Все, что у меня есть

Фэндом: Мосян Тунсю "Основатель тёмного пути", Неукротимый: Повелитель Чэньцин(кроссовер)
Рейтинг: R
Метки: Отклонения от канона, Трисам, Древний Китай, Насилие, AU, Жестокость, Обоснованный ООС, Уся / Сянься
___________________________________

Он думал: я смог, я увел шисюна и себя с этой гибельной тропы в никуда, от самого края пропасти — но увел. Но не знал, куда ведет теперь уже двоих доверившихся ему слепо-глухо-немых, не важно, что со всеми чувствами у них все в порядке. Он и сам был калечной, бескрылой птицей, которой по недосмотру богов достались два чужих крыла. Он наживо пришивал, прибинтовывал эти крылья к своим ранам, но сможет ли он на них взлететь?
_____________________________________

========== 1. Договор ==========

Вся эта история — начиная с той полуночной сходки, словно они не порядочные заклинатели, а воры, планирующие грабеж, и заканчивая сегодняшним днем, — все это ему категорически не нравилось. Его словно бы вели и подталкивали к определенным действиям, а он, дурак такой, никак не мог понять — к каким.
Хотя тут и полный идиот бы все понял, ему просто верить не хотелось, что им так просто желают манипулировать. Как будто он — балаганная кукла, а у них все ниточки. Точнее, у него. Цзинь Гуаншань. Человек, который легко и изящно перехватил себе практически всю славу от победы над Вэнь Жоханем, фактически не проведя на поле боя ни минуты. Стоило лишь пригреть на груди змею, обрядить ее в золоченые тряпки и признать своим сыном. Даже Павлина на том совете не было — а Третий из Героических Побратимов — и все с подчеркиванием, как же иначе! — был.
Итак, стоило рассуждать логически, хотя природная гневливость, наследие матушки, столь же значимое, как и Цзыдянь, не всегда позволяла. Но все-таки он не мог не попытаться. Итак, что от него хотели?
Убедить в том, что Вэй Усянь ни во что не ставит его слова, своеволен, неуправляем и нагл. А потому опасен и требует усмирения. Ну, в личных качествах взбалмошного шисюна Ваньиня убеждать не надо было, он и без того о них знал не понаслышке. Но вот вторая часть тезиса была... Нет, она тоже была справедлива: и опасен, и усмирить бы. Только что-то во всем этом Ваньиня сильно напрягало. Он, конечно, изобразил то, что требовалось, на лице. Но очень хорошо запомнил слова и Лань Ванцзи, и Ло Цинъян. И ему стоило огромного труда и всего накопленного за годы войны опыта пробраться после в покои Ванцзи, чтобы обсудить, что происходит и что делать. Не то, чтобы они были друзьями. Нет, скорее, боевыми товарищами. А еще Ваньинь видел, насколько неуклюж был в выражении своей привязанности Лань Ванцзи. Он и сам-то был не более ловок, а потому, наверное и замечал все это... непотребство. Но это не значило, что он вот так просто со всем смирится. Усянь был его — со всеми потрохами. Слишком давно, чтобы он мог позволить себе или кому бы то ни было еще разорвать их связь. И уж точно этим кем-то не мог бы стать Цзинь Гуаншань. Но Ваньиня угораздило ляпнуть, что он отправится на Луаньцзан и решит проблему. Правда, он никак не оговорил ни способ решения, ни само решение. И даже проблему не обозначил, что давало ему неограниченный простор для маневра.
— Мне пойти с тобой? — только и спросил Лань Ванцзи.
Ваньинь покачал головой:
— Поговори с братом. После того, что я надеюсь провернуть, мне не помешала бы поддержка хотя бы одного из Великих орденов. А если после этого Лань Сичэнь поговорит с Не Минцзюэ и убедит его, что не все то Вэнь, что носит проклятую фамилию... Да, в конце концов, там же Вэнь Цин! Ты сам видел, как она заживила мои шрамы от кнута. Что же, Цзянху должна потерять такой талант из-за смертоносных амбиций ее родича?
— Ты прав.
Ваньинь гордо выпятил подбородок:
— Я всегда прав, — уже почти ожидая привычной по предыдущим спорам реплики, и не прогадал.
— Мгм. Не всегда.
— Зануда.
— Забияка.
— Эй!
— Тс-с-с! Сюнчжан вернулся, — Ванцзи зажал ему рот ладонью неожиданно, но в коридоре перед покоями в самом деле зазвучали голоса: ровно-доброжелательный — главы Лань и приторно-сладкий — Гадюки-в-сиропе, так что пришлось стерпеть и это, и то, что Ванцзи прижал его к себе, и то, что дышал ему в затылок.
Голоса смолкли, шелестнула дверь в соседние покои, и дальше им пришлось составлять планы шепотом и больше жестами. Правда, они в принципе уже обо всем договорились, просто приятно было посидеть не в замызганной палатке с остывшим горьким пойлом, которое чаем назвать не поворачивался язык, а в уютном павильоне с ароматнейшим напитком, достойным своего именования. Разошлись на рассвете, договорившись встретиться в Тунлине после и все обсудить без помех.
***
Боги и будды, как же легко оказалось вывести из себя его всегда такого пылкого шисюна, главное — сказать то, что он ожидает, а не то, что на самом деле хочется. И вот уже оба кипят, и нужно только внимательно следить за своим языком, а это трудно, ой как трудно. С самого детства было просто невыносимо тяжело говорить одно, а думать другое, ну и делать подчас вовсе третье. Иногда Цзян Ваньинь думал: а чем он лучше Гадюки-в-сиропе-то? Только тем, что о лицемерии новоиспеченного Цзинь все догадываются, а о его — нет? Или тем, что его лицемерие в принципе направлено на благо клана и ордена, а не на личное?
Отбрасывать обиду и гнев было куда проще, изображая их. Вроде как и позлился, а вроде как и нет. Мало кто знал, что свои чувства он уже давно привык усмирять медитациями, тем более этого не знал Вэй Усянь — он медитации терпеть не мог и вообще на одном месте задерживался дольше чем на пару сяоши только в том случае, если это был Храм предков, и ему назначили наказание.
Предлагать выдать полсотни калек, стариков, женщин и детей было физически неприятно. Он буквально вытошнил из себя эти слова, как горсть слизняков, как и все последующие. Ох, ему придется долго заглаживать вину, но он надеялся, что Вэнь Цин и остальные поймут все, когда уловка сработает. В конце концов, когда он говорил, что их надо выдать, он же не уточнил — кому?
Но особенно больно ему было увидеть помертвевший взгляд шисюна, который просто принял свою судьбу — принял, как принимал все, что давали ему руки приемной семьи: со смирением и почтительностью. Даже если эта судьба — стать жертвой, целью всего заклинательского сообщества, хрупкой преградой на пути тех, кто пожелает прийти и взять жизни беглецов. Боги и будды, ну какой же его шисюн... доверчивый дурак! И все же даже это сейчас играло Ваньиню на руку.
— В таком случае, назначим поединок. Драться будем до потери возможности держать в руках оружие. Побеждаешь ты — я действительно объявлю тебя предателем, и делай, что хочешь. Побеждаю я — ты выполнишь то, что я прикажу, оставаясь членом ордена и моим помощником и правой рукой.
Вэй Усянь широко раскрыл глаза и потряс нечесаной головой, словно не понял условий.
— Цзян Чэн?
— Ты согласен или нет?
— Э... Я... Да, да, согласен.
Выглядел Усянь откровенно паршиво, так что победить его в поединке не должно было составить труда. Даже если он воспользуется своей проклятой флейтой и призовет темную энергию. Так что Ваньинь был полностью уверен в успехе и с горы уходил, приняв подобающий мрачный вид, внутренне довольно жмурясь и насвистывая. Да гуй с ним, что он лицемер. Главное — цель, а не путь, и пусть это противоречит всем канонам Дао, шисюн был прав с самого начала. Если хочешь достичь невозможного — забудь об оценке методов. Во время войны это было оправдано. Но, кажется, кое для кого война все еще шла, так что это все еще было оправдано даже сейчас.

========== 2. Неожиданности ==========

Если что-то может пойти не так — оно пойдет не так.
Стоило бы усвоить это уже давно, особенно, учитывая участие шисюна, то ли еще до рождения кем-то проклятого (Ваньинь старательно прогнал мысль о матушке), то ли просто носителя хаоса в крови вместо одной из стихий.
Он дал шисюну три дня, надеясь, что тот отоспится, отъестся и будет в состоянии драться на мечах. Но у спустившегося с проклятой горы Усяня меча при себе не было, зато был лютый мертвец с пробужденным сознанием. Ваньинь только по лбу себя хлопнул ладонью и тут же язвительно поинтересовался, как шисюн собирается держать свое «оружие» в руках — за ноги или за голову? Потому что условие было именно таково.
— Никак, — уязвленно буркнул Усянь.
— Где Суйбянь?
— Забыл. Не важно. Флейта — вот мое оружие. Начнем? Вэнь Нин, оставайся на месте!
Странная это была драка.
Во-первых, Ваньиню впервые доводилось нападать на человека, который вроде бы стоит и никак не защищается, играя на дицзы. Это оказалось обманчивым, конечно, но прежде понимания все равно обескуражило. Первые движения Ваньиня были скованными и неловкими. Но когда от окутанного темной ци Усяня полетели первые дымные всполохи, стало полегче, он перестал восприниматься как беззащитный.
Во-вторых, он должен был ранить его в руку, в руку! В любую, и тогда бы условие было соблюдено... Наверное. Вот только он подозревал, что даже с раненой, да даже с полу-отрубленной рукой упрямец Усянь все равно будет драться, так что решение поменялось почти сразу. И все, что могло пойти не так — пошло не так.
Он хотел ударить так, чтобы рана затянулась быстро — а значит, бить надо было в подреберье, рану в кишках золотое ядро закроет в считанные часы. Он бы так и ударил, только не успел учесть того, что едва очнувшийся мертвец сочтет это опасным и презрит приказ Усяня оставаться на месте. Не успел учесть и того, что под удар Вэнь Нина подставится сам брат, получив сразу две раны — от когтей лютого мертвеца и от его меча.
Вэнь Нин тотчас отступил, с ужасом рассматривая окровавленную по запястье руку, Ваньинь, грязно выругавшись, бросил Саньду в ножны и подхватил падающего шисюна. У того на лице было написано непонимание, растерянность и первые отголоски боли. Похоже, он еще не понял, что у него прямо сейчас в теле образовались две несанкционированные дырки: первая — жуткая, в спине, с месивом осколков ребер, пузырящаяся ярко-розовой пеной, и такая же пена вскипала на губах Вэй Усяня; и вторая — в подреберье, насквозь, выше, чем рассчитывал Ваньинь, а потому опаснее.
— Беги в поселение, пусть Вэнь Цин готовится к работе. Я его принесу, — рявкнул он на застывшего мертвеца, тот, дернувшись, соизволил отмереть и рвануть в гору.
Ваньинь, крепко прижав брата к себе, принялся сливать в него ци, но почти сразу понял, что что-то не так. Духовная сила уходила, как в песок, а раны продолжали кровоточить. Печать, которой он научился на войне, тоже не сработала. Все, что ему удалось сделать — это приклеить оторванный от подола лоскут к дыре в спине, а после — вскочить на меч.
Подниматься на гору оказалось невероятно тяжело. Словно плети и силки темной энергии захлестывали меч, не позволяя ему лететь ровно, вынуждая уводить вверх — что сейчас было совершенно не нужно, либо вниз, где тьма могла бы схватить свою добычу. Он вызвал Цзыдянь, стало полегче. Хотя весь этот полет на самом деле не занял и кэ, он вымотался так, словно три шичэня сражался при стенах Безночного города.
У пещеры Фу-Мо он почти свалился с меча, неуклюже спрыгнул и даже не стал подбирать Саньду, торопясь войти в освещенный неверным светом свечей зев. Тот самый камень-алтарь, на котором Усянь писал и работал, сейчас был превращен в операционный стол — еще влажный и чистый. И он оказался мгновенно залит кровью, когда дева Вэнь без малейших колебаний срезала с пациента одежду, оставив ему только ку оплотом стыда.
— Что с его золотым ядром? Оно повреждено? — спросил Ваньинь, наконец, сопоставив все детали и ранее пропускаемые мимо ушей мелочи.
Дева Вэнь странно глянула на него, хмыкнула:
— Да нет, насколько вижу — великолепно работает, в полную силу.
— Так почему...
— Потому что не в его даньтяне! — рявкнула целительница.
Дошло не сразу. Но дошло. И вся картинка, бывшая ранее лишь разрозненными кусочками, не желающими выстраиваться в правильном порядке, встала перед глазами.
— Это ты была. Баошань-саньжэнь — это была ты!
Она только хмыкнула, не поднимая глаз от раны, которую очищала, остановив кровь иглами.
— Дошло. Я удивлена, что ты не узнал мой голос на той горе. Но видно, Усянь был прав: в своем желании чуда ты был готов сожрать любую чушь.
Он схватился за голову, не зная и не понимая, что теперь делать. Хотя, нет — он знал, что должен делать — вот это и будет. А пока он мог подпитывать ци если и не брата — то хотя бы ту, что его лечит. Именно этим он и занялся. Вэнь Цин только хмыкнула, но она была слишком занята, чтобы отвлекаться даже на благодарности, которые ему были не нужны.

Тяжелая работа была закончена несколько сяоши спустя. Вэнь Нин принес им по чашке чаю и по паре суховатых лепешек неизвестно из чего. Судя по всему, это все, что у них тут было. В самом деле, откуда было взяться припасам у людей, которых привезли на бесплодную гору с каторги? Он идиот. Сколько времени прошло — неделя? Они уже, по сути, неделю голодают?
Открыв рот, он спросил совсем не то, что собирался.
— Почему ты мне сказала?
— Усянь просил никогда не говорить, — она снова хмыкнула, покосилась на темные внутренности пещеры. — Но я поняла, что если эта тайна умрет вместе со мной, ничего хорошего с вами двумя не будет. Он сильный, я не знаю других столь же сильных и стойких людей. Но ему нужна защита, потому что сила души без золотого ядра ничего не стоит, а тот, кто вздумает противостоять всему миру в одиночку — смертник. У него золотой ум, он ведь ученый, изобретатель, он должен жить.
Она помолчала, медленно прихлебывая почти пустой кипяток, в котором даже не чувствовался вкус и аромат чая. Съела только половинку лепешки, остальное завернула и спрятала в рукав. Он придвинул ей свои — обе, к которым даже не притронулся.
— Как и ты. И остальные. Мы договорились: если он проиграет, выполнит мой приказ. Все просто — я приказываю ему сдаться. В Илин спускаться должны по одному — по двое, не привлекая к себе внимания. Там ждут мои люди, они переправят вас на мечах в одну из опустевших за время войны деревень. Туда пешком добраться нелегко, вокруг горы. Не зная, что там кто-то живет, чужаки не вздумают даже нос сунуть в ту долинку, тем более надо знать, куда именно совать.
Он замолчал, потом спохватился: они уже не на войне, что он хотел от гражданских-то?
— Дева Вэнь, ты поняла, что нужно сделать?
— Что? Сдохнуть не тут, а там? — огрызнулась она.
— Дура! Там есть припасы и теплая одежда, одеяла и дрова. Зиму переживете. А там все разрешится, и вы будете вольны выбирать любую дорогу... Кхм. Извини, не сдержался.
Она опустила голову, и до него только пару фэнь спустя дошло, что она плачет: на грязно-сером подоле ее кланового одеяния расплывались темные пятна от слез.
— Эй, я не умею утешать плачущих дев! — в наигранном испуге он отшатнулся и едва не упал с камня, на котором сидел.
— Сам ты... Спасибо. Я принимаю твое условие, глава Цзян.
— Прикажи, чтоб сняли клановое, — напомнил он. Еще не хватало светить огнем и солнцем перед глазами илинцев.
— Хорошо. Но Вэй Усянь... Его нельзя пока переносить — раны могут открыться в любой момент. По-хорошему, его бы стоило очистить от темной ци, нанести на кожу ограждающие печати — у него слишком высокая восприимчивость к тьме. А потом заставить пройти тренировки и практики по формированию золотого ядра снова. Конечно, во второй раз на это уйдут не годы, а десятилетия, но ведь есть шанс.
Ваньинь услышал все, что ему было нужно.
Прямо сейчас ему не хотелось думать, что эти слова могли быть такой же успокоительной ложью, как слова шисюна о Баошань-саньжэнь. Он попозже прокрутит их в голове не раз, посоветуется с Ванцзи, с лекарями Пристани Лотоса, с целителями Облачных Глубин — если его туда пустят, конечно, после того, что он собирается сделать. Но это может подождать.
— Останемся с ним. Мне придется ненадолго отлучиться, когда все уберутся с Луаньцзан. Но я вернусь как можно скорее. Да... вот гуй! Что делать с этим... — он кивнул на безмолвно замершего в углу мертвеца, и тот шагнул на свет.
— Уп-покоить, м-м-молодой г-глава Цзян. Этот не желает существования в т-таком виде. П-п-прости, сестра.
Ваньинь хмыкнул с долей уважения. Что ж, вот встретится с Ванцзи, прилетят сюда — и упокоят. Может, в новой жизни эта душа окажется счастливее. А пока он сидел, смотрел, как рыдает дева Вэнь, отчаянно не желая принять решение младшего брата — и вынужденно его принимая. И думал, думал, подбирал слова, мучительно, медленно. Ему всегда было сложно с этим, наверное, потому они с Ванцзи и поладили в конце концов. Молчаливо, перекидываясь едва парой слов, когда удавалось, но понимая друг друга лучше, чем с Усянем. Ничего, все получится.
Все у них получится.


========== 3. Защита ==========

— Ты сделал что? — Ванцзи сжал рукоять своего меча с такой силой, что костяшки побелели, готовые прорвать кожу.
— Ты просто не знаешь его. Он бы не поверил, он вообще склонен верить только тому, что видит и слышит, а вглубь смотреть — нет, не умеет.
Это была острая стрела в сторону Ванцзи, и Ваньинь послал ее наверняка, зная, что попадет в цель. С тем же успехом он мог бы послать ее в себя, и это он тоже знал. Он не умел показывать свое расположение прямо. Не умел говорить о нем словами. Он вообще много чего не умел из того, что должен был бы уметь наследник, его этому не учили. Отец занимался делами ордена, но почти полностью, с тех пор как им было по девять, устранился от воспитания. Мать умела только требовать и кричать, но она хотя бы была рядом, ближе чем отец, и он, Ваньинь, научился именно этому: требовать и кричать. Откуда свои знания и умения брал брат, он не понимал. Откуда в нем это умение, почти ставшее потребностью — прятаться за смехом и улыбками? Остальное в него опять таки вбила матушка: «должен», «ты приносишь несчастья», «ты лишний». Именно это погнало Усяня сперва в одиночку — в Башню Кои, а потом и на тропу Цюнци. И теперь он пытался остаться снова в одиночестве, отталкивая всё и вся, уверенный, что никто ему не поможет и все сочтут только обузой и отступником.
Именно поэтому был весь этот подставной бой. Брат бы не поверил словам, но исполнил приказ, следуя данному слову. Ну, и еще немножко ради шпионов, которые наверняка были в Илине, он же не мог явиться в город непотрепанный и целый? После разговора с Вэнь Цин он передумал, переиначил план. Не нужно было увозить «пленных» Вэнь поодиночке, нет, он купил пять телег и отправил людей совершенно открыто. Другое дело, что до Пристани Лотоса они не доберутся так же открыто, они вообще туда не доедут, на полпути свернув, встретятся со вторым отрядом адептов, и все будут переправлены разом на мечах в подготовленную загодя, за эти три дня, деревушку.
— Мне нужна твоя помощь. Нужно упокоить Вэнь Нина.
— Чт... Да зачем? Он же только...
— Сам попросил. Его такое существование не прельщает.
— О. Мгм. Хорошо.
Мертвый Вэнь уже вырыл себе могилу — глубокую, чтоб те, кто явится на Луаньцзан и посмеет тревожить чужой прах, не докопались. И камень в надгробье обтесал — собственными когтями. Был бы он живым, Ваньинь бы уговорил как угодно стать адептом Юньмэн Цзян: исполнительному и послушному юноше уж точно нашлось бы дело по душе и по силам. Но увы, он был мертв, насмерть забит надсмотрщиками на тропе Цюнци. Если б Ваньинь обладал властью над темной ци, он сделал бы то же самое: велел мертвецу разорвать тех, кто его убил. Это он должен будет донести до глав Лань и Не в ближайшее время. Лань Ванцзи исполнил обещанное и поговорил с ними. И то, что рядом с Ванцзи не маячит его сюнчжан, лучше всего доказывало, что ему согласились дать шанс оправдаться самому и оправдать шисюна.
— Летим? Я не хотел бы надолго оставлять брата и деву Вэнь.
— Насколько серьезно он ранен? — хмуро спросил Ванцзи, пока шли вниз, расплачивались за комнату и прочь из города.
— Насколько? — хмыкнул Ваньинь. — Он отдал свое золотое ядро мне. Ты можешь это представить?
Ванцзи споткнулся, если б не подхватил под локоть — безупречный Второй Нефрит растянулся бы на грязной улице, разбив нос. Или нет, но потрясение явно было велико.
— Ч-ш-што? — прошипел буквально.
— Помнишь, я рассказал, что золотое ядро мне вернула Баошань-саньжэнь?
— Мгм.
— Не было никакой Бессмертной с ее обителью. Был мой безумный шисюн и Вэнь Цин. И две ночи и день бесконечной боли, когда ему даже нельзя было дать дурман, чтоб не потерять золотое ядро. А после этого, пока я спокойно спал под действием лекарств, он спустился вниз и попал в руки Вэнь Чао.
— Как... он...
— Выжил? Этого я не знаю. Он никогда мне не рассказывал, что было в эти три месяца на Могильной горе. Я не могу даже предположить, что он там ел и пил. Зато могу и предполагаю, что он отравлен тьмой насквозь. И потому нам понадобится твоя помощь.
— Мгм.
Расшифровки не требовалось: это было твердое обещание помочь всем, чем только возможно, а что невозможно — того достичь и тоже использовать.
***
Все приготовления к упокоению были завершены, Вэнь Нин попрощался с сестрой и попросил передать пару слов Вэй Усяню, после чего ушел в компании Лань Ванцзи и Цзян Ваньиня на другую сторону горы. Его тело уже было мертво, и делать в нем новые дырки никто не стал, наоборот, привели в порядок то, что имелось, помогли расчесать мертвецу его спутанную гриву, на удивление чистую, просто сваливающуюся от ветра в неопрятные космы. Чистой одежды вот не было, но Вэнь Нин выстирал свои рваные лохмотья, надел их, лег на кусок грубого полотна, который приволок из Илина сам Ваньинь за неимением гроба и возможности оный сколотить.
Ванцзи, молитвенно сложив ладони, смотрел в небо, видно, просил богов позаботиться о добром посмертии и без того изрядно настрадавшейся души. Потом ударил по струнам, завел какую-то невыносимо тоскливую и слегка тревожащую мелодию... Вслушиваясь, Ваньинь не сразу понял, что все кончено, и в обмякшем, почти тут же покрывшемся трупными пятнами теле больше нет души. Завернув его в полотно, они перенесли тело к могиле и аккуратно спустили в яму, после чего еще пару сяоши закапывали ее, от души поминая «незлым тихим словом» старательного мертвеца.

Вечером было решено тихо спуститься вниз, снять комнаты в илинском трактире, подождать, пока раны Вэй Усяня хоть немного затянутся. А до того постараться очистить его от темной ци, насколько получится. Судя по каменно-упрямому лицу Ванцзи, тот собирался играть ему что-то из гусуланьских секретных мелодий, покуда не порежет пальцы струнами до костей, как на войне. Потому первым делом Ваньинь подбил деву Вэнь выспросить все об этой мелодии. Можно ли ее прерывать? На сколько? Как долго требуется играть? Каждый ли день? Сколько сил она отнимет у самого исполняющего заклинателя? Умница Вэнь Цин умудрилась собрать всю информацию так аккуратно, что Ванцзи сперва и не понял, а потом надулся. Ваньинь давил в себе смех и любовался этими слегка-слегка выпяченными губами, этими золотистыми глазами, метавшими бессильные молнии. Но теперь они оба знали, когда стоит прервать его музицирование, чтобы дать отдохнуть и накопить ци.
На пятый день после неудачного поединка Вэй Усянь тихо застонал и приоткрыл глаза, а его раны начали затягиваться.
— Ну что, с пробуждением, шисюн, — изобразил ехидный смешок Ваньинь.
— Мгм, — веско вставил свой медный цунь Ванцзи.
— Вы-ы... — протянул Усянь, тут же получив приказ от Вэнь Цин не болтать, иначе она попросит Лань Ванцзи наложить их знаменитое ланьское заклятье «закрытого рта».
— Ты можешь воспринимать сказанное? Вэй Усянь? Моргни, если да, больше ничего не надо.
Он медленно смежил ресницы и снова открыл глаза, глядя почти требовательно.
— Люди с горы выведены и спрятаны. Молчать! И слушать! Спрятаны там, где до них не доберутся ни Цзинь, ни прочие мстители. Теперь о тебе и печати: это твой личный артефакт, и только ты можешь распорядиться его судьбой. И как только поправишься, мы это обсудим. Тем более это касается флейты. Но еще мы с тобой обсудим, как вернуть твое золотое ядро.
Он заметил, как сильно вздрогнул шисюн, а бледность его стала такой, словно вся кровь резко вытекла из этого тела.
— Да, я все знаю. Нет, пока не буду орать — без толку, да и уже нет смысла. Но я зол... Не на тебя, ради разнообразия. На себя. Если б не мое помраченное сознание тогда, после резни в Пристани Лотоса, никто бы из нас не пострадал. Пересидели бы тихо в гостинице, послали б слугу в аптеку и за едой — и никто б нас не отыскал. Но все уже случилось так, как случилось, ты понимаешь? Моргни.
Вэй Усянь снова устало смежил мгновенно вымокшие ресницы, и Ваньинь осторожно вытер следы скатившихся по вискам слез с его кожи.
— Война закончилась. Для тебя — тоже, шисюн. Позволь мне теперь тебя защищать, как подобает главе ордена.
Потрескавшиеся губы шевельнулись в беззвучном «Да».

========== 4. Убеждение ==========

— Я там был. И был Лань Ванцзи. И если глава Не не верит словам моего брата, может, он поверит словам безупречного Второго Нефрита Лань?
— Я уже сказал, — с отвращением прогромыхал раскатистым басом Не Минцзюэ, — пусть она ничего не сделала плохого в войну, но она и ничем не помогла.
— Вот как? Значит, если слабая женщина, отчаянно боящаяся за жизни своих родных и близких, не стала убивать, калечить и пытать, но так же не вышла в поле и не лечила врагов, рискуя собой — это плохо и достойно лишь порицания? — голос Вэй Усяня был настолько слаб, что его бы и не услышали, не сиди все причастные к разговору в крохотной комнате постоялого двора в Илине, увешанной талисманами тишины, чтоб не мешал шум снаружи и никто не подслушал.
Но его услышали все, и Не Минцзюэ мгновенно догадался, куда он клонит, побагровел и схватился за рукоять Бася.
— Можно убивать эту женщину, не считаясь с ее талантом лекаря, убить всех безвинных членов ее клана, травников и целителей... — Усянь задохнулся, закашлялся до кровавых брызг, но Вэнь Цин здесь и сейчас не было рядом, чтобы не провоцировать лишний раз вспыльчивого главу Не.
Вместо нее к нему подскочили Лань Ванцзи и Ваньинь, в четыре руки удалось стабилизировать раненое легкое и прекратить кровотечение, очистить дыхательные пути от крови.
После начала очищения Вэй Усяня от темной ци все оказалось куда хуже, чем виделось поначалу. Темная ци закрывала, держала такое количество повреждений, что было просто невероятно — как Усянь еще жив. Конечно, никуда с илинского постоялого двора они не двинулись, перевозить куда-то раненого в таком состоянии значило убить наверняка. Все силы и знания Вэнь Цин были брошены на то, чтобы залечить хотя бы самые обширные повреждения и самые критические ранения внутренних органов. Если бы она не справилась — Вэй Усянь умер, он все еще был близок к этому.
Но состояние не помешало ему настоять на своем присутствии при разговоре глав трех Великих орденов. И защищать тех, кого он считал нужным защитить.
— Глава Не не совсем прав, — наконец, заговорил Ваньинь. — Вэнь Цин спасла мне жизнь, помогла сестре, укрывала нас в илинском надзирательном пункте, пока мы не выздоровели. И на ее руках в самом деле нет ни капли крови, в этой войне ее ветвь клана Вэнь — самые безвинно пострадавшие. Она уже потеряла брата, мало того, что его до смерти забили звери в людском обличье на тропе Цюнци, так и потом, очнувшись после преображения, он выбрал уйти на перерождение, а не остаться единственным в этом мире лютым мертвецом с пробужденным сознанием.
— Да дайте ж мне договорить, — просипел, прерывая его, Вэй Усянь. Дернулся из рук Ванцзи, хотя это и было едва заметное трепыхание. — Глава Не... х-х-х... все правильно понял. Отчего-то убийца и палач, ставший ему побратимом, достоин почестей... Мх-х! За то, что ударил врага в спину! А целители, никому не делавшие зла — достойны смерти. О себе я не попрошу, не думайте. Я много чего натворил, плевать на меня. Но их спасите, если у вас еще осталась совесть!
Его губы снова окрасились ярко-алым, и Ванцзи, не в силах больше смотреть, как он себя истязает, двумя короткими тычками отправил его в сон. Ваньинь признательно кивнул ему и снова обратил взгляд на глав Не и Лань. Лань Сичэнь все время этого разговора сидел молча, на последнем пассаже Вэй Усяня нахмурился — ну как же, брат задел его побратима. Хотя сказана была чистая правда: Цзинь Гуанъяо, тогда еще просто Мэн Яо, переметнулся на сторону врага, пытал и убивал пленных. А его донесения и вроде как шпионаж в пользу коалиции Низвержения солнца — это все было лишь одним из способов подстелить соломки, если Цишань Вэнь падет. Гадюка-в-сиропе умудрился вывернуться из самой неблагоприятной ситуации, выставив себя героем, хотя он действительно всего лишь ударил в спину уже почти поверженному врагу.
— Ванцзи согласен с каждым словом Вэй Ина. Ванцзи не понимает, почему старшие не видят гнили и порока в том, кого назвали побратимом, но видят нечистоту в сердце того, кто просит и требует всего лишь справедливости, — внезапно разродился речью Ванцзи. И будто того было мало, продолжил: — Ванцзи попросил бы главу Не представить, что это его младшего брата лишили золотого ядра, истязали и сбросили с меча над Могильником. И единственным способом выжить и отомстить за свою потерю было принять в себя темную ци и научиться ею управлять. Ванцзи спрашивает: что бы сделал глава Не, увидев своего брата таким? Зарубил бы, не пытаясь даже разобраться в причинах? А что сделал бы в аналогичной ситуации глава Лань? — и пристально посмотрел в глаза уже своему брату.
Повисло молчание, тишина в комнате прерывалась только тяжелым, надсадным и булькающим дыханием главного виновника этого собрания.
— Можно было бы на этом и закончить на сегодня, но увы, есть еще один вопрос, требующий рассмотрения, — кашлянув, снова заговорил Ваньинь. — Речь пойдет о личных артефактах. Именно личных, можно сказать — именных даже. Скажите, глава Лань, как человек, привыкший соблюдать и букву, и дух закона, что вы думаете о требовании не просто показать личный заклинающий инструмент, к тому же — единственное в данный момент доступное оружие, но и отдать его в чужие руки?
— Но ведь у господина Вэй есть меч?
— Брат, ты что, оглох? — Ванцзи подскочил на месте, вцепившись в рукава пальцами, чтобы сдержаться. Жаль, у Ваньиня самого рукава были узкими, да еще и обмотаны ремнями, пришлось сгрести подол ханьфу на коленях, рискуя его порвать. — Ты не слышал меня? А вы, глава Не? Вы тоже не слышали, что я сказал? У Вэй Ина нет золотого ядра! Мне повторить? Нет! Золотого! Ядра! Он свой меч даже из ножен вынуть не может, потому что тот запечатался!
Ваньиню хотелось взять тот самый Суйбянь, который сейчас лежал в его цянькуне, и настучать этим двум... по головам. Они вообще слышали хоть слово из сказанного здесь? Или все это было бесполезной тратой времени? И им придется противостоять всему миру — вчетвером? Конечно, у него теперь был орден, но до былого величия Юньмэн Цзян еще долго, он лишь объявил новый набор адептов, а каким тот будет — кто знает. И вместо того, чтобы решать вопросы ордена, он сидит здесь, в проклятом Илине, и пытается убедить тех, кто вбил в свои деревянные мозги одну-единственную мысль и не может от нее отступить.
Снова повисла тишина, на этот раз куда более тяжелая.
— О чем мы говорим тогда, эрди? — тяжело проронил Не Минцзюэ. — Заклинателя без золотого ядра тьма сожрет очень быстро. И получим в итоге либо безумца с возможностью призвать целое войско мертвецов, либо труп.
Его ладонь снова легла на рукоять Бася.
— Ты играешь господину Вэй одну из запретных мелодий? — сухо поинтересовался Лань Сичэнь.
— Три. «Очищение сердца», «Чистоту небес» и «Безупречность», — честно признался Ванцзи.
— Ты знаешь, какое наказание полагается...
Договорить ему не дал сам Ванцзи, вздернул голову, процедил очень четко и раздельно:
— Знаю. Плевал я на правила.
Дар речи потеряли все присутствующие, возможно, и сам Ванцзи, осознавший, что он сказал. Ваньинь искренне не знал, что ему теперь делать и как спасать ситуацию. Потому что вот этим они, считай, отрезали себе все пути к...
— А они мне все-таки нравятся, Сичэнь. Смелые, маленько безрассудные, но готовые стоять друг за друга до конца, — вдруг хмыкнул глава Не. — Я поддержу твою защиту, глава Цзян. Хотя меня нынче на советах не особо и слушают, война-то закончилась, и славу урвал себе двуличный гаденыш.
— Ты не любишь а-Яо...
— Сичэнь, очнись, все вокруг видят его гнилую натуру, и один ты словно влюблен в него и не видишь ни единого недостатка.
— Мне нужно подумать, — почти грубо бросил глава Лань, поднимаясь и спеша выйти.
Из Ванцзи словно выдернули копье, он упал на край постели, бессознательным жестом сгреб в ладонь исхудавшие, с обломанными ногтями, пальцы Вэй Усяня.
— Подумать тут нужно всем, а вам еще бы и отдохнуть. Думаю, увидимся завтра, — Минцзюэ тоже поднялся и вышел, оставляя их одних.
Впрочем, в комнату вскоре прибежала Вэнь Цин, сходу разворчавшись, что два оболтуса не уследили за одним идиотом, и этим немного развеяла повисшие над ними тяжелые тучи.
— Как считаешь, глава Не сумеет уговорить твоего сюнчжана?
Ванцзи молча пожал плечами. Он, кажется, уже ничего не понимал — ни ситуации, ни себя, ни путей разрешения. Ваньинь счел, что совет отдохнуть и подумать в тишине лишним не будет, Вэнь Цин попросила оставить ее и пациента в покое хотя бы на ночь, и он увел Ванцзи в снятую на двоих комнату.


========== 5. Балаган ==========


Конечно, все причастные тянули время, как могли.
Ваньинь знал, что на ближайшем совете его попытаются растерзать, ведь он в буквальном смысле не оправдал ожиданий зажравшихся ланьлинских сволочей, взбрыкнул, как им наверняка казалось.
Не знал он, как все-таки решит действовать глава Лань. После того разговора в илинской гостинице Лань Сичэнь отбыл, так ничего и не ответив. Утром глава Не подтвердил, что поддержит юного главу Цзян, а на вопрос о побратиме только угрюмо отмахнулся. Кажется, с высокой клятвой пред Небесами и Землей эти трое поторопились. Ваньинь не очень хорошо понимал, точнее, не понимал вообще, зачем она была, учитывая, что старший из побратимов категорически не верил и не доверял младшему. Разве что только затем, чтоб этого младшего держать в поле зрения?
Времени на то, чтобы полностью исцелить раны и восстановить силы Вэй Усяня, им, конечно же, не дали. Те три недели, которые они вынужденно провели в Илине, были такой малостью! Причем, он сам мотался в Юньмэн каждые два дня, разгребая дела и отдавая приказы, возвращался вымотанный, как тряпка. Но не мог не возвращаться: его присутствие благотворно сказывалось на брате. Ну, так утверждала Вэнь Цин: он прекращал упрямиться, глотал пилюли, пил отвары и терпел иглоукалывание хоть и с видом пытаемого узника, но без нытья. Ванцзи, остававшийся с ним рядом неотлучно, внезапно научился закатывать глаза на слабые протесты «мученика медицины», говорить больше трех слов в сутки и отучился на все вопросы отвечать многозначительным «Мгм». Последнее — из-за все того же поганца-Усяня, который повадился на каждое «мгм» отвечать «ась?» и делать вид, что оглох. Глядя на это, Ваньинь и сам каждый раз хотел закатить глаза, но сдерживался: дурацкая привычка и некультурно.
— Эти двое ругаются, как старые супруги, — устало ворчала Вэнь Цин, и ему становилось ее искренне жаль: дева Вэнь осунулась, под глазами залегли тени, хрупкая фигурка стала еще тоньше, и купленное для нее простое серое платье болталось на плечах, словно стало велико.
— Понимаю. Они так с самого начала войны. Но теперь хоть без злобы.
— Понимаешь? — она вскинула на него слегка удивленный взгляд.
— Ванцзи его любит, давно и пока что безответно, потому что до моего шисюна все личное доходит... ну очень долго. Наверное, если ему эти слова в уши прокричать — он и то не поймет. Хотя сам же без него жить не может, «Лань Чжань то, Лань Чжань сё»! А я... Я вообще любить не умею. Я собственник, дева Вэнь. И то, что счел своим, из рук выпускать не собираюсь.
Она ахнула и прикрыла рукавом лицо, Ваньинь рассмеялся, горько и невесело. Раньше дев смущал брат, теперь вот Вэй Ин не видит никого, кроме своего заклятого «друга», который категорически «мы не друзья», потому что по уши втрескался, а сказать — язык деревенеет, да и услышавший словно глохнет. А он... А что он? Только дикая, многодневная усталость спасает от позора (и тяжелый шелк ханьфу еще, да), а тяжелое состояние шисюна и то, что с Ванцзи надо быть поделикатнее — от того, чтобы просто завалить обоих в койку и показать, кто тут чей и в каком смысле.
— Когда все это кончится, орден Юньмэн Цзян станет самым скандально известным во всей Цзянху. Родители меня проклянут. Сестра тоже. Боги и будды... Как же я устал.
Он совсем не ожидал того, что дева Вэнь погладит его по голове, утешая, как, должно быть, утешала своего брата.
— Все наладится, глава Цзян.

***

Налаживаться это самое все не торопилось.
Из Илина они все-таки перебрались в Пристань Лотоса, так что Ваньинь покривил душой, конечно: хотя бы необходимость мотаться туда-сюда отпала. Зато навалилось столько работы, что он периодически выл — в прямом смысле — утыкаясь в ладони, сидя за столом, заваленным горами свитков, писем, расписок и счетов.
Нет, его готовили к роли наследника и будущего главы. И готовили с раннего детства, вот только тогда он, идиот, думал, что родители будут всегда, и многое пропускал мимо ушей, убегая с шисюном и шиди дурачиться, стрелять по воздушным змеям, ловить фазанов и гулей, воровать лотосы... А должен был в это время постигать нелегкую науку управления финансовыми потоками провинции, отслеживание путей контрабанды или тонкости сбора налогов. Как же ему сейчас было трудно с этим всем!
Но в шисюне внезапно проснулась ответственность, а Ванцзи он просто внаглую припахал без спроса. В кабинете главы сама собой образовалась уютная кушетка с десятком подушечек, на которой с видом хозяина гарема возлежал Усянь, проверяющий счетные книги — ему это, неожиданно, давалось куда легче, чем самому Ваньиню. Рядом с ним, за дополнительным столиком, в безупречно благопристойной позе располагался Ванцзи, перемежая разбор писем с прошениями игрой на гуцине, от которой отступала головная боль и отчаяние. Идиллию не прерывали даже визиты сестры, приносившей им чай и еду, напоминавшей о времени сна. Иногда она подсаживалась к Ваньиню, забирая себе часть бумаг, но чаще все-таки брала на себя управление резиденцией, исключая только тренировки адептов да просмотр претендентов.
В таком порядке прошла еще неделя, и вот — письмо-приглашение на Совет, и снова в Ланьлине. Похоже, кандидатура нового Верховного Заклинателя окончательно определилась. Это бесило до скрежета зубовного.
Почему не глава Лань? Или Не? Почему именно этот хитрый, скользкий, запятнавший свою честь и честь заклинателя гад? Если бы не эта самая честь и тысячи условностей, Ваньинь вызвал бы Цзинь Гуаншаня на поединок и убил — без жалости и сожалений. И точно так же удавил бы Гадюку-в-сиропе, чтобы хоть немного разгрести дерьмо в том месте, куда собирается отдать — и уже совсем скоро — свою любимую сестру. Намекать о том, что неплохо было бы молодому Павли... то есть, наследнику Цзинь повнимательнее присматриваться к тем, кто его окружает, а то всякие Цзысюни да Гуанъяо так и норовят нагадить на пути — было бесполезно. Влюбленный Павлин — да фазан он недоощипанный! — токовал и гнездился, это Ваньинь точно знал — сам привез ему лучших семян лотоса, которые точно проросли бы даже в луже, посоветовал поумерить роскошь покоев будущей младшей госпожи Цзинь, потому что сестра не привыкла к золоченому... всему, вплоть до отхожего места.
Подспудно Ваньинь понимал, что ему нужно заслать в Ланьлин, в Башню Кои минимум пару шпионов и держать руку на пульсе. Проблема была в том, что у него не было настолько подготовленных людей. Рискнуть и отправить тех, кто уже есть? Он выпросил у тетушек Юй двух служанок для сестры (и заплатил за них немало серебра и нефрита, ничуть не жалея), сразу же, как только была возобновлена помолвка. Иньюй и Чженьюй приехали уже через неделю после охоты на Байфэн и с того дня от сестры не отходили ни на шаг. Если б можно было — он бы выкупил у тетушек еще десяток отлично обученных боевых стерв и заслал их всех под видом служанок в Башню Кои. Но увы, традиции! Из отчего дома в дом мужа невеста может взять только двух, остальной штат прислуги должен обеспечить оный муж.
Поручить девам отравить Гада и Гадюку-в-сиропе, что ли? Нет, нельзя. Хотя и очень хочется. Но нельзя. Все перемены в структуре власти в Ланьлине должны были исходить только изнутри клана. Он просто не имел права вмешиваться. К тому же у него не было опыта в придворных интригах, он мог бы сразиться в открытом бою и даже иметь некоторую уверенность в победе, но никак иначе.
— Плохие вести? — тихо спросил Вэй Ин.
После ранения он все еще не мог ни хохотать, как привык, ни громко говорить — боль в груди напоминала тотчас о необходимости беречься.
— Вызов на Совет.
— Полечу с тобой.
— Куда? Кости, что, уже срослись?
Гуев шисюн упрямо сжал губы. Конечно, не срослись. Эти переломы вообще только недавно открылись, когда тьма начала покидать самые глубокие части тела — кости, в которых таилась, сдавая позиции. Вот тогда-то Усянь взвыл взаправду. В последние дни он мог спать только под действием обезболивающих пилюль и игл Вэнь Цин. Днем же предпочитал забивать боль работой, наверное, именно это и стало причиной его помощи.
— Ты сидеть не можешь ровно, куда тебе лететь? Забудь и даже не думай в эту сторону.
— Но ведь это из-за меня...
— Не, я всегда знал, что самомнение у тебя выше Священных Гор, — «восхитился» Ваньинь. — Но чтоб весь мир Цзянху вокруг тебя крутился? Вот бесстыдник!
— Цзян Ваньинь! Ах-кх-кха...
Ага, больно? Нечего на своего главу кричать!
— Вэй Усянь! Не пререкайся, бесполезно. Ванцзи, ты полетишь?
— Нет. Присмотрю.
— Спасибо, — искренне поблагодарил Ваньинь. — Пожалуйста, не давай ему навредить себе. Вэнь Цин, конечно, справится с его буйством, но тебя он слушается охотнее.
Оба вспыхнули, как два красных фонаря, вернее, три: Ванцзи всегда краснел, начиная с ушей, и Ваньинь мысленно захохотал, как яогуай, волевым усилием удерживая на лице выражение предельно мрачное, привычное обоим жертвам его извращенного юмора.
Жаль, времени было мало — следовало готовиться к поездке.

***

Зимой Башня Кои выглядела отнюдь не так ярко, как в сезон цветения пионов сорта «сияния средь снегов». И больше всего казалась золоченой игрушкой, оброненной в грязь глупым ребенком. В Ланьлине только главные улицы и дорога к резиденции были вымощены камнем. Стоило свернуть в переулок, как лошадь по бабки проваливалась в месиво из нечистот, грязи и талого снега. Что уж говорить о дорогах, ведущих к городу?
Ваньинь мог бы полететь на мече — управился бы за два шичэня, правда, замерз бы, как последний щенок. Но он выехал за неделю до Совета в надежде, что дорога по земле даст ему время собраться с мыслями, выстроить несколько стратегий как защиты, так и нападения. Ну и посмотреть, конечно же, как дела в отдаленных регионах провинции. Большую часть пути он проделал по воде, останавливаясь на ночевки и в крупных портах, и в мелких прибрежных деревушках. Лошадей купил для своего отряда уже на самой границе с Ланьлином, так что грязь помесить пришлось совсем недолго — полтора дня. Спасибо Ванцзи — поделился клановыми заклятьями, позволявшими сохранить одежду и обувь в чистоте, а то даже за полтора дня по такой распутице приехали бы в Золотой город не люди, а комки грязи.
Искать гостиницу не стали, сразу же направились к вратам Башни Кои. Они явились вовремя, Ваньинь знал, что совет начнется только завтра. Но стражи смотрели на него так, словно он в прошлый раз на воротах бранное слово начертал и теперь похвастать этим приехал. Сердце нехорошо, тяжело забилось в ребра. Бросив лошадей у подножия лестницы, он приказал встать на мечи, и плевать на этикет, все равно их никто не встречал. Один фэнь — и они спешились у входа в павильон Несравненного Изящества. За затворенными дверями слышался многоголосый шум, и уловив свое имя, рявкнутое голосом простуженного тигра, то есть, главы Не, Ваньинь без колебаний толкнул тяжелые створки, проигнорировав стражей, которые, впрочем, не сделали ни движения, чтобы ему помешать.
— Доброго вечера, господа. Этот удивлен — неужели на его приглашении секретарь поставил неверную дату?
Улыбаться, когда хочешь убивать. Этому он научился у шисюна. И самой улыбке, кажется, тоже — ближайшие главы, увидев ее, побледнели и слегка откачнулись в стороны. Он смотрел на главу Цзинь, как-то слегка спавшего с лица, на застывшее лицо главы Лань и гневное — главы Не, и понимал, что успел, кажется, очень даже вовремя.
— Что ж, забудем. Этот просит прощения за опоздание. Не мог бы глава Цзинь озвучить повестку дня еще раз?
Приходилось стоять — места для его делегации в зале не было. И все вокруг прекрасно понимали, что он это видит и знает. И что слуги сейчас суетливо готовят столики и подушки в отдалении от мест, предназначенных Великим орденам — а это такое явное нарушение этикета, что просто ой-ей-ей! Все равно что во всеуслышание заявить, что вас тут не ждали, а вы приперлись. О-ча-ро-ва-тель-но!
— Э... Глава Цзян, прошу, присаживайтесь. Так мы обсуждали...
— По какому праву глава Цзян забрал беглых каторжников, преступников из Вэнь, и увел их на территорию Юньмэн Цзян, — лениво, но все еще с порыкиванием, перебил его Не Минцзюэ. — И что делать с тем, кого называют Ушансе-цзунь, то есть, Вэй Усянем, и почему никак, совсем никак нельзя оставить в его единоличном владении такую заманчивую игрушку, как демоническая Тигриная печать. Есть, что ответить, глава Цзян?
Ваньинь прокрутил на пальце Цзыдянь, позволив кольцу рассыпать сноп лиловых искр, снова растянул губы в улыбке:
— Конечно, глава Не. На все вопросы. Но мне удивительно, что их задавали... хм... в мое отсутствие. Очень уж напоминает тот совет в Цинхэ, когда решалась судьба ордена Цишань Вэнь. Неужели высокое собрание решило приравнять орден Юньмэн Цзян к вэньским псам?
Ваньинь помолчал, обвел «высокое собрание» взглядом, позволив себе выразить им все кипевшее внутри, краем глаза замечая острые искры проскальзывающих в волосах вспышек. Такое теперь бывало часто, после того как он стал хозяином Цзыдяня.
— Что ж, начнем с первого вопроса. Каторжники, как сказал глава Не. Вот только люди, которых с тропы Цюнци увел мой старший адепт Вэй Усянь, не были каторжниками. Этих людей, не являвшихся воинами и не бравших в руки оружие во время войны, приказом главы Цзинь после победы переселили из Цишани в окрестности Илина. И после произволом некоего Цзинь Цзысюня хотели превратить в наживку на Ночной охоте, а после отказа участвовать в подобном — бросили в качестве наказания на каторжные работы. Позвольте-ка мне спросить, господа, с каких это пор праведные заклинатели используют людей, мирное население — как приманку для злых духов? Это что, заразно? Такое практиковали твари из поверженного ордена Цишань Вэнь! Кто позволил его победителям уподобляться им?
— Согласен, — поднялся Не Минцзюэ. — Это абсолютно неподобающее для праведных заклинателей деяние. И потому повторюсь: я за то, чтобы этих людей отдали под поручительство и ответственность главе Цзян, раз уж он добровольно решил взвалить на свои плечи такую обузу.
Цзинь Гуаншань поджал губы, бросил нечитаемый взгляд на своего ублюдка, и тот, придвинувшись, что-то зашептал ему на ухо.
— Хорошо, если глава Цзян так хочет присматривать за этой кучкой вэньских псов, он может это делать...
— Благодарю, — спрятав насмешку, легко поклонился Ваньинь. И явно не дал Цзинь Гуаншаню продолжить, потому что тот нахмурился и поднял веер к лицу. Ваньинь же продолжил: — Что касается Вэй Усяня — то он был, есть и будет моим помощником и правой рукой. Все, что сделано им, может рассматриваться как мой приказ. И прозвище, данное ему неизвестно кем, я считаю неуважительным и оскорбительным. Называя его так, любой заклинатель независимо от силы и возраста рискует получить от меня вызов на поединок. Я напомню: Вэй Усянь является моим братом. Мой отец был ему ифу, и Вэй Усянь всегда был для него янцзы. Любые другие толкования, слухи и сплетни я буду считать оскорблением моей семьи и памяти покойных родителей. Любые вопросы, которые вы хотите задать моему брату, вы можете задать мне.
Он замолчал, снова прокрутил Цзыдянь на пальце, позволив коротким молниям окутать руку. Снова обвел взглядом зашушукавшихся змей, внимательно посмотрел на главу Лань, все еще не зная и не понимая, как тот будет реагировать на все сказанное. Застывшее каменной маской лицо Лань Сичэня не выражало никаких чувств, губы были крепко сжаты, рук он не видел, но мог предполагать, что они либо спокойно лежат на коленях, либо стиснуты в кулаки, и скорее второе. Будь Лань Сичэнь спокоен и безмятежен, он бы держал в ладонях гайвань с чаем, а не прятал руки под стол.
Когда глава Лань поднялся с места, это не стало неожиданностью.
— Почему же ваш брат сегодня не явился на Совет, глава Цзян? Почему вместо него отвечаете вы?
— О, это просто, глава Лань. Наверное, всем присутствующим здесь достопочтенным заклинателям, как прославленным мастерам Дао Меча, известно, что темная, иньская ци не способна исцелять?
Он подождал, пока зал не наполнится неуверенными, но согласными выкриками, поднял руку, призывая тишину.
— В самом начале войны Вэй Усянь попал в плен к Вэнь Чао и его прихвостням, подвергся пыткам и в итоге был сброшен с высоты полета меча над горой Луаньцзан. Естественно, что он был сильно покалечен, но даже в таком состоянии сумел совладать с темной энергией, подчинить ее и использовать для сражений в войне. С ее же помощью он поддерживал свое тело в таком состоянии, что со стороны не были заметны его травмы. Сейчас, когда он проходит очищение, все они открываются, и хвала богам, что это происходит не сразу, а постепенно. Можно считать, что за временное отступничество с праведного пути Вэй Усянь расплатился целиком и полностью своими ранениями и перенесенными страданиями. Однако, могу уверить высокое собрание, что уже скоро этот достойный молодой господин будет здоров и сможет присутствовать на Советах, как и подобает моему помощнику.
— А как же темные артефакты, которые ему принадлежат? Ведь очистившись от темной ци, он больше не сможет ими воспользоваться?
— А какое отношение высокое собрание имеет к личным, собственноручно изготовленным именным артефактам моего брата? Простите, но разве вы, глава Цзинь, потребуете отчета у, скажем, главы Лань о том, что именно и как он делает со своим заклинающим инструментом? Полирует ли он свою флейту каждый вечер перед сном или только играет на ней?
Зал накрыла лавина смешков, плохо замаскированных под кашель, глава Лань внезапно покрылся некрасивыми рваными пятнами румянца, но что самое забавное — такими же пятнами пошел и Цзинь Гуанъяо. Ваньинь категорически не хотел знать, что там себе напредставляли все эти люди, он имел в виду Лебин — и точка.
— Хм? Так мне кто-нибудь скажет? Нет? Печать и дицзы Чэньцин останутся в личном владении Вэй Усяня, если только он сам не пожелает их уничтожить, разделить или каким-либо еще образом изменить, а так же передать кому-либо на хранение. В данный момент эти артефакты опечатаны в специальном хранилище, исключающем проникновение темной ци вовне, и не опасны.
Вэй Усянь, к слову, говорил, что воспользоваться Печатью сможет любой заклинатель, даже не идущий кривой темной дорожкой. Правда, только один раз и только активировать призыв мертвецов и тварей. А вот чтоб ими управлять, нужно было в самом деле стать чрезвычайно сильным темным заклинателем, настолько сильным, чтобы внутренняя тьма превосходила темную ци Печати. В противном случае все возвращалось к первому варианту. И именно поэтому чудовищный артефакт в данный момент действительно был спрятан в самые мощные сковывающие зло печати, опутан сотнями самых сильных талисманов и помещен в экранирующий эманации иньской ци сундучок, а тот, в свою очередь, так же был расписан печатями и оклеен талисманами и помещен в цянькунь, расшитый запирающими заклятьями. И вся эта сложная конструкция пока что хранилась в потайном отделении сокровищницы ордена и жутко, на самом деле, нервировала Ваньиня. Усянь сказал, что рассчитает ритуал уничтожения Печати, но сразу предупредил, что это дело не для одного и даже не для двух заклинателей. А еще сказал, что уничтожать такую штуку глупо и недальновидно, если ее можно использовать во благо. Ваньинь тогда хотел его побить, но воздержался, памятуя о травмах. А после, выслушав доводы — согласился. Только это пока что было освинцованной костью в его рукаве, и выбрасывать ее на стол он не торопился. Не сейчас. Еще не время, и точно не место.
— Если это все вопросы, которые касались моего брата и его артефактов, то, возможно, мы перейдем к обсуждению других тем? Глава Цзинь?
Ваньинь и не сомневался, что Цзинь Гуаншань предпочтет закрыть сегодняшнее заседание и все остальные вопросы решить завтра.
А если бы он решил переночевать эту ночь в гостинице, чтобы не являться в Башню Кои в пропыленной и пропахшей конским потом одежде? Ваньинь хмыкнул: ничего хорошего бы не было. Все решили бы эти сиропные змеи, и Не Минцзюэ в одиночку бы ничего не смог им противопоставить, разве что сообщил бы ему результаты, если б сумел поймать в одиночестве перед заседанием. Но Ваньинь так не любил помпезность Башни, что всегда являлся на Советы впритык ко времени начала. Стоило дома вознести молитвы и возжечь благовония: это духи предков, а может и матушки с отцом, надоумили его поторопиться.
Как же он, оказывается, ненавидел всю эту политику.


========== 6. Крылья (лапы и хвосты) ==========

Совет в Ланьлине не затянулся. Как Ваньинь и предполагал, его и собирали-то лишь затем, чтобы натыкать его носом, а в итоге «щенок» облаял и перелаял всю старую свору. Но о том, чтобы почивать на пуховых облаках не шло и речи, его орден все еще не имел устойчивой позиции, не восстановил численность адептов и не набрал силу, которую имел до войны. В то же время у Ланьлин Цзинь были и силы, и деньги, чтобы нанять небрезгливых и расторопных ребят, которые согласятся за звонкое серебро прирезать пока еще не способного самостоятельно отбиться заклинателя, могут попытаться, по крайней мере. С Вэй Усянем постоянно рядом Ванцзи, а талисманы-вампиры, которыми, оказывается, брат увлечен был с детства, потому и называются так, что работать начинают не от силы метнувшего их заклинателя, а от силы жертвы, к которой прилепятся. Легче от этого Ваньиню было не намного. Он не хотел бы не то что потерять — даже близко допустить опасность к тем, кто был ему дорог.
Вернувшись домой, Ваньинь с новыми силами вгрызся в дела, замечая, что сравнивать себя с собакой стало почти привычно. Вот к слову о собаках! Он намеревался исправить то, что не исправил отец, а именно — перебороть страх брата к этим чудесным животным и снова завести в Пристани Лотоса псарню с «псами-оборотнями». Очень нелишними будут такие охранники, да и на гулей с ними часто охотились — псы прекрасно чуяли нечисть и нежить. Так что — решено, он достанет сперва парочку молочных щенков и заставит брата их выкармливать лично. Нельзя бояться того, что у тебя в руках пищало, обсасывая пальцы.
Действовать за спиной у Вэй Усяня он не стал: честно предупредил, что договорился о щенках и чего именно ждет от брата. Тот тут же заскулил и забился в угол кушетки:
— Ваньинь, ты же обещал!
— Я обещал, что буду отгонять от тебя всех собак — и отгонял. Но сейчас мне нужно, чтобы с тобой рядом постоянно был защитник. Не только твой белый и пушистый Лань Чжань!
«Белый и пушистый» негодующе замычал, снова светя на всю округу алыми ушами, брат поперхнулся воплем и захлопал глазами.
— Послушай, пора перерасти детские страхи. Тебе уже двадцать, ты взрослый и сильный, а щенки будут размером с твою ладонь. Ты не можешь всерьез их бояться, — сев рядом, он сжал мелко трясущуюся руку брата, вспоминая, как выглядел отец, когда ему нужно было успокоить и уговорить Усяня. Это, кажется, сработало: тот притих, хотя в глазах все еще стояли слезы. — Ну же, они сами в первые дни будут бояться всего, попав в незнакомое место. Ты станешь их кормильцем, тем, кто дает безопасность и тепло, еду. Они быстро привяжутся, будут считать тебя вожаком. Вернее собаки-оборотня нет существа на свете. Они будут готовы отдать жизнь за тебя. И мне будет спокойнее. Ну же, дагэ.
Он впервые назвал Вэй Усяня вот так вслух, и до того, кажется, это тоже дошло. Усянь замер, неверяще глядя на него.
— Ты согласен? Я не стал приносить щенков, не предупредив. Я хочу, чтобы ты сам решил: бороться со слабостями или потакать им?
Фэнь спустя брат едва заметно кивнул, безвольные пальцы в ладони Ваньиня напряглись, завершая пожатие.
— Х-хорошо, я... буду... Я постараюсь.
— Вот и славно. Мне обещали трех щенков, каждому по одному, думаю, будет честно.
— И... мне? — изумленно подал голос Ванцзи.
— Мы не в Облачных Глубинах, здесь питомцы только приветствуются. Или ты собираешься бросить нас и улететь, подставлять спину под кнут за нарушение правил?
Ванцзи смешался так явно, что Ваньинь не смог противиться желанию чем-нибудь в него бросить, схватил попавшуюся под руку подушку-валик и внезапно даже попал.
— Ты! И думать не смей!
— Мы тебя никуда не отпускаем, — подал голос Усянь, и звучало это на изумление твердо. На удивленный взгляд пожал плечами: — Я же не слепой и не дурак.
Брови Ваньиня поползли еще выше, и уже он схлопотал подушкой по голове, хоть это и стоило Вэй Ину явно болезненного рывка.
— Взгляды. Я мог ошибиться в первые разы, да я и ошибался, просто не говорил ничего. И могу ошибаться сейчас, конечно, я все еще не понимаю... Ваши переглядки, и как вы смотрите на меня...
Боги и будды, как же он краснел — он в жизни никогда так не краснел! Ваньинь испугался, что он сейчас вспыхнет, как хочжэцзы. Похоже, пора было расписать все происходящее в свиток каллиграфией, пока его дурной на голову и совершенно неловкий в чувствах братец не наговорил лишку.
— Я одинаково смотрю на вас обоих, — сказал Ваньинь, отрезая себе и всем остальным пути к отступлению. — Собственнически. Я не готов потерять ни одного из вас.
Алый огонь с ушей Ванцзи переползал на все лицо, краснел он явно красивее, чем его старший брат, гармоничнее.
— Если еще прямее, то я собираюсь в будущем опозорить клан Цзян тройственным союзом обрезанных рукавов. Вообще-то я не так собирался признаваться, но уже поздно и слово сказано.
Вэй Ин что-то тихо пискнул и согнулся, зажимая лицо ладонями. Потом загнусавил из-под них:
— Нельзя же так, Цзян Чэн, я же так помру, и сам виноват будешь! Дай тряпочку.
Бо-о-оги! У него носом кровь пошла... Ваньинь хрюкнул, пытаясь подавить неуместный смех, мокрую тряпку пришлось подавать совершенно растерянному и пока что не вернувшему дар речи Лань Чжаню. Он так суетился, что уронил миску с водой и чуть не споткнулся об нее. Поймав его за рукав, Ваньинь заставил сесть рядом, отобрал тряпицу, плюхнул на нос брату и выдохнул из себя смешок.
— Кто-то против? Лань Ванцзи, не молчи, здесь нет богов, читающих в душах.
Очень хотелось коснуться губами этих маковых скул, искусанных в волнении губ. Ваньинь сдерживался, было пока не время.
— Нет, — хрипло выдавил из себя Ванцзи.
— Что именно нет?
— Не против.
— Пресветлая Гуаньинь! — все еще гнусаво подал голос из-под тряпки и ладони Вэй Ин. — Не верю своим ушам!
— И зря. Это ты у нас часто, много и не по делу болтаешь. Я спросил: ты против? — прикрикнул на него Ваньинь.
— Нет! — брат словно бы испуганно съежился, выглядывающий из-за челки глаз был большим, почти круглым — но в нем на глубине зрачка безумным озерным драконом кругами ходил смех.
Кто бы сомневался, что первым же делом Вэй Ин переведет все для себя в шутку, потому что боится, боится, дико боится привязанностей. Признаваться боится, боится, что отнимут, что обольют презрением, оттолкнут. Раньше Ваньинь не замечал, как же много в его задиристом, смешливом, сильном и смелом шисюне этого липкого, темного страха. И сейчас, заметив, поняв — понял и свою, немалую долю вины в том, что он там был, копился на дне души. Может, именно этот страх заставлял ее — душу Вэй Усяня — притягивать тьму?
— А-Сянь, — он никогда так не обращался к нему, и уже это заставило брата напрячься — словно натянули незримую струну. Но повторил, терпеливо, медленно: — А-Сянь, я не шутил. Я... люблю вас обоих.
Ложь далась легко, соскользнула с языка, вспорхнула изо рта легкокрылой ласточкой, заметалась по комнате. Если б умел любить, а не только желать присвоить, наверное, он бы не смог ее выпустить так же легко — пришлось бы выдирать эти слова из себя с кровью, с ошметками ободранного ими горла. Он почти возненавидел себя за эту ложь, глядя, как стекленеет, заливается прозрачной влагой взгляд названного брата, как дрожит и мечется в нем, внутри, за ребрами, бьется слабыми крыльями вера. Он не мог позволить себе отступить — и тем сломать эти крылья.
— Люблю. Обоих. И никуда не отпущу, никому не отдам. Даже если придется ввязаться в войну со всеми кланами.
— Не придется, — плечи вдруг накрыл широкий белый рукав, тонкие пальцы, жесткие от струн и рукояти меча, стиснулись, обещая поддержку. — Не придется. Я напишу брату, объясню ему все еще раз, два — сколько потребуется. Попрошу отпустить меня.
— А если не выйдет?
— Значит, отошлю ему клановые одежды и знак.
— Станешь Цзян?
— Стану.
— И ленту к гуям им отошли. Все равно ты одну на двоих не поделишь.
— Пф, у меня есть запасная.
Ваньинь не поверил своим ушам: его Нефрит шутил? Впрочем, это ладно, а вот брат, кажется, так ничего не понял, даже после тех последних предвоенных стрельб в Цишань Вэнь и охоты на Байфэн.
— А при чем тут ленты?
Они с Ванцзи переглянулись, одинаково закатили глаза.
— Ты же столько раз переписывал правила — и не запомнил?
— Ну, может и переписывал, я не запоминаю то, что мне не интересно, — нахально усмехнулся Вэй Усянь.
— Бесстыдник, вот так открыто признался?
— Мы не в Облачных Глубинах, — вернул ему его же слова брат. — Так что там с лентами?
— Может касаться только близкий член семьи: родитель, супруг или ребенок. Нельзя позволять ее касаться кому попало...
Вэй Ин надулся и снова слегка покраснел. Вспомнил, поганец, как руки тянул к той ленте. И как опозорил, считай, Ванцзи перед всеми на стрельбах в Цишани.
— Ладно, про ленты поговорим потом. В последний раз спрашиваю и хочу услышать четкий ответ: вы согласны стать моими спутниками на тропе совершенствования? — вздохнув, задал наконец четко сформулированный вопрос Ваньинь, и услышал то, что так долго ждал:
— Да.
— Да.

***

Угрозу-обещание насчет щенков следовало выполнять, пока неугомонный «шило-в-заднице» шисюн не может встать и сбежать. Так что уже на следующий день после судьбоносного разговора Ваньинь принес в кабинет корзинку, в которой возились и жалобно попискивали три меховых клубка — в младенческом сером пуху, с пока еще даже не стоящими ушками и больше похожими на тощие прутики хвостиками. Но это были самые настоящие шапицюань, лучшие в мире охранники и бойцы. Увидев их, любой нормальный человек бы умилился. Вэй Усянь нормальным не был — он заскулил от ужаса и закрыл глаза.
— Перестань, боги и будды! Посмотри, они же размером с твою ладонь!
— Это собаки... — умирающим голосом возразил Усянь.
— Детеныши. Щенки молочные. Открой глаза и выбирай, какого тебе. Учти, ухаживать будешь за ним только ты. Сдохнет — будешь виноват опять же ты.
Это было жестоко, но только навесив на брата ответственность за чужую жизнь, Ваньинь мог пересилить его страх.
— Н-нет, ты не можешь...
— Могу и сделаю. Лань Ванцзи, тебе запрещаю ему помогать. Сам, все сам.
— Мгм, — Ванцзи бросил на брата виноватый взгляд, но согласно склонил голову.
— Это жестоко, — плаксиво скривился Вэй Усянь, но дрожащую руку к корзинке все-таки протянул.
Щенки закопошились активнее, запищали и принялись тыкаться мордочками в воздух, учуяв тепло.
— Что это они?
— Голодные. Выбирай скорее, какой твой будет, и я отнесу назад. Пока что их кормит сука, но скоро будем кормить мы сами.
Брат осторожно тронул кончиками пальцев пуховые спинки, Ваньинь, внимательнейше наблюдавший за ним, заметил, как расширились его глаза. Прикосновение стало смелее. Почему он в детстве не сделал этого? Хотя... ладно, его щенки были уже намного взрослее и страшнее, чем эти крохи, ничего бы не вышло.
— А-Сянь. Назови своего и моего щенков сам.
Решившись, Вэй Усянь наконец подхватил двух крох на ладони, протянул одного из них Ваньиню и улыбнулся:
— Пусть будут Хуали и Шаояо.
Ваньинь, хмыкнув, ощутил, как в груди потеплело. Брат помнил... помнил имена его собак? И это можно было принять, как извинение за то, что из-за него их тогда отослали из Пристани Лотоса на одну из застав? Он взял приготовленные заранее ленточки: белую, лиловую и красную, и аккуратно повязал щенкам.
— А имя твоего щенка, Лань Чжань?
— Сяоюнь, — невозмутимо отозвался тот, поглаживая звереныша и едва заметно — даже для внимательного взгляда — млея.
— Вот и отлично, — подытожил Ваньинь, собирая щенков обратно в корзину.

***

Свадьба сестры приближалась быстрее, чем хотелось бы. Ваньинь не сбился с ног, готовя ее, только потому, что помогали ему всем орденом. Для людей Юньмэн Цзян Яньли была солнышком, благоуханным лотосом, драгоценностью Ляньхуа. И если уж она влюблена в поганого цзиньского Павлина, то хотя бы проводить ее в замуж надо было так, чтоб все было безупречно. В Ланьлин Ваньинь мотался, словно на императорскую службу. Кроме Цзысюаня и госпожи Цзинь, остальные встречали его холодно и сдержанно. Ему было абсолютно безразлично, как относятся к нему, но Павлина он предупредил: одно только слово сестры, что ей в Башне Кои плохо, и последствия для ордена Ланьлин Цзинь будут ужасающи. Гуй болотный его знает, поверил тот или нет, но для Ваньиня была ясна цель: сделать так, чтобы орден Юньмэн Цзян снова встал вровень, а то и превзошел остальные три Великих ордена. И если для этого понадобится вывернуться наизнанку, он вывернется.
Он набирал адептов, вербовал бродячих заклинателей, искал — и, главное, находил учителей. Пополнял дальние гарнизоны, опустевшие во время войны, отстраивал заставы в самых глухих уголках провинции, заключал договоры на поставку леса, рыбы, лотосовых семян и корней, лекарств, речного жемчуга. Крутился, как ветряк, скинув почти всю документацию на шисюна и Ванцзи.
Лань Чжань, отослав в Гусу уже пять писем и не получив ни одного ответа, стал мрачен, слегка оживляясь только в редкие часы совместных посиделок за чаем, когда сам Ваньинь, хоть и клевал носом, но еще был способен поддержать беседу ни о чем, Вэй Усянь откровенно спал с открытыми глазами, даже во сне умудряясь что-то бормотать, а Ванцзи молча играл на гуцине, но больше сидел, втиснувшись между ними, и в его голове варились темные и тяжелые мысли. В один из таких вечеров он снял свою ленту и вынул из рукава вторую, протянул обе им — и они так же молча протянули ему свои руки. На следующий день Ванцзи попросил у Ваньиня комплект формы адепта его ордена и получил его, белые «траурные» одежды он свернул, запечатал в цянькунь и отослал с нарочным в Гусу. В ту ночь по своим покоям они так и не разошлись: пережить предательство было легче вместе.
Ваньинь старался не задумываться о том, кто же кого предал: Ванцзи свой орден или Лань Сичэнь — своего брата. Потому что если задуматься, собрав из случайных редких обмолвок, молчания, виденного до войны, на войне и после нее — то Лань Сичэнь и Лань Ванцзи оказывались преданными с самого рождения теми, кто был обязан о них заботиться. Искусственно взращиваемая преданность чему-то абстрактному вроде блага ордена, клана — никогда не смогла бы сравниться с тем, что могли привить родители просто своим примером. Он думал: я смог, я увел шисюна и себя с этой гибельной тропы в никуда, от самого края пропасти — но увел. Но не знал, куда ведет теперь уже двоих доверившихся ему слепо-глухо-немых, не важно, что со всеми чувствами у них все в порядке. Он и сам был калечной, бескрылой птицей, которой по недосмотру богов достались два чужих крыла. Он наживо пришивал, прибинтовывал эти крылья к своим ранам, но сможет ли он на них взлететь?


========== 7. Жадность ==========

Определенно, с момента, как Ваньинь решил во что бы то ни стало спасти брата, богиня удачи словно подыгрывала ему, в последний миг переворачивая кости. Это ощущение «последнего мига» было настолько явным, что у него холодело нутро и замирало сердце.
Этот визит в Ланьлин был внеурочный, приходить в резиденцию чужого ордена через главные ворота Ваньиню надоело, и Цзинь Цзысюань уже давно показал ему собственную «потайную калитку» — один из выходов для слуг, где всегда дежурил кто-то из его доверенных соратников, с которыми прошли войну от начала до конца. Ваньинь тогда еще, помнится, покивал, мол, не совсем Павлин безнадежен.
В этот раз его так же тихо пропустили внутрь, выдав золотистое пао. Одежду и прическу он сменил еще на постоялом дворе, давно уяснив, что никто не смотрит слугам в лицо, достаточно лишь мазнуть по краю века алым да воспользоваться пудрой — и он уже неотличим от тысячи прочих слуг Башни. Цзысюань, хоть и посмеивался, выбешивая его, но ничего не говорил вслух, принимая эту причуду будущего родича.
Ваньинь быстро, делая страшно занятой вид, шел к павильонам, которые предназначались для молодоженов: именно там сейчас проводил большую часть времени Цзинь Цзысюань, возясь со своим любимым бзиком: лотосовым прудом. Вот хотелось ему для жены сделать в золотой клетке кусочек ее родного дома, может, он и прав был — это помогло бы Яньли привыкнуть.
В этот раз Цзысюань на берегу пруда или по колено в воде не мелькнул, пришлось свернуть к жилым павильонам, почему-то совсем безлюдным: обычно здесь крутились еще слуги, заканчивавшие приготовления. Ваньинь сжал кулаки и ускорил шаг. Почти вбежал в тот чайный павильон, где они иногда пили чай, если он являлся с визитом «официально» и зарычал от ощущения неизбежно уходящего времени: чайный столик был перевернут, тело наследника Цзинь лежало за ним, скрюченное, словно от нестерпимой боли, на губах пузырилась желтовато-бурая пена, а пальцы сжимали сорванную с чужого пояса безголосую подделку под юньмэнский клановый колокольчик. Грязно выругавшись, Ваньинь сгреб почти дохлого Павлина и нашарил в рукаве талисман переноса, мысленно обещая шисюну привселюдно поклониться за идею.
После того, как они втроем много раз обсудили все, что происходило и происходит, Вэй Усянь стал параноиком похлеще самого Ваньиня, едва ли не клятву стребовал с них с Ванцзи, что обзаведутся такими талисманами, настроенными на ту самую деревушку в горах, которую уже весьма неплохо обжили остатки Вэнь. И даже сам их нарисовал, как всегда — намудрив что-то свое. Довольно долго, кстати, мудрил, обложился полусотней книг в библиотечном покое, невнятно радуясь тому, что запасливый (и очень жадный) шиди после битвы в Безночном догадался обнести тамошнюю библиотеку. Ваньинь, конечно, большей частью возвращал свое, награбленное Вэнь после резни в Пристани Лотоса, но и сверх того ссыпал в цянькуни все, до чего руки дотягивались. Десяток точно заполнил, прежде чем опомнились «союзнички» из Гусу Лань и Ланьлин Цзинь. После них там уже брать было нечего.
Проверить свой талисман Вэй Усянь сам не мог по понятным причинам, им рисковать истерически запретил, пришлось «жертвовать» парой доверенных адептов, знавших о деревне Вэнь. Как и признать несомненный талант брата после эксперимента: оба адепта вернулись на мечах, живыми и почти здоровыми: в первый раз вышла промашка с высотой приземления, второй просто столкнулся с оказавшимся рядом четвертым дядюшкой, пострадало вино, которое тот нес, гордость адепта и его рука, глупо пораненная осколком кувшина. После этого небольшую площадку обнесли заборчиком, запретив за него заходить вне зависимости от времени.
Туда Ваньиня с его издыхающей ношей и перенесло. Сил талисман сожрал немерено: от самого Ланьлина да в горы! Но на крик о помощи его еще хватило, и в беспамятство Ваньинь сполз только тогда, когда увидел рядом Вэнь Цин.

***

Павлин оказался на диво живуч. Ну, или руки у девы Цин в самом деле были золотыми. Но как она ругалась! Ваньинь узнал пару новых выражений и десяток отдельных слов, характеризующих его умственные способности не с лучшей стороны, но даже не сердился: Вэнь Цин была в своем праве.
И если то, что Цзинь Цзысюань не подох от яда, было хорошо, то все остальное было плохо. К примеру, длительный обморок самого Ваньиня. Он провалялся без памяти мало не сутки. Можно было только представлять, как сходил с ума шисюн, пока не догадался попросить Ванцзи отправить «вестника» в долину целителей. А как он сходил с ума после ответной вести, Ваньинь даже представлять не желал — заранее становилось стыдно.
Еще плохо было то, что он понятия не имел, что творится сейчас в Ланьлине, точнее, в самой Башне Кои. Ясно же, что траванул Павлина Гадюка-в-сиропе, но подставить при этом хотел именно его, главу Цзян — иначе поддельный колокольчик интерпретировать не выходило. Наверняка кроме колокольчика была еще и личина, такой техникой владели очень и очень немногие наемные убийцы, если случалось их поймать, никто не казнил — перекупали, привязывали клятвами, берегли. Выходит, у Гадюки либо есть такой в должниках, либо Гуанъяо изрядно потратился. Если второе — то и гуй бы с ним, а вот если первое — то покушение может повториться, и никто не знает, на кого, личина может быть чья угодно.
Однако все оказалось проще, словно богиня удачи снова легонько подтолкнула его кости. Пришедший в себя Цзысюань хоть и не мог пока еще внятно изъясняться, — яд повредил ему не только желудок и пищевод, но и гортань, и язык, и даже рот — уже после, когда пошла реакция, — но писать мог.
«Да, была личина, это я уже потом понял. Но я все равно узнал его, движение такое характерное, будто у него постоянно лопнут уголок губ справа, он его облизывает. Су Миншань зовут. Вы с ним одного роста и стати. Над гримом он постарался, даже меч нашел или заказал похожий, а вот в еще одной детали прокололся».
— Цзыдянь, — кивнул уже догадавшийся Ваньинь. — Я никогда не снимаю кольцо, а найти похожее он то ли не смог, то ли забыл.
«Ошибаешься, нашел. Но именно что похожее. Но я не то имел в виду. Он пришел не один. С ним был шлюхин сын».
— Со мной он тоже приходил пару раз, он же ведет все расходы на свадебные торжества, — скривился Ваньинь, и Цзысюань кивнул, через силу усмехаясь.
«Вот именно. Я видел, как ты на него реагируешь и ведешь себя с этим отбросом: вежливо, но так, что хочется отойти подальше, чтоб не зацепило в случае чего. А Су Ше ему улыбался, угодливо и почти заискивающе. Надеюсь больше никогда не увидеть на твоем лице такое выражение. Это-то меня и дернуло, да к тому времени мы уже пили чай. Сказать я ничего не успел, только колокольчик схватил. Не подумал, что это против тебя станет первейшей уликой, прости».
— Если б ты его не схватил, я б не догадался о подставе и позвал на помощь, а не уходил талисманом с твоей тушей на закорках, — фыркнул Ваньинь. — Отлеживайся. Мне пора домой, боюсь, скоро начнется натуральный бардак, мне надо быть готовым.
Расспросив еще Вэнь Цин и получив от нее полное презрения «До свадьбы заживет», Ваньинь бросил Саньду на воздух и рванул в Пристань.

***

Вэй Ин влетел в него, стоило сойти с меча. Ваньинь видел, как он несся: будто всего два дня назад не хромал на обе ноги, придерживаясь то за стены, то за плечо Ванцзи. Врезался, заставив покачнуться, сдавил с такой силой, словно чудом за те же два дня вернул себе золотое ядро и привычную мощь заклинателя, хотя это было не так, Ваньинь по себе знал. Но у него трещали ребра, а шисюн рвано дышал в шею и ничего не мог сказать, пугая этим до дрожи: день, когда Усянь растеряет все слова, никогда, никогда не должен был наступать. И в этом был виноват он, заставивший Вэй Усяня бояться.
Рядом, словно ниоткуда, возник Ванцзи, и Ваньинь всерьез решил, что сейчас его тут и задавят просто в объятиях. Слуги и адепты рассосались, как тараканы по щелям, не желая становиться свидетелями чего бы то ни было... что бы сейчас ни произошло. Ваньинь был этому искренне рад, не хватало только лишних сплетен.
— А-Сянь. А-Цзи. Все в порядке, я жив и здоров. И даже Павлин жив и...
Вот тогда-то Вэй Усяня и прорвало. Как он орал! Самозабвенно, едва не плюясь слюной, хрипя и срываясь на рык, как взбешенный шапицюань, он тряс Ваньиня за грудки и орал, где он видел Павлина, Ваньиня, Башню Кои и весь заклинательский мир, и что он сделает в следующий раз, если только!.. Если только!.. Голос ему изменил, силы кончились, и они с Ванцзи едва успели подхватить его в четыре руки, снова обнимая, зажав между собой, попеременно вытирая катящиеся из его глаз градом слезы.
— Идем. Идем, А-Сянь, А-Цзи. Идем домой.
Поцелуй случился еще в коридоре у самого входа, и Ваньинь едва изловчился ногой захлопнуть створку: он не желал делиться этим ни с чьими чужими глазами. Слизывая с губ Вэй Ина горечь и соль, он вспоминал подсмотренное на Байфэн и слегка завидовал тому, что первый поцелуй достался не ему. Все вокруг считали его названного брата бесстыдником и развратником, и только он знал, что Усянь чист, как впервые распустившийся лотос, который еще не целовало лучами даже солнце. Но пусть Ванцзи успел первым, сейчас Ваньинь наверстывал упущенное, отдавая ему свой — тоже первый — неуклюжий, неловкий, но жадный, ах, какой жадный поцелуй.
Дальше они, кажется, собрали все углы, пока дошли до дверей в покои главы. После того, как и Ванцзи достался поцелуй, Вэй Ин уперся в его грудь руками, глядя совершенно ошалело:
— Ты! Лань Чжань, на Байфэн... это же был ты?!
В темноте коридора ярчайший румянец, вспыхнувший на ушах, скулах и даже на лбу Ванцзи, был все равно виден — и стал исчерпывающим ответом.
— А я, идиот, думал...
— Тебе вредно думать, — хрипло сказал Ванцзи и втолкнул всех троих в комнату, закрывая дверь и одним движением выбрасывая из рукава с десяток талисманов, запирающих и заглушающих, разлетевшихся по всем стенам, окнам и двери.
Ваньинь благодарно кивнул ему, усмехнулся и рывком сдернул с шисюна щегольской кожаный гэдай, через мгновение так же точно лишившись своего, а еще через одно — лишив этой части одежды и Ванцзи. Жадность сквозила в каждом их движении, в каждом прикосновении рук, губ, языков, даже волос. Жадность голодных нищих, внезапно получивших в свое распоряжение богато накрытый стол. Пусть они не «наедятся» сегодня досыта — ни опыта, ни масла или хотя бы мази нет ни у кого под рукой или в рукаве, чтоб дойти до конца, — но попробовать, лизнуть, укусить, прикусить, погладить и всосать, оставляя след, старался каждый. Перешагивая, меняясь местами, сдирали друг с друга одежду, тесную, липнущую к влажным от испарины телам. Упав поперек постели, перекатывались, вжимаясь друг в друга, стискивали чужие плечи, руки, бедра до синяков, до царапин, кусали до алых полукружий, вырывая вскрики и стоны, целовались до одури и пресекающегося дыхания. Терлись, скользили, вылизывали, ласкали, теряя темп или слишком спеша, пока еще не умея подстроиться друг под друга, все равно ловили чужие стоны губами, дрожь горла, выгнутую спину, хриплую просьбу о большем, вскрик, мычание через закушенную губу, приказ: «Не смей! В голос, в голос!» Переплелись ногами, руками, наконец, отыскав единый ритм, пока не брызнуло из-под пальцев почти одновременно, сталкивая всех троих в сияющую бездну.


========== Эпилог ==========

С тренировочного поля доносился лязг мечей и резкие отрывистые команды. Ваньинь усмехнулся: ишь ты, как лютует! Совсем забыл, как сам сбегал в самоволку и подбивал на это же шиди и его, Ваньиня. Правда, тому минуло, считай, шестнадцать лет, мог и забыть. У Вэй Усяня память всегда отличалась редкостной избирательностью. А впрочем... пусть его, адепты Юньмэн Цзян все равно его любили, любят и будут любить, зря ли он с ними носится, как сука с выводком щенят?
— А-Инь?
Ванцзи подошел, как всегда, неслышно, но его ци Ваньинь чувствовал за десяток чжанов самое меньшее, так что просто развернулся, усмехаясь, коснулся ладонью ладони, протянутой навстречу.
— Где дети, А-Цзи?
— Жулань с Юнци сбежали на причал встречать корабль из Ланьлина, сяо Гуан няня уложила, а Юань-эр читает, сам знаешь, его трудно оторвать от книг.
— Кто его отец! — закатил глаза Ваньинь, за что получил шутливый тычок в ребра. — Неужели мальчишки думают, что корабль Цзинь придет вот так скоро? Сокол от третьей заставы только пол-сяоши как прилетел.
— Пусть, поджарятся на солнце — впредь будут умнее.
— Это уже не первый раз.
— Когда-нибудь дойдет. Ты не хочешь спасти учеников от злобного дракона в лице второго господина Цзян?
— Я? Упаси меня Пресветлая Гуаньинь. Разве что этого захочет третий господин Цзян?
— Я похож на самоубийцу?
— А-Цзи, он скоро сам выдохнется, ты же знаешь, что он никогда долго не злится на них.
Ванцзи кивнул. Они оба знали, что Усянь отходчив, он мог дуться или гневаться, но это быстро проходило. С тех пор, как их возлюбленный супруг смог восстановить свое золотое ядро — а на это у него ушло всего десять лет, вопреки прогнозам Вэнь Цин, — перепады настроения стали сглаживаться. А когда он сумел встать на меч и взлететь самостоятельно, им показалось, что над Пристанью Лотоса взошло второе солнце. И больше уже не гасло: Вэй Усянь, как когда-то Яньли, согревал своим светом всех.
Их тройственный союз стал полноценным браком сразу после того, как оба юньмэнца перешагнули возраст совершеннолетия. Конечно, он также стал и самой скандальной новостью, затмив все прочие. Он не был бы настолько большой колючкой в заду всех вокруг, если бы хоть один из них троих был женщиной. На одном из Советов их вынудили дать обещание, что орден Юньмэн Цзян не останется без наследников. Что ж, он не остался. Но вместо того, чтобы взять младшей супругой одну из многочисленных дев на выданье, на что втайне надеялись все главы мелких и средних кланов, они совершенно случайно отбили у торговцев живым товаром деву из какого-то северного племени. Та, соблюдая варварские обычаи своего народа, решила, что благодарностью станут дети, которых она им подарит. И не отступила от своего слова.
Солонго была не по годам мудра, как-то сумев сделать так, что ночи, проведенные с ней, они не смогли счесть изменой друг другу. Их и было всего три: после каждой Вэнь Цин, сдружившаяся с северянкой, подтверждала беременность, а может, и сама помогала какими-то пилюлями или отварами, чтобы так случилось, этого Ваньинь не знал. Первым на свет появился его сын, Цзян Юнци, через три года Солонго осчастливила сыном — Цзян Юанем — Ванцзи, а еще через три родила дочь от Усяня. Если кто-то думал, что это его огорчит — то этот кто-то просто плохо знал их солнце: Вэй Ин рыдал от счастья и кланялся в ноги той, что подарила ему такую радость. Ну, он всегда был немного сумасшедшим.
Выкормив дочь, Солонго объявила, что ее долг уплачен, и они собрали ее в путь: где-то там, за северными заставами, в неприветливых степях Мобэй кочевало ее племя, к которому она собиралась вернуться.
Яньли, их любимая сестра, уже тринадцать лет была счастливо замужем за своим противным Павлином... то есть, Цзинь Цзысюанем, конечно, дорогим цзефу. Надо сказать, он все-таки оказался хорошим мужем и отцом пока что единственному наследнику - Цзинь Жуланю, и прекрасным главой клана и ордена. Тогда, после покушения, именно он инициировал расследование, когда смог вернуться, пошел против воли отца и не позволил вмешаться в следствие Лань Сичэню. В итоге, конечно, вскрылось столько грязи, что репутацию клана Цзысюаню пришлось восстанавливать и обелять долго, но он справился, и уже десять лет, отстранив от власти Гуаншаня, правил, превращая адептов ордена из зажравшихся и обленившихся торгашей в нормальных заклинателей. Цзинь Гуанъяо и Су Миншань были лишены золотых ядер и отправлены на каторгу, в серебряные рудники, где долго не протянули. Один — из-за своей смазливости, второй — по причине разрастания проклятья Сотни дыр и тысячи язв, которое он наложил на двоюродного братца Цзинь Цзысюаня, а тот отразил. О Су Ше никто не сожалел, а вот весьма и весьма нелегкая смерть Мэн Яо повергла главу Лань в долгую скорбь. Все-таки этот странный Лань, оказывается, любил Гадюку-в-сиропе. Возможно, даже по сей день, потому что, несмотря на давление старейшин и дяди, все еще не был женат и, кажется, не собирался жениться вовсе, объявив наследником дитя боковой ветви клана, Лань Цзинъи. Видел Ваньинь этого ребенка: Гусу Лань еще ой как наплачется от такого наследничка, если тот, конечно, не перерастет подростковые закидоны.
Двенадцать лет назад под бдительным присмотром бывшего владельца демоническая Тигриная печать была разделена и перекована. То, что получилось, теперь украшало собой рукояти десяти самых сильных и потому самых злобных сабель ордена Цинхэ Не, уберегая их хозяев от искажения ци. Получив такой неожиданный подарок, Чифэн-цзунь прослезился, а Не Хуайсан... Не Хуайсан теперь был их с Ванцзи и Усянем побратимом, чем гордился и задирал нос перед дагэ. Кто-то, плохо знакомый с этим хитрым пронырой, счел бы его слабейшим в их четверке и ошибся бы: у Хуайсана был настоящий аналитический и логистический дар. Благодаря ему были проложены новые торговые пути, и Цзянху процветала, сохраняя свой суверенитет и удерживая границы от чужих посягательств: именно он предложил построить в приграничье Дозорные башни. С них приходили сообщения и о нечисти, и о нападениях кочевников на севере, западе и юге.

Ваньинь, подмигнув второму супругу, взлетел на крышу чженфана, устроился на коньке, оглядывая все, что было доступно взгляду с высоты пяти этажей. Рядом вскоре изящно, как и всегда, опустился Ванцзи.
— Любуешься?
— Любуюсь.
Было чем: Пристань Лотоса разрослась более чем в два раза, как и Юньмэн, но и резиденция, и город, и вечное Ляньхуа были все так же прекрасны.
По зеленой черепице негромко стукнули подошвы сапог, и между ними на конек опустился Вэй Ин, с довольным фырканьем потерся носом о виски супругов.
— Нарычался? — усмехнулся Ваньинь, обнимая его и сплетая пальцы с так же точно потянувшимся к А-Сяню Ванцзи.
— Не так уж сильно я и рычал, — смешливо прищурился Усянь. — Что это вы тут устроились, как сторожевые Звери? Охраняете все, что у вас есть?
— Да, — сказал Ваньинь.
Он был готов охранять, убить всех врагов и достичь невозможного ради всего того, что у него есть.