Таня отключила газовую конфорку, но пузатая двухлитровая, белая в красный горошек эмалированная кастрюля продолжила булькать борщом, распространяя на всю квартиру аппетитный аромат разварившейся говядины, лаврового листа и специй. «Ну вот, на неделю себя обедом обеспечила». – Таня нет-нет, да и заводила разговор сама с собой. А что, скажите на милость, ей оставалось делать, если порою целыми днями и словом перекинуться не с кем. Было время, когда Татьяна мечтала хотя бы денёк побыть в одиночестве, чтобы рядом с собой никого не видеть и не слышать. Но это из другой жизни, в которой присутствовали муж и дети, постоянно производящие шум, гам, крики, ссоры и перебранки или в лучшем случае, назойливую болтовню. А если к тому же ещё добавить музыкальные пристрастия дочерей и всепоглощающую любовь мужа к телевизору, то можно представить весь спектр звуковых волн, цунами захлёстывающих стандартную трёшку. Ох, как же в ту пору Таня мечтала о тишине! И вот вам, пожалуйста: мечта сбылась. Не зря же говорится: «Бойся своих желаний». На склоне лет Таня в полной мере получила тишину в купе с одиночеством. Нет, не такого покоя хотелось ей, не такого.
Совсем незаметно пролетели годы, дочери повзрослев, вышли замуж, и птицами-голубицами покинули родное гнездо. Так тому и должно быть. Но неожиданно заболел Анатолий, муж Татьяны, и в скором времени скончался. Таня осталась совсем одна в опустевшей притихшей квартире. За десятилетия совместной жизни с Толиком, ей казалось, что и страсть, и любовь к мужу прошли. А вот умер Анатолий, и Татьяна поняла, что роднее и дороже человека у неё не было, нет и быть не может.
Нет, не так. Несомненно, для Тани красавицы-дочери Анюта и Ольга дороже Анатолия и своей собственной жизни тоже. Материнское сердце на любую их болячку или семейную неурядицу обмирает-обрывается, за здоровье и благополучие своих кровиночек Таня жизнь бы отдала и ни сколечко не пожалела. Что ни говори, для Тани самое ценное, – дочери и внучки. Дай Бог им счастья! Но они отрезанный ломоть. «У дочерей своя жизнь, и так проблем хватает, а тут я ещё буду к ним приставать». – Размышляла Таня, иногда рыдающая вечерами от удушающей тоски и одиночества.
Однажды на глаза Татьяны в интернете попалось толкование слова «баба», в настоящее время носящее оскорбительный смысл. Принято считать, что баба, это стареющая, расплывшаяся, опустившаяся, неухоженная женщина. Однако в старину бабой нарекали молодую женщину, родившую первенцем девочку. Оказывается, в древности «Ба» означало «ворота». Получается, что «Ба» и «Ба» - это «ворота», произведшие на свет «ворота». Таня дважды была «воротами» и дважды породила «ворота». Она, распахнув себя, выпустила на свет двух прекрасных девочек, успевших к настоящему времени тоже стать бабами, подарившими Тане трёх прекрасных внучек. И дочки, и внучки любят Татьяну, но живут далековато. У дочек своих забот полон рот и до «старых ворот» им порой недосуг доехать или хотя бы позвонить. С петель ещё не свалились, поскрипывают – и, слава Богу! Нет-нет, Таня не обижалась на дочерей. Сама была молодой, и помнит, как относилась к матери-старушке: помогала материально и физически, заботилась о её здоровье, но понимать не понимала, насколько тяжело переживала мать приход старости. Сыта старушка, обихожена, живёт в комфорте и тепле, не ведая нужды – чего ещё надо? Теперь Таня знает, что матери, как и ей самой, не хватало капельки чуткости, понимания и душевной поддержки. Увы, молодость не в состоянии понять старость, и это естественно. «Вот был бы жив Толя, - сокрушалась Татьяна, - мы бы вмести старели, понимали и поддерживали друг друга. Эх, если бы, да кабы, то во рту б росли грибы». – Философски заключила Татьяна, накрывая крышкой кастрюлю с утихомирившимся борщом.
Перебравшись в гостиную, Татьяна присела в любимое уютное кресло и включила телевизор, как вроде бы посмотреть новости, а на самом деле, чтобы заглушить тишину, нарушаемую лишь тиканьем настенных часов. На засветившемся экране, на фоне разрушенного вражеским снарядом здания школы в бронежилете и каске появился бравый репортёр, возбуждённо вещающий о потерях противника. Начавшаяся война не собиралась прекращаться, и хоть она шла где-то далеко, факт её существования отнюдь не добавлял радости и душевного спокойствия одинокой женщине. Не желая вдаваться в подробности происходящей жуткой трагедии, Таня поискала взглядом кнопку на пульте, намереваясь переключить телевизионный канал, и в этот момент настырный луч весеннего солнца, пробившись сквозь облака и оконное стекло, упал на Танины колени, высветив сжимающую пульт руку. В снопе яркого света Таня не узнала своей руки. Выронив пульт на колени, женщина подальше отстранила от глаз ладонь, желая внимательнее её рассмотреть. «Боже, что это! - Воскликнула она, удивлённая внезапным открытием. – Почему я раньше не видела?» Таня поворачивала знакомые и в то же время совершенно незнакомые ладони и так, и эдак, диву даваясь, как возможно было не замечать происходившую на глазах метаморфозу с её телом. Человек не может увидеть себя сзади без помощи зеркал. Да и спереди без зеркала возможно рассмотреть лишь часть груди, живота, бёдер и ступней. Рука, пожалуй, едва ли не единственный орган человеческого тела, доступный для обозрения с любой стороны. « Мои руки всегда были перед глазами, как же я могла не заметить, что они так постарели? Суставчики распухли, а кожа истончилась и покрылась сетью морщин. И эти противные пигментные пятна! И откуда они только взялись? - Татьяна очень расстроилась своему неприятному открытию. – Бедные мои ручки! Должно быть, я своим трудяжкам уделяла недостаточно времени и плохо заботилась о них».
Ну как же? Заботилась. После стирки и мытья посуды смазывала руки кремом, и кутикулы обрабатывала, и подпиливала ноготки, и лаком для ногтей пользовалась, но со временем Таня отказалась от ярких колеров в пользу бесцветных покрытий. По правде сказать, Таня не обращалась к услугам маникюрш, на посещение салонов времени у неё не хватало. Лишь однажды, когда пошла мода на накладной маникюр, она решила поэкспериментировать. Молоденькая девица, похлопывая, словно крыльями бабочки, накладными ресницами, старательно колдовала над Таниными руками. Экзекуция спиливания родных ногтевых пластин, наращивание искусственных, их дизайнерское оформление длилось без малого четыре часа. От продолжительного сидения на неудобном стуле, Таня извелась и устала больше, чем она устаёт от работы. Однако, надо признать, результат получился отменным, и Таня осталась довольной: миндалевидные, покрытые нежно-розовым лаком ноготки, удлиняли короткие Танины пальчики, облагораживая кисти рук. И всё бы хорошо, но это недешёвое удовольствие надо было беречь пуще своих натуральных ноготков, и кухонно-прачечные работы выполнять только в перчатках. Женщины знают, домашние дела никогда невозможно переделать. Перчатки приходилось по сто раз на дню натягивать и снимать, при этом резиновые изделия часто рвались, покупать новые приходилось пачками. При всех профилактических и защитных мерах, первый ноготь от удара об столешницу обломился через неделю, и надо было опять, жертвуя временем, ехать в салон для коррекции маникюра. После второго обломившегося ногтя Таня «забила» на красоту, которая требовала жертв, и больше не подвергала себя подобным испытаниям.
Татьяне смешно и в то же время грустно со стороны наблюдать за обутыми в поношенную обувь, одетыми в дешёвую одежду, теребящими истёртые ручки коленкоровых сумочек, дамами-«белоручками», демонстрирующими свой «ослепительный» маникюр, на поддержание которого потрачено немало денежных средств и времени. Тане становится страшно, когда она видит мамашек, вытирающих когтистыми конечностями слезинки с нежных щёчек плачущего ребёнка. «Таким остро подточенным ноготком можно и кожу содрать, и глаз выколоть. – Переживает Татьяна. – И как только женщины с длинными когтями умудряются ласкать своих малышей, купать их, расчёсывать волосики? Это же надо постоянно контролировать движения рук, чтобы не навредить ребёнку, а главное – не поломать драгоценный ноготь».
Таня вспомнила руки мамы и бабушки, огрубевшие, шершавые от домашних и огородных хлопот, с коротко подстриженными ногтями, распухшими суставами, пропахшими сдобным тестом, парным молоком, чесноком или луком – в зависимости от того, что готовилось на обед. Это были самые нежные, самые добрые, самые прекрасные руки, ласкающие, обнимающие, одевающие и обувающие Таню в детстве. Таня представила бабушкины руки с накладными ногтями: «Б-р-р-р! Какой ужас!» - и невольно рассмеялась.
«Смех-смехом, а твои руки, дорогая, постарели. – Произнесла вслух Татьяна. – Бедненькие мои, простите меня, что не жалела и не щадила вас, не берегла. Вот что бы я без вас делала? Есть же люди совсем без рук, а у меня - целых две, пусть в морщинках и без маникюра, но пока относительно крепких и здоровых. Вся моя жизнь в моих руках и в прямом, и в переносном смысле».
Кадрами из кино перед глазами женщины поплыли картинки из прошлого. Вот Таня маленькой ручкой тянется к тряпичной кукле Наде, любовно сшитой мамиными умелыми руками. Вот девочка с мамой идёт по весенней деревенской улице. Таня, крепко уцепившись кулачком за мамины пальцы, старательно делает шаги неокрепшими ножками, а встречные люди, поздоровавшись с мамой, начинают ворковать с Таней: «Ой, какая хорошая девочка! И как тебя зовут?» - Интересуются они. «Тя-тя». – Робко отвечает Таня, и, как правило, получает карамельку от добрых тётенек и дяденек.
Мамины руки на первых порах были единственными и надёжными проводниками в большой, незнакомый, неожиданно свалившийся на Танюшу мир.
Дальше – школа. Девочка с жидкими косичками, склонив над партой головку и прикусив губу, деревянной с металлическим пером ручкой тщательно выводит в тетрадке слово «мама». Она осторожно макает перо в чернильницу, и, стараясь не уронить кляксу, выводит завиток за завитком, буковку за буковкой в сетке косых и прямых линий. Таня радуется, как красиво у неё получается. И учительница, Тамара Сергеевна, хвалит девочку за усердие. У Танюши на втором суставчике среднего пальца правой руки от ручки образовалась ямка, постоянно запачканная чернилами, кажется, эта вмятина сохранилась и до сей поры. Спустя десятилетия почерк у Татьяны окончательно испортился, но дай ей тетрадочный лист в косую линейку, она и сейчас напишет алфавит по всем правилам чистописания.
А вот на большом пальце правой руки сохранилась побелевшая отметина от стамески. Странно, почему учитель труда, Пётр Игнатьевич, учил девочек пятого класса мастерить табуретки? В деревянной заготовке, должной стать ножкой, Тане с помощью молотка и стамески надо было выдолбить паз. Нечаянно стамеска выскользнула из неприспособленной к мужским занятиям руки, и вонзилась девочке в палец. В медпункте фельдшерица тётя Зина обработала рану и сделала Тане укол от столбняка. Табуретки по жизни Тане делать не довелось, а вот след от стального жала остался на всю жизнь, как память о школе.
Незаметно пролетели годы детства, Таня вступила в пору юности. Как и все девушки, она всерьёз озаботилась своим внешним видом. В ход пошла тушь «Ленинградская», которой при желании, как следует поплевав на кисточку, можно было нарастить ресницы длиной до самых бровей. Маминой пудрой Таня тщательно маскировала веснушки и противные прыщики. И ноготки Танюша покрывала отечественным лаком, который к вечеру облуплялся, и надо было утром по новой заниматься маникюром. Но у Тани оставалось достаточно желания и свободного времени для себя любименькой, ведь в пору расцвета юности девочкам очень хочется быть «самыми обаятельными и привлекательными». Толик запал на Танину красоту на свадьбе у друзей, и вскоре сделал полюбившейся девушке предложение. Молодыми, нежными, холёными пальчиками Таня любила ласкать супруга, перебирать его шелковистые пряди волос. Но с рождением первенца закончилась эпоха «белых ручек». Увы, в те далёкие годы ещё никто и слыхом не слыхивал об одноразовых памперсах. Не было у молодой семьи и стиральной машины. По полсотни марлевых подгузников и пелёнок в день приходилось Татьяне вручную отстирывать детским мылом. Где уж тут заботиться о «красе ногтей»? – Поспать бы вволю. Толик всеми днями на работе, а ты, Таня, крутись, успевай. Полы освежить, еду приготовить, бельё перестирать, ребёнка умыть, подмыть, искупать – руки не просыхали от воды и щёлочи.
А уж когда Оленька родилась, ещё больше хлопот прибавилось. К тому времени, и Советский Союз развалился, привнеся во вновь образовавшуюся страну Россию разгул преступности, хаос, безработицу, безденежье, дефицит промтоваров и продовольствия. В магазинах шаром покати, а девочек одевать во что-то надо, вот и пришлось Татьяне освоить ручную подольскую швейную машинку, вязальный крючок и спицы. Сколько километров пряжи и ниток пропустила через свои пальцы хозяйственная женщина – одному богу известно, но её дочери, как и она сама, были всегда нарядно и со вкусом одеты. Надо признать, умела Таня из ничего конфетку сделать.
А потом Толику на работе предложили на неудобьях клочок земли под дачу взять. Что оставалось делать? В стране то дефолт, то деноминация, то инфляция, то перестройка. Знай, крутись-поворачивайся, чтобы с детьми по миру не пойти. Осваивали с мужем шесть соток голыми рукам, обеспечивали себя в зиму соленьями, вареньями, фруктами и овощами. Эх, и досталось тогда Таниным рукам от солнца, воды, ветра и земли, но ради семейного благополучия Таня не щадила себя.
Да, немало на своём веку потрудились Танины ручки, созидая семейное уютное гнёздышко, но всё это были приятные хлопоты. А самое тяжёлое испытание свалилось на них, когда внезапно безнадёжно заболел Анатолий. Полгода женские руки обихаживали стокилограммового мужчину: кормили, поили, переворачивали обездвиженное тело. Говорят, Бог даёт испытания человеку по его силам. В момент, когда у Татьяны уже не оставалось никаких сил, Анатолий испустил дух на руках своей спутницы жизни. И Танины руки сделали то, что раньше им никогда не доводилось делать – закрыли тёплые, ещё податливые, истончённые веки измученного тяжёлой болезнью, любимого человека.
Постепенно комнату заполнили вечерние сумерки, в которых стали не так заметны возрастные изменения кистей немолодой женщины. Она продолжала неподвижно сидеть в кресле, глубоко задумавшись и перебирая в памяти счастливые и несчастливые эпизоды своей быстро промелькнувшей жизни. «Словно кино посмотрела. – Заключила Татьяна, наконец, выходя из навалившегося на неё оцепенения. – Вроде бы и не со мной всё это произошло. Да, жизнь прошла. Я теперь не обременена домашними хлопотами. Вот сварила щи, на неделю хватит. Надумаю постирать – стиральная машина справится. Руки постарели? Надо признать, постарели. Может мне на самом деле посетить салон, маникюр сделать, масочками побаловаться? А зачем? Для кого? – Спросила себя Таня и сама же себе ответила. – Не для кого. А мне мои руки и такими нравятся».
Выбравшись из логова уютного старого кресла, женщина не спеша отправилась на кухню: «Пойдём, моя дорогая, чайку попьём». – Включая по пути свет на кухне, обратилась она к себе, так как больше обратиться было не к кому.