жду… в аллее парка.
На сердце холодно и жарко,
В листве зароюсь, утону.
Куда мне деться, пацану?

Чушь, конечно. Настигшая через шесть десятков лет «пацана».
Обольщаться на свой счёт сейчас уже не приходится. Если верить Гёте, то из первого этапа ПРОСТО и ПЛОХО я долго не мог выбраться. 

Свой первый рассказ написал только в четырнадцать лет. Темой рассказа стал поход в неблизкие леса за рябиной с моим невельским другом Валеркой Червонцевым. В Невель, на родину предков, я наезжал в летние каникулы. На этот раз мы с Валеркой хотели сдать ягоду на сокоэкстрактный завод. И на этом заработать копейку. 
В итоге заблудились, попав в места боёв недавней войны. В ещё не заросших окопах со ржавыми немецкими касками, с металлическими ящиками боезапаса, с валявшимися повсюду отстрелянными пулемётными гильзами витал призрак смерти. Было жутковато. Как раз в этих-то местах обильно и росла рябина. Казалось, она вобрала в себя кровь павших здесь бойцов, настолько была пунцовой. Наполнив мешки ягодой, мы поспешили выйти на дорогу, чтобы успеть на последний автобус, но заблудились и долго бродили по лесу.

На автобус всё-таки успели. Задержавшись в пути, он подобрал нас – двух усталых путников с мешками полными горьких ягод. Мы еле затолкались в битком набитый ПАЗик. Когда створки двери захлопнулись, я обнаружил, что мой мешок остался снаружи. На одном из бугров автобус резко тряхануло, мешок неожиданно стал лёгким, и мне удалось втащить его сквозь щель автобусной двери. Рябины в нём, увы, уже не было: высыпалась через дыру в нижней части мешка, до этого перевязанную шпагатом. Валерка, увидев всё это, долго смеялся, и никто не мог понять – отчего и почему так громко и заразительно гогочет розовощёкий парень.

Запозднились мы крепко. Встречали нас чуть ли не всей улицей, поругивая и радуясь одновременно. А ночью мне снилась только рябина, рябина. И ничего кроме рябины.
На следующий день Валера сдал свою рябину на сококоэкстрактный завод по 10 копеек за килограмм. На вырученные деньги мы сходили в местный кинотеатр «Волна» на фильм со знаковым названием «Жизнь прошла мимо». У нас она стремительно шла вперёд.
И только через много-много лет я понял, что случай с опустевшим мешком был мне знАком, своего рода предупреждением. Временами я набирал в свой мешок что-то вроде бы нужное, и в одночасье разом терял всё набранное – мешок оказывался дырявым. Я его латал. Но он всё время рвался и рвался. И рвался тем быстрее, чем я больше старался наполнить его.

Наша вылазка оказалась самым ярким впечатлением минувшего лета. Захотелось рассказать о ней в подробностях в ежегодном сочинении по литературе на вольную тему «Как я провёл лето». Однако, на этот раз «вольная» оказалась не совсем вольной. В итоге мой рассказ так и остался в черновой тетради. Единственным слушателем сочинения оказался однокашник Саня Щербаков. Дочитав до конца опус, я услышал от него слова искреннего восхищения. Это меня обнадёжило.

Вытаскивая из толчеи событий наиболее яркие впечатления, я стал по совету отца вести дневник. Это были незрелые умозаключения, цитаты из классиков. Иногда появлялись и стихотворные строки. А в подсознании жило ощущение, что для вдохновения автору нужен читатель с его благожелательно-ободряющим словом.
Наиболее «выдающиеся» сочинения я стал показывать отцу, как «мэтру» довоенной патриотической поэзии. Он часто одобрял мои опыты, хотя и посмеивался над отдельными перлами. В зрелые годы я сам посмеялся над ними и без сожаления выкинул тетрадь с незрелыми поэтическими опусами.

Родить в себе поэта невозможно. Поэтом нужно родиться. О назначении поэта Блок говорил: «Три дела возложены на него: во-первых, освободить звуки из родной безначальной стихии, в которой они пребывают; во-вторых – привести эти звуки в гармонию, дать им форму; в-третьих – внести эту гармонию во внешний мир».

Со временем мне открылось, что гармония, о которой говорил Блок, зиждется прежде всего на Божественном смысле. Иначе стихи – не стихи. И поэт – не поэт. Обретя кое-какой литературный опыт, я всё-таки подтянулся до СЛОЖНО и ПЛОХО.

Постепенно поэзия отходила на второй план. И я погружался в прозу. Приходило понимание: чтобы написать что-то интересное и нужное, а не «от ветра головы своея», необходимо иметь немалый жизненный опыт. Куда не в последнюю очередь входил опыт странствий, о котором Н.М.Пржевальский сказал: «А ещё жизнь прекрасна потому, что можно странствовать». Именно в странствиях для меня во всей возможной полноте и открывался окружающий мир.

В период учёбы в Судостроительном техникуме началось приобретение опыта «странствий» с походов по Карельскому перешейку, куда мы с однокашниками выбирались каждую субботу-воскресенье, чтобы пожить дикой лесной жизнью, поплавать в прозрачных водах озёр, вкусить каши с дымком костра и т.д. и т.п.  В конце четвёртого курса, повзрослев и испытав себя в «бивуачной» жизни, мы отправились в более дальние вояжи на лиманы Азовского моря, на Чёрное море – в Крым:

Благодать на Земле, благодать!
Никого на Земле не видать:
Я стою на высокой горе,
Я гуляю по дикой траве,
А внизу моря синего вязь –
Растворилась в нём плесень и грязь:
Сплетни, слухи, интриги, дела,
Деньги, пули, и суд, и хула…
Благодать на Земле, благодать,
Мне б ещё по горе погулять.
 
Всю жизнь во мне преобладало желание увидеть и рассказать о том, что лежит далеко от наших краёв и для многих недостижимо – в плоскости других реалий, другой действительности. Этому способствовала в первую очередь срочная служба на Северном флоте, впечатления от которой и легли в основу сюжетов будущих рассказов.

После службы на военном флоте я ударился во все тяжкие дальних плаваний. В итоге в своих странствиях на научных судах добрался до Антарктиды.

Через 27 лет после знаменательной зимовки на Шестом континенте в 1976 году мне захотелось поделиться воспоминаниями о пройденных путях и перепутьях того времени. Таким образом родилась книга «По ту сторону земного шара». Она создавалась на основе дневников, которые велись мной на протяжении всей экспедиции: от причалов ленинградской гавани до антарктической станции Новолазаревская. И через год – обратно до Одессы.   

Чтобы написать книгу, пришлось приобрести и освоить компьютер. Средств хватило только на старенький, простенький и относительно дешёвый с излучающим монитором, который испортил моё зрение настолько, что мне выписали очки.

В итоге всё вылилось в 300 страниц текста, иллюстрированного авторскими фотографиями. Обложка книги представляла собой коллаж из двух фотографий: на фоне причудливого айсберга был изображён заныривающий под припайный лёд кит, которого все принимали почему-то за подводную лодку. Первая книга для автора – неповторимое событие: удивительно и радостно держать в руках своё детище с явленным в ней словом.

Предисловие к ней написал мой коллега по зимовке Энн Кауп из Таллинна: «Я благодарен автору, что своей книгой он пробудил во мне воспоминания о замечательном времени в моей жизни. Если среднестатистический турист выкладывает до 15 тысяч долларов только за то, чтобы раз ступить на ледяной берег Антарктиды, то с нас, которые видели и испытывали гораздо больше, не брали ни цента, и даже более того, платили, в общем-то, неплохие деньги. Антарктида зовёт и манит, она становится судьбой и будит потерянную с детства способность удивляться, открывает твои возможности и силу, позволяет дышать полной грудью и внутренне обновляться. Лишь отдаляясь от привычного мира, можно что-то увидеть, узнать и ощутить себя на грани счастья и восторга…».

Одним из первых читателей стал друг моей молодости Григорий Иваныч. Его реакция оказалась неожиданной, огорошившей меня:
 
– А зачем и для чего ты всё это написал?..

Такая реакция была более чем странной, так как на тыльной стороне обложки стоял именно его анонс: «Грустно и хорошо. Повеяло духом времени семидесятых прошлого века, времени людей бесхитростных, наивных и чистых. Это были большие бородатые «дети» в штатных кожаных куртках и полярных вязаных шапочках, «дети», которым нужно было делать своё дело, двигаться самовыражаться. Они были наделены неуёмной энергией. Их девиз – действовать! И они действовали…»

Но на вопрос «зачем и для чего» я до сих пор не нахожу ответа. Возможно, именно для того, чтобы было «грустно и хорошо». Кто-то ведь должен был описать наш долгий путь к берегам ледяного континента, пребывание на полярной станции – жизнь вне цивилизации, в отрыве от большого социума. Неужто в наше время это никому не интересно и не нужно? Надежда есть на то, что возможно пригодится кому-то в будущем.

Благодаря первой книге «По ту сторону земного шара», я вступил в литературное объединение русских писателей Латвии «Русло». Все их литмероприятия ни на йоту не продвинули меня в литературном восхождении. Бывший капраз, помполит, всю жизнь прослуживший на береговой базе Тихоокеанского флота, руководитель объединения А. М. Буйлов, классический графоман, подавлял нетребовательного читателя массой изданных им толстенных книг не менее шестисот страниц каждая. Возьмём наугад несколько стихотворных «шедевров» нашего помполита:

Былого страха подтверждения
Мне показалось нет теперь
И жизненное заблуждение
Такое, хоть себе не верь.
---------------------------------
Невероятней обобщение
Былого тем, что наяву,
И к прожитому возвращение
Смягчает то, с чем я живу.
----------------------------------
Я нахожусь на грани рая:
Безмерна правда новизны,
И стены старого сарая
От краткого дождя черны. 

Шестьсот страниц подобных четверостиший, где нет ни смысла, ни логики, ни мастерства. Никифор Ляпис-Трубецкой по сравнению с Буйловым – поэт.
Если говорить о стихах, то первой моей изданной книжицей стал небольшой сборничек стихов карманного формата «Ладью свою к воде я накреню…», вышедший в 2000 году в количестве всего 50 экземпляров. 

Когда цветы срывали на корню,
Уверен я, что слёз по ним не лили.
…Ладью свою к воде я накреню
И потяну за стебли дивных лилий.

Моё юношеское стихоплётство оказалось связано со срочной службой на Северном флоте. В отношении стихописания служба была плодотворной. За три года нахождения на военном тральщике я исписал толстенную общую тетрадь в коленкоровой обложке. Из всего написанного запомнилось немногое:

Я вырван из гама,
Я вырезан ночью
Навечно и прочно
Из этого стада –
Из подлого детства…
Наверно снарядом
Разрушено сердце.
……………………..
В забытом конверте
Всего лишь две строчки,
Но вы их прочтите,
Прочтите, прочтите!

Сейчас эти юношеские строки с их трагическим восприятием себя в мире выглядят наивными. Также как и стихи в духе советской политпропаганды.

Талдычь мне: «Made in USA»,
А мне плевать из-под уса
На то, что сделал дядя Сэм.
Я лучше корку хлеба съем.
Жевать не стану их хот-дог,
Я к ним, простите, не ходок.

Здесь явная перекличка с цитируемыми ранее отцовскими стихами 30-х годов. Всё что касалось поэзии, было пока «просто и плохо». И я надеялся в дальних плаваниях найти пищу для моего становления и роста как поэта, чтобы, наконец, дойти до «просто и хорошо». Однако, когда в своих странствиях добрался до Антарктиды, оказалось, что там стихи не писались вообще. По-видимому, морозы и сильные ветра, достигающие иногда до 40м/сек, не способствовали лирическому состоянию души.
 
В 2006 году, оставив «Русло», я вступил в литсообщество «Союз литераторов «Светоч». Графоманов и в нём хватало. Но обстановка была более вольготной. Мы собирались на чтения, издавали свой альманах, где печатали не только своих авторов, но и «чужих», в том числе питерских и московских поэтов.

С некоторыми из них я познакомился, будучи в Москве на съезде Международного Союза писательских союзов, как представитель «Светоча». Например, с большим русским поэтом Валентином Устиновым, или с автором известных шлягеров Виктором Пеленягрэ, а также с гл. редактором журнала «Север» Еленой Пиетеляйнен. В последствии они станут персонажами моей будущей книги «Витражи нашей памяти». Лицезрел и патриарха советской литературы Сергея Михалкова, вступительное слово которого на открытии съезда было нескончаемым.

В те годы, не раз бывая в родном Петербурге, непременно наведывался в Дом писателя, где завязались дружеские отношения с Председателем Петербургского отделения Союза писателей РФ Борисом Орловым. Познакомился с Валерием Поповым, Анатолием Козловым, Романом Всеволодовым и др.
 
В литературной среде за мной закрепилось «звание» писателя-полярника, поскольку моя к тому времени единственная книга была посвящена именно полярной теме – Антарктиде. Эту тему никто из писателей не затрагивал, поэтому не было никакого соперничества. Вряд ли какой-нибудь поэт или прозаик добровольно поедет морозить помидоры в далёкую Антарктиду. Таким образом, я не составлял никому конкуренцию.
Посреди всей этой литературной тусовки во мне вызревало желание заняться писательским трудом не от случая к случаю, а серьёзно. И по примеру Виктора Конецкого написать книгу морской прозы, состоящую из рассказов разных лет, посвящённых тем или иным событиям, связанными с дальними плаваниями.

Без событий жизнь скучна, а морская – тем более. 

Море – великая тайна, которую не могут постичь до конца ни учёные, ни философы, ни старые моряки. Море – это испытание для души человеческой. Не каждый решится уйти в плавание, оторвавшись от привычного берега и окунувшись в морские хляби, соединяющие разбросанные по планете материки и острова.
Книга морской прозы «Форс-мажорные обстоятельства» вышла в 2010 году в петербургском издательстве «АНТТ-Принт». Разошлась она так стремительно, что я не успел даже придержать для себя последний экземпляр. Возможно, именно он и ушёл вместе с ходатайством литобъединения «Светоч» в комиссию по присуждению Бунинской премии по литературе за 2011 год. Книга вошла в шорт-лист десяти лучших произведений, присланных на конкурс. Но до самой премии так и не дошла.   
Лауреатами и обладателями премии стали тогда известный ленинградский писатель Даниил Гранин с формулировкой «За смелость идти на грозу», председатель Союза писателей России Валерий Ганичев – за заслуги перед российской словесностью и вовремя подвернувшийся под руку Владимир Луков.

С течением времени становится всё более очевидным, что премии, как правило, присуждается заранее отобранным кандидатам за прошлые литературные заслуги, как, например, в данном случае с Д. Граниным, который в последние годы бедствовал. Бунинская премия имеет немалый денежный эквивалент. Таким образом поддержали известного прозаика: и престижно, и хлебно. Ганичеву, скорее всего, премию подкинули за его хлопотливую должность. Одних только подписей в членских билетах Союза писателей он проставил не менее тысячи раз. Если собрать их все, получится целый роман под названием «Мои автографы».

Отсутствие Бунинской премии ничуть не уменьшило моего писательского энтузиазма.   
Мне захотелось выбиться из привычных литературных форм. В это время мне встретился питерский поэт Сергей Кистерскиий. «Поэт №1 Всея Вселенной» – так он обозначал себя на визитке. Одна из книг «поэта всея вселенной» называлась «Мои тараканы». Там действительно присутствовали «оригинальные тараканьи» мысли. К примеру:

Ну нечего писать
Пусто
впрочем вот раздавил таракана

 Загадка женщины
 в том что
 её хочется


Сам автор называет это русскими хайками, что само по себе нелепо. Тем не менее его «русские хайки» послужили для меня импульсом. И я свои раздумья о жизни, месте человека в ней и свой взгляд на мир попытался сконцентрировать в коротких четверостишьях, которые назвал метаквадропоэзами. Они напоминали древние пещерные рисункам, где один только контур животного или человека эпохи палеолита мог сказать намного больше, чем полнокровный рисунок. В итоге этих «наскальных рисунков» набралось на три сборника.

Первый из них «Короткие письма от души» был написан в свободной манере на самые разные темы и состоял из следующих глав: «Листья и деревья», «О женщинах», «О пьянстве», «Обо всём» и др. Благодаря яркой привлекательной обложке и гравюрам, сделанным по мотивам шведского скульптура Карла Миллеса, он разошёлся настолько быстро, что я не успел и глазом моргнуть.

Вторая книга этой серии – «Заполнение чёрного квадрата» – состояла из четверостиший и систематизировалась сама по себе: 4 строки в строфе, 4 строфы в колонке, 4 чёрных квадрата на развороте страниц, 12 глав, 88 страниц, год издания 2012. Всё делилось на 4. В этом была какая-то странная пугающая закономерность.
Книга стала для меня своего рода экспериментом. Как в своё время Чёрный квадрат для Малевича, который оказался заурядным плагиатором, оказавшимся в нужное время в нужном месте.
Первопроходцем в рисовании чёрных квадратов был английский философ и астролог Роберт Фладд, в 1617 году сделавший иллюстрацию для своего трактата о происхождении Вселенной и назвавший свою картину «Великая тьма». Следом отметились монохромным прямоугольником французский карикатурист Берталь и художник Гюстав Доре. За три десятка лет до Малевича поэт Поль Бийо написал для выставки 1882 года картину «Драка негров в подвале», представляющей собой абсолютно чёрный прямоугольник. В 1893 году журналист Альфонс Алле, порадовал публику еще одним черным прямоугольником – «Дракой негров в пещере глубокой ночью». Плагиат на плагиате.

В декабре 1915 открылась «Последняя футуристическая выставка картин “0,10”», на которой Казимир Малевич и представил свой «Чёрный квадрат». Александр Бенуа писал по этому поводу: «Чёрный квадрат в белом окладе – это не случайный маленький эпизодик… а один из актов самоутверждения того начала, которое имеет своим именем мерзость запустения, и которая кичится тем, что оно через гордыню, через заносчивость, через попрание всего любовного и нежного приведёт всех к гибели». Символисты называли чёрный квадрат тьмой закрывающей Солнце. И мне захотелось словом, подобно горнему лучу, пробиться сквозь его непроницаемую черноту, тем самым самонадеянно решив открыть «окно в Вечность».

у вечности нет
глаз но она
всё время
смотрит на нас

А мы на неё смотрим? Только пытаемся.

в вечности
легко
заблудиться
путнику

Живя на земле в пространственно-временном континууме, в отличии от вечности, не имеющей ни очертаний, ни границ, ни времени, мы можем лишь увидеть её знаки и попытаться прочитать их. И такая возможность нам дана Творцом. Вечности тоже нужен вдумчивый созерцатель.
Так я оправдывал своё намерение воспользоваться символом Чёрного квадрата. Это было заблуждением. Увидеть лучи вечности, пробивающие тьму, удаётся немногим – пророкам, святым и таким гениям, как А.С.Пушкин, Ф.М.Достоевский, Ф.И.Тютчев. 

          
Третьей заключительной книгой этой серии стали «Времена времени» (Laika Laiki), изданной на двух языках: русском и латышском.
Автор предисловия Арк. Новиков писал: «Моя душа хочет дышать несуетным воздухом этих строк, погружаться в их настроение, иногда грустное, иногда саркастическое, насмешливое, но всегда исполненное чувством собственного достоинства, чувством сопричастности к этому чудесному ужасу – нашей жизни»:

хотите увидеть                gribu redz;t
реальный триллер                ;sts trilleris
посмотрите на                paskaties uz               
нашу жизнь                m;su dz;ve               

Явным достоинством книги стали иллюстрации детской художницы из Сигулды Лигиты Розе. Все десять глав предварялись её рисунками: добрыми, лукавыми, ироничными и всегда живыми. В этой книге действительно много по-хорошему детски-наивного.
Опьянённый кратковременным успехом метаквадропоэз Чёрного квадрата, я решил расширить свою читательскую аудиторию и, благодаря переводу, донести до всего латышского народа мысли русского человека о бренном мире и шебаршащем в нём человечестве.

Насколько моя книга оказалась нужна латышскому читателю, я понял из следующего эпизода: подарил её как-то одному доктору-латышу в надежде, что если и не почитает, то хотя бы полистает. Через полгода спросил:

– Ну как вам моя книга?

– Книга? Какая книга? – переспросил он.

– Laika laiki, – напомнил я.

– Не помню такой.

Напрашивается вывод, что между нашими нациями существует определённый антагонизм, заложенный исторически на генном уровне. Латышу чужда кириллица. А русский с недоумением смотрит на латышский алфавит с его диакритическими знаками.
Язык – основа существования любого народа. Оберегая русскую речь, русское слово, мы сохраняем себя, как нацию, как суверенное государство. Это касается и других народов. Недаром латыши так ценят и болезненно оберегают свой язык особенно от русского влияния.

В России идёт постепенное замещение русских слов английскими аналогами: дублируются названия улиц, станций метро, объявлений в транспорте. Совершенно непонятные названия разного рода заведений, начиная с кафе и ресторанов и заканчивая модными бутиками и торговыми центрами. На наших глазах изживается всё русское. Как будто кто-то готовит Россию к пришествию англоязычных заселенцев.

В Латвии мою двуязычную книгу отторгали, как в книжных магазинах с литературой на латышском, так и в магазинах с литературой на русском. Книга, можно сказать, зависла. Возможно, что в переводе на английский она непременно имела бы успех. Тем более, что была переведена Надеждой Прахенталлер, но по ряду причин не издана. К моему удивлению, книга всё-таки разошлась и без популярного английского.

Тридцать лет я ходил в моря-окияны. Естественно, что морская тема всплывала сама собой, просясь снова и снова воплотиться в слове. В разрозненных архивах я случайно наткнулся на пачку жёлтых радиотелеграфных бланков. На судне это была единственная свободная бумага, и, памятуя наказ отца, на чистой обратной стороне бланков я стал мелким убористым почерком вести дневник во время трёхмесячного рейса на т/х «Тор». В итоге этот дневник послужил мне материалом для новой книги.
За три месяца на «Торе» мы посетили восемнадцать портов Европы и северной Африки. Во мне всегда таилось желание увидеть чужой, непривычный для русского человека мир во всём его многолепии. И вот я получил такую возможность

Уходя в тот или иной рейс, я всегда брал на борт старенький советский велосипед и рассекал на нём по чужим городам и весям в те благословенные дни и ночи, когда судно для выгрузки или погрузки становилось к их причалам.
На своём «железном коне» я всегда уезжал довольно далеко. Так далеко, что иногда становилось жутковато: сдуйся колесо или сломайся велосипед и уже не будет возможности быстро вернуться назад. 

В незнакомой местности, как правило, ориентировался довольно хорошо. Но как-то на острове Сардиния под вечер перепутал дороги и заехал явно не туда. Смеркалось очень быстро. Какие-либо световые указатели на велосипеде отсутствовали. Пришлось возвращаться в полной темноте почти на ощупь. Одолевали сомнения – правильно ли выбрал направление, что часто проецируется на нашу жизнь. И в частности – не так ли мы пишем свои «нетленные» произведения? – «почти на ощупь».

Дневниковых записей было довольно много и с небольшими доработками они составили полноценную книгу, в которой отобразилось многообразие картин жизни, увиденной глазами русского моряка – члена экипажа старого голландского судна, совершающего рейс под чужим флагом в начале 90-х годов, когда мир гудел и перестраивался.

Книга вышла в свет под названием «Дневник одного плавания» в 2015 году.
Предисловие к ней написала журналист Анжела Гаспарян: «В этой книге сделана попытка отразить и где-то обобщить ту реальность, которая не успела ещё остыть во времени и которая встряхнула всех нас, не дав ещё толком задуматься над происшедшим. Отсутствие сюжета нисколько не умаляет художественных достоинств текста, написанного прекрасным, стилистически точным языком, сдобренным значительной долей юмора, самоиронии, с огромным вниманием к деталям, на первый взгляд малозначительным, но иногда – определяющим. Что касается философских обобщений, то они, как жемчужины морского дна, разбросаны по всему тексту».

Именно с этой книги началось моё сотрудничество с издательством «Алетейя», возглавляемым Игорем Александровичем Савкиным, человеком с хорошим издательским чутьём. Удивительно что, сформировавшись, казалось бы, не в таком далёком 1992 году – не самом удобном для гуманитарных начинаний – издательство до сих пор является одним из старейших частных издательств России, большинство из которых сгорели в бесовском огне перестройки и дальнейших безумных реформ.

«Дневник» я подарил Борису Орлову – председателю Санкт-Петербургского отделения СП России. Как выяснилось позже, он передал её в конкурсную комиссию на соискание премии А.К.Толстого. И в 2016 году я получил диплом номинанта этой премии.

Даже будучи обладателем литературной премии, реализовать книгу непросто: приходится становиться участником различных книжных выставок и ярмарок, представлять книгу в библиотеках, школах, в мореходных училищах, рассказывая о жизни полярников, моряков, путешественников. Покупатели всегда находились, но их, как правило, было немного. Как говорил один мой поднаторевший в книжных делах знакомый: «Написать книгу – мастерство, продать – искусство». И этому искусству я научился в полной мере. Хотя с каждым годом оно всё больше и больше терпит фиаско. 

По окончании походов на морских судах прошли годы. Но истории, связанные с морской тематикой в памяти всё всплывали и всплывали. И это находило отражение в рассказах, очерках, мемуарах, которые публиковались в различных периодических изданиях. Таких как «Невский альманах», «Аврора», «Берега», «FloriДа», «Крещатик», «Невский СветочЪ», «Европейская словесность», «Настоящее время», «Второй Петербург».

Путешествие по литературным изданиям в чём-то сродни морским путешествиям с заходами в различные порты мира, когда нередко звучит команда: «Отдать якорь!» Такая команда существует на всех флотах мира с незапамятных времён. Судно отдаёт якорь водной стихии и опускаясь на дно, якорь удерживает судно на заданном месте. Так и мы движемся по определённому курсу, пока волею обстоятельств не бросаем свой якорь в тихой бухте, вынырнув из стремительного водоворота жизни. И тогда мир как по волшебству предстаёт в других красках: по-новому проявляется прошлое, видится мимолётное настоящее, устремлённое в неясное будущее. А каким оно будет, зависит в немалой степени от нас.

Из 22-х рассказов, так или иначе связанных с морем, разбросанных по разным изданиям, и собралась моя восьмая книга «Отдать якорь», увидевшая свет в 2016 году.

В оформлении титульной обложки книги невольно участвовал мой сын. Мне попался на глаза рисунок, сделанный им в детстве: моряк в белой голландке, с погонами шире плеч и главное – в красных неуставных брюках, щёки румяны, губы в полуулыбке. Таким он изобразил своего папу, то бишь меня. Благодаря художнику Ивану Граве, этот рисунок наложился на старинную географическую карту с розой ветров. В итоге получилась оригинальная композиция.

Издательство «Алетейя» к 2020 году успешно реализовало весь тираж книги через сеть магазинов в Москве, Петербурге, Минске, Риге, Киеве, Варшаве. Сегодня встраиваться в евро-славянский мир становится всё труднее и труднее. Список магазинов всё уже и уже. По всем признакам сужаться он будет и далее.
Тем не менее свою нишу в литературной вавилонской башне я занял. У меня есть свой читатель. И даже не один. Поэт Николай Гумилёв говорил, что ему было достаточно и одного.

Себя поэтом не числил. Писал стихи для разгона пера, считая это делом второстепенным, отдушиной от многословия прозы, работа над которой вызывала больший интерес. Стихотворные строки приходили из ниоткуда, словно случайно.  Но со временем поэтическая стихия всё более овладевала мной, выливаясь неожиданными строфами, со временем приобретающими законченную форму стиха. Стихов накопилось достаточно для издания полноценного сборника.

Откуда берутся поэты? По словам Валерия Брюсова: «Кто не родился поэтом, тот им никогда не станет, сколько бы к тому не стремился, сколько бы труда на то не потратил». Поэт, как и музыкант, должен обладать особым поэтическим слухом. Поэзия – страна избранных. В молодые годы – это обитель для души с её чувственными переживаниями, с впечатлениями, порождёнными красотой Божьего мира, часто с ироничным взглядом на жизнь. Для меня, как моряка, стихия моря-окияна была сама по себе поэзией:

Устало дышит океан,
Вздымая к звёздам пароходы,
Верхушки мачт уткнулись в своды,
И Млечный путь на откуп дан…

В моей поэтике странствий по «разным странам и людям» не последнее место занимала Африка:

Моххамедия, Африка, угар,
пляж океанский грязный, как помойка,
арабы всех мастей под солнцем стойко
усугубляют свой крутой загар…

Разбросанные по разным концам земли города с их архитектурными особенностями и неповторимым колоритом откликались в душе лирическим эхом:

Храни сей город, добрая Судьба,
Пусть держат мост твой стройные пилоны,
Недаром Всепрощающий Судья
Вознёс свои ладони к Лиссабону.

Богатство, нищета и крутизна
Бессчётных улиц, вьющихся по склонам…
Здесь старина живёт и новизна,
Вплетаясь в гобелены Лиссабона.   

Возрастая, поэт попадает из обители души в обитель духа, где словом приносит жертву либо Творцу, либо князю тьмы. Именно в обители светлого духа рождаются покаянные молитвы, откровения, прозрения. Одно из таких стихотворений нового сборника «Все дороги ведут…» так и называется «Прозрение»:

Крушатся в прах столетия и годы,
Сам демон ночи, встав на эшафот,
Кровавым взглядом мутно обведёт
Собравшиеся вкруг него народы.
…………………………………….
В болотах смрадных будут вас топить,
За уши погружая для крещенья,
Не будет больше блага и прощенья,
И губы стянет крепкой вязки нить.

Как всякое откровение, такую поэзию понять не просто. Так и случилось. Когда я принёс свои стихотворения Вере Панченко – заведующей русской секцией поэзии Союза писателей Латвии, то услышал от неё такое заключение:

– В ваших стихах присутствует ложная многозначительность…

"Неужели одна ложная многозначительность?.." - удивился я.

Прав был Николай Гумилёв – достаточно и одного читателя, находящегося с ним в одной обители духа. Таким читателем для меня оказалась не Вера Панченко, а поэтесса Лидия Соловей, неожиданно написавшая в рецензии на «Прозрение»:

«Мощь, сила гнева, вселенский размах поражают. Снята печать с "истины и суда". И вот протрубил Огненный Ангел... И все предсказания сбылись... О, слушать и внимать эти волны океана... Вот – вот из них выйдет Зверь и погрузится мир во тьму…
Поразительно, как Вам удалось подобное в наше время!!!»

В дальнейшем Лидия Соловей стала проводником в поэтический мир автора, что нашло своё отражение в её предисловии к сборнику «Все дороги ведут…»:

«Поэт – посредник между Богом и человеком, между небом и землёй. Он пытается передать то, что не поддаётся человеческой логике и рассудку. Сергею Воробьёву, поэту с обострённым чувством восприятия мира в себе, и себя в мире, удалось благодаря дару слова, выразить Сущее неповторимыми, яркими строками. И его Слово снова и снова волнует сердца тех читателей, которые не утратили Божественного дара сопричастия и удивления».

Воистину так: поэт это тот, кто говорит с Богом. Поэтому, прежде чем что-то сказать или написать, нужно услышать Его. И подумать, что скажешь в ответ.
В «Алетейе», где привычно издавалась моя проза, наконец-то вышел в 2021 году мой первый поэтический сборник «Все дороги ведут…». 

Со временем я понял, что дарить книги нужно тому, кому они будут интересны. Особенно это касается поэзии. По тому же принципу и покупаются книги.
Неинтересную книгу читатель не купит. Свидетельство тому забитые разнообразной литературой полки книжных магазинов. Тем более, что цены на них стали для многих читателей неподъёмными. Да и самих читателей сильно поубавилось.

Издание двух последних книг из серии «Преломление» оказалось связанным с возвращением в Россию – на мою родину. Судьба привела меня в тихий провинциальный город Тихвин, который неожиданно для меня оказался одним из духовных центров России. Именно здесь в 1844 году родился гениальный русский композитор Н.А.Римский-Корсаков, чьи предки были известны своими традициями, связанными со службой в российском флоте. С отличием окончив Морской корпус и став гардемарином, юный Корсаков служил на клипере «Алмаз», участвовавшем в экспедиции к берегам Северной и Южной Америки. Благодаря чему будущий композитор посетил ряд стран – Англию, Норвегию, Польшу, Францию, Италию, Испанию, США, Бразилию. Спустя чуть более ста лет мне довелось побывать в этих странах, также как участнику морских экспедиций только уже ХХ века. Чудны дела Твои, Господи! Морской офицер Римский-Корсаков стал всемирно известным композитором. Я, отработав на флоте три десятка лет, оказался в его родном городе, где вдруг опять повеяло морем, благодаря вышедшим на свет книгам.

Тихвин – место явления в 1383 году чудотворной иконы Божией Матери. Поклониться иконе приезжает множество паломников со всего света. В небольшом городе два действующих монастыря и пять храмов, колокольный звон которых слышен окрест. В Тихвинском храме Знамения иконы Божьей Матери мне довелось встретиться с незаурядным служителем церкви отцом Сергием Ремизовым, проповеди которого наполняют душу благостным светом, который даёт мне возможность различать новые краски этого мира.

Книги «Витражи нашей памяти» и «Обречённые выжить» начали складываться в Риге, где жил долгое время, а завершились именно в Тихвине. Работа над ними была длительная, тщательно выверенная, творчески озарённая.

Оформителем обложки стал тихвинский художник Михаил Русанов, выпускник Берлинской Академии графики и дизайна. Благодаря умению проникать в замысел автора, художник сумел передать графикой и цветом основные символы текстов книг, в которых так много морских и полярных тем. Недаром Михаил оказался потомком известного русского полярного исследователя Владимира Русанова. С первого взгляда книги привлекают внимание стильным, современным дизайном.

Впервые в моей писательской практике я встретился с таким уникальным корректором, как Ольга Санина. Благодаря своей безупречной репутации профессионала, она, живя в провинциальном Тихвине, нередко получает заказы от разных издательств, в том числе и московских. Её дотошность и внимательность поражали: проверялись не только орфография и синтаксис, но и написание и уточнение смыслов даже, казалось, знакомых слов, соответствие описываемых событий той или иной дате, и пр. и пр.

Работа над последними двумя книгами продолжалась в течение почти двух лет. Она явилась для меня своеобразной литературной школой. Редактор-составитель близкий мне по духу и мировоззрению поэт и музыкант Лидия Соловей, благодаря дару проникать «по ту сторону написанного», смогла раскрыть внутренние мотивации автора и увидеть в текстах то, что в некоторой степени было от него сокрыто. Как музыкант, тонко чувствующий время и владеющий не только музыкальным, но и поэтическим слухом, редактор помогла создать из разнородных сюжетов и тем стройную композицию каждой из книг так, что их можно сравнить с многочастными симфониями, настроенными по звучанию камертона. 

В книгах серии «Преломление» собраны наиболее интересные произведения разных жанров, написанные в период с 2000 по 2022 год. Первая книга – «Витражи нашей памяти». Вторая – «Обречённые выжить».
Тексты «обтёсывались» и «шлифовались» по многу раз: что-то выкидывалось, сокращалось, дополнялось, менялось и т.д. При этом смыслы повествований становились более глубинными, устремлёнными от быта к Бытию.  В предисловии к первой книге Лидия Соловей пишет:

«Вселенная писателя, путешественника, поэта Сергея Воробьёва во многом, но не во всём, тождественна той, которая является творением её Создателя. В ней наряду с непостижимой безмерностью, существует бренность преходящего, мимолётного, прекрасного и ничтожного, ужасного и смешного. Писатель-путешественник, следуя стремлениям своей души, и по воле судьбы оказываясь на перепутье земных дорог, используя все возможности, чтобы увидеть разнообразие окружающего мира, и не только почувствовать его вкус и запах, но и ответить на вызовы жизни, испытав себя в различных обстоятельствах». 

Это предисловие можно отнести и ко второй книг «Обречённые выжить», где речь идёт о людях, оказавшихся в неожиданных для них ситуациях. В «различных обстоятельствах», как пишет сама редактор.

Каждый человек хотя бы раз в жизни оказывается на краю той пропасти, в которую одни обречены пасть, другие обречены выжить. Наша жизнь – хрупкий сосуд, подвешенный на тонких ветвях судьбы. И в любую минуту он может сорваться в пропасть небытия. Многое зависит от силы воли, мужества, разумения – всего того, что является сутью человеческой личности.

В этой книге читатель может найти всё, что угодно душе его: хроники, приключения, рассказы бывалых моряков, фантастику. Давние события и герои «обречённых выжить» органично вписываются в наше неспокойное время, когда весь мир находится на грани Преломления.

За 22 года писательской деятельности в итоге мною написаны и изданы 11 книг.
Гоголь говорил, что при всей тяжести писания, оно – «впечатления души моей», которыми хочется поделиться. Писательство – и бремя, и радость. Писатель – сиречь художник, рисующий словом многое, заложенное в нём изначально и не сознаваемое до поры. Нельзя не согласиться с Гёте: сначала пишется ПРОСТО и ПЛОХО. И так можно писать всю жизнь.

Мне, как всякому начинающему автору, хотелось вместить многое в малое сразу: в рассказ, очерк или новеллу, чтобы поделиться всем, чем наполнена душа. И до сих пор всё кажется значимым и трудно сначала распознать, а потом взять и отсеять вторичное. Лишь с появлением опыта и мастерства оттачивается писательский слух и возникает чувство меры, стиля и композиции 

О многом – это всегда непросто. О многом – это в романах. Я же более расположен к малым формам. Но в любом случае «величайшее умение писателя – это уметь вычёркивать. Кто умеет и кто в силах своё вычёркивать, тот далеко пойдёт». Это сказал Ф.М.Достоевский. Получается, чем больше вычёркиваешь, тем дальше пойдёшь? Сейчас я уже не стесняюсь это делать в надежде «пойти далеко». 
 
Чтобы писать ПРОСТО и ХОРОШО, нужно идти и идти – вверх по литературной лестнице, где ступени круты и упираются в небеса. Не каждому дано пройти по ней до конца. На этот счёт преподобный Амвросий Оптинский сказал не хуже Гёте: «Где нет простоты, там одна пустота. И где просто, там ангелов со сто, а где мудрено, там ни одного».

По мере взросления личности писателя, когда взгляд на мир становится объёмным и после долгих внутренних блужданий на пути к Истине утверждается определённое мировоззрение, происходит духовный рост. И только тогда произведения находят своего умного читателя, способного проникнуть в замысел автора.