Фэндом: Мосян Тунсю "Основатель тёмного пути", Неукротимый: Повелитель Чэньцин (кроссовер)
Жанры: Уся / Сянься
Предупреждения: Отклонения от канона, Открытый финал, Смерть основных персонажей, Частичный ООС, Древний Китай, Повествование в настоящем времени
________________________________
Вэй Ин опоздал к празднованию первой луны сына шицзе. Он так хотел сделать ему подарок, что свалился с переутомлением... и вот - опоздал. Празднование было вчера, но это же не могло помешать ему все равно прийти и поздравить любимую шицзе и отдать подарок? Он так думал, торопливо шагая по тропе Цюнци.
__________________________________
========== Тропа Цюнци ==========
Вэнь Цин права — он не железный. Он деревянный. Цин-цзе говорит: «Вэй Усянь, ты упрям как бамбук, и в голове твоей пустота, как в коленцах бамбука!» Ох, она права. Но прямо сейчас он чувствует себя бамбуком, до краев полным стылой мутной водой: переутомление дает о себе знать, и голова так тяжела, что все, что он может — опустить ее на край каменного стола и закрыть глаза. Он поспит совсем немного: до рассвета осталось от силы три кэ, а выйти нужно пораньше, чтобы успеть добраться до Ланьлина хотя бы к вечеру...
Вэй Ин просыпается в своей постели, в пещере Фумо, заботливо укутанный в два одеяла. На неровный пол от входа ложатся кроваво-красные блики заката. С неистово колотящимся сердцем он садится, понимая: опоздал. Он просто и совершенно безобразно проспал весь праздник. Шицзе будет огорчена, что он не появился. Боги, ну какой же он дурак! Зачем он вообще засыпал?
Вэнь Нин что-то тихо мямлит, стоя у стены, когда он мечется по пещере, собирая подарки: амулет для А-Лина, несколько сборов и лекарств для А-Ли от Вэнь Цин. Его единственное более-менее целое (и не затрепанное до состояния обносок) ханьфу почти высохло. Здесь вообще плохо сохнет постиранная одежда, сушить приходится в домах, ведь вечный ветер несет пыль, что въедается в ткани, особенно в мокрые, и после уже ничем не выводится. Потому все члены клана Вэнь носят практичные серые и коричневые одеяния, давно забыв о бело-красных. А у него — черные, только нижняя рубаха — новая, алая, вот и вся его «праздничная» одежда. Ну да демоны с ним, откуда ему взять что-то красивое на этой забытой богами горе?
Одежда досохнет на теле. Все равно идти им с Вэнь Нином всю ночь. Зачем он берет с собой А-Нина? Хах, будто Цин-цзе его одного отпустила бы! Да она хуже наседки! То есть заставляет, то спать, то вино отбирает. Сейчас вот пытается отговорить его идти ночью. Мол, все равно опоздал, куда спешить? Он привычно отшучивается-огрызается, но в этот раз ей его не переспорить. С горы они с А-Нином спускаются уже в глубоких сумерках.
Зрение у Вэй Ина всегда было острым как у кошки, но темная ци за годы, что течет в его меридианах, обострила его, как и все остальные чувства. Неверный лунный свет ему не помощник, но и не помеха, а тропу Цюнци он узнает и с закрытыми глазами: слишком врезалось в память все, что случилось здесь год назад. Все это время он просидел на Луаньцзан, если и спускаясь с горы, то только в Илин, купить что-то или продать. За год ущелье изменилось, пропали все барельефы Вэнь, но так же пропало еще кое-что.
— А-Нин, ты чувствуешь? — спрашивает Вэй Ин, останавливаясь и напряженно прислушиваясь.
— П-пахнет к-к-кровью, м-молодой господин В-вэй, — заикаясь, говорит Вэнь Нин, поводит головой, принюхиваясь и прислушиваясь. — Н-но не смертью. И я слышу слабый стук сердца еще живого человека.
— Очень странно. Найди его, — приказывает Вэй Ин.
Силуэт живого мертвеца размазывается в пространстве, Вэй Ин нервно крутит в руках Чэньцин, а после убирает ее за пояс: он понимает, что показалось ему странным. В ущелье почти совсем нет темной ци. Только отголоски недавнего... чего-то, дрожащие клочки ауры гнева.
— Господин Вэй! — Вэнь Нин кричит, и это очень странно. Вэй Ин бросается к краю тропы, откуда гигантским прыжком взмывает мертвец, держа в руках... раненого?
Чтобы узнать его, приходится потрудиться: лицо, золотистое пао с пионом на груди — все залито кровью из множества ран. Впечатление такое, словно человека рвали острыми когтями, но эти раны — мелочь. Самая опасная рана — сквозная, от меча. И били ему в спину.
— Цзинь Цзысюань! Цзысюань, ну же! Да что тут вообще произошло?! — в панике Вэй Ин разрывает золотой шелк, добираясь до ран, отрывает рукава от своего шеня, чтобы кое-как перетянуть их, остановить кровь, которой раненый и без того потерял чересчур много. — Вэнь Нин, унесешь нас обоих?
— Да, господин Вэй, — не колеблясь, не заикаясь, отвечает тот.
Ланьлин? Да какой Ланьлин! Вэнь Нин с раненым наследником Цзинь на руках и Вэй Ином на закорках летит стрелой на Луаньцзан. Там — Цин-цзе. Если кто-то и сможет спасти Павлина, то только она. Но Вэй Ину еще предстоит умолять ее помочь человеку, по вине отца которого погиб ее собственный брат.
Вэй Ин, не колеблясь, встает перед ней на колени. Его голос не дрожит, когда он говорит ей:
— Подумай сама, если глава клана Цзинь будет обязан тебе жизнью наследника, можно будет выторговать у него все, что угодно. Жизнь твоего клана, отказ от преследования, землю, чтобы там поселиться. А-Цин...
Вэнь Цин берется за иглы, лекарства и бинты.
На рассвете Цзинь Цзысюань все еще дышит.
— Живучий, — устало и потому почти не презрительно роняет дева Вэнь. — Будет жить, хотя смазливым ему уже не стать.
Вэй Ину почему-то кажется, что она могла бы накладывать швы на лицо раненого не так... грубо. Но высказать свою догадку вслух он не решается.
В Ланьлин в ближайшие дня три он не отправится точно.
========== Ланьлин ==========
— Кто бы это ни сделал, это был тот, кому Цзинь Цзысюань доверял настолько, чтобы повернуться спиной.
Вэй Ин думает так же. Павлин — не наивная птичка, он родился и живет в клане, где под пионовыми лепестками прячутся золоченые змеи и скорпионы. Абы кому он спину бы не подставил. Но что он вообще делал на тропе Цюнци в то время, как должен был вместе с шицзе праздновать? Спросить не у кого — Вэнь Цин держит раненого в исцеляющем сне, но темная энергетика Луаньцзан не позволяет его ядру быстро затягивать раны. Было бы гораздо лучше перенести его хотя бы в Илин, но нет, и на это пойти Вэй Ин не может. Цзинь Цзысюань, можно сказать, сейчас для них залог будущего. Так что придется ему выздоравливать медленно, но верно.
— Я пойду в Ланьлин, — говорит он вечером третьего дня. — Нужно разведать обстановку, предупредить шицзе о том, что ее муж жив...
— Вэй Усянь! — Вэнь Цин злится и потому почти кричит, так, что Цюнлинь втягивает голову в плечи и съеживается в углу пещеры. — Ты совсем дурак? Едва ты сунешься в Цилинь Тай, тебя схватят и убьют, не позволив даже слова сказать в оправдание!
— Хватит.
Его голос звучит тихо, но веско, и девушка замолкает, словно на пороге Фумо появился Ханьгуан-цзюнь и наложил это свое мерзкое заклятье молчания.
— Не надо считать меня дураком, Цин-цзе. Я попрощался с Золотым ядром, но не с мозгами. Конечно, я не пойду прямиком через главные ворота, раскланиваясь с каждым встречным. Но я все равно пойду, и не нужно трогать иглы, врасплох тебе меня не застать.
Вэнь Цин слегка краснеет и опускает руку, потянувшуюся в рукав.
— Присмотри тут за всем. Вэнь Нин, ты будешь охранять гору. Никого не впускай, не выпускай, но не убивай.
— Но... Но!..
— Он останется охранять гору. Это не обсуждается.
Вэй Ин уходит, в этот раз прихватив с собой и нефритовую пейю с пояса Цзинь Цзысюаня — это и пропуск, и доказательство его слов. Он никуда не торопится, все равно уже всюду опоздал, и только потому успевает услышать обрывки гневных речей заклинателей, столпившихся у городских ворот. Прозвучавшие имена — его и Вэнь Нина — заставляют замереть, прислонившись к стене, внимательно слушать. И чем дольше он слушает, тем меньше ему понятно:
— ...и тогда проклятый Старейшина Илин натравил на молодого господина Цзинь своего лютого мертвеца, и тот разорвал его на мелкие кусочки! И второй молодой господин Цзинь ничего не смог сделать — а теперь умрет от проклятия «Сотни дыр и тысячи язв», которое на него наслал этот злобный Вэй Усянь!
Чего? Проклятье? Да он о таком проклятье... А, нет, читал однажды — во время обучения в Облачных Глубинах. Он тогда со скуки взялся полистать какой-то пыльный том, наткнулся на картинку и заинтересованно прочел описание проклятия. Но он ничего не знает о том, как его накладывать. И чисто теоретически — как снимать. С чего вообще эти глупцы взяли, что именно темная иньская ци — источник проклятия, если от века каждому образованному человеку известно: только энергия Ян может калечить и искажать тело, дело энергии Инь — приводить к балансу, остужать горячую янскую, залечивать повреждения. Не зря же тем, кто страдает от искажения ци, идя по пути меча, советуют не ограничиваться одной супругой, а брать еще наложниц и уделять им как можно больше внимания. Вэй Ин усмехается: почему-то этому постулату следует глава Цзинь, но пропускает мимо ушей глава Не. Или не знает? Да нет, чушь! Он же не недоучка, нахватавшийся по верхам? Должен бы знать, такая информация в Гусу лежала вообще на видном месте.
Вэй Ину сложно удерживать внимание на чем-то одном. Это еще с детства, то ли врожденное, то ли наследие нескольких бродяжнических лет, когда ему было совсем ни до чего — найти бы поесть и укрытие от злобных собак. Когда его забрали в Пристань Лотоса, и он обнаружил, что, в отличие от других детей, не умеет ни читать, ни писать, а заниматься днем, вместе со всеми — очень тяжело, его постоянно что-то отвлекает, начал учиться по ночам. Конечно, это не могло не сказаться. Ему до сих пор трудно сосредоточиться днем, мысли постоянно ускользают, проще входить в легкую медитацию, он даже шутить в ней наловчился, никто не понимает, что половина его сознания в такие моменты просто спит.
Вэй Ин, задумавшись, уходит от крикливой кучки слабых заклинателей, уже не слыша, что те обсуждают, кто и как бы ему навалял, если б был три дня назад на тропе Цюнци. Его волнует только мысль о том, как выкрутиться из очередных обвинений. «Скоро у кого-нибудь на одном конце Цзянху дочь с мимоезжим заклинателем согрешит, а сваливать будут на меня», — с невеселой усмешкой думает он, рассеянно крутя в руке Чэньцин.
До Ланьлина он добирается даже не в сумерках — над миром стоит плотная темнота, воздух душный и тяжелый, луна скрыта темными тучами, брюхатыми грозой. Тем проще Вэй Ину перебраться через стену Цилинь Тай. Вот только ориентироваться по крышам в чужом городе — занятие не из легких. Он смотрит на крышу самой высокой из башен резиденции, пытаясь сообразить, где главные ворота и где он сейчас.
Павильон Благоуханных Цветов — чтоб им, Цзиням, языки в узлы позавязывались, с этими их именованиями! — он отыскивает спустя час бесплодных метаний и вовсе не по памяти. По детскому плачу. А потом его сердце падает и начинает тупо ныть, словно зажатое в безжалостной ладони: его шицзе в белом траурном одеянии и накидке, она сидит перед алтарем, и рядом с ней госпожа Цзинь. Замерев за дверью, он напряженно слушает, как госпожа уговаривает А-Ли отправиться поспать или хотя бы поесть. А-Лин на руках шицзе плачет так, словно в самом деле познал потерю отца. Но это ведь чушь, Цзинь Цзысюань жив и скоро... ну, ладно, не очень скоро — но будет здоров. А шрамы мужчине не помеха, ведь так?
Вэй Ин осторожно толкает дверь, чтобы войти и сказать об этом обеим женщинам. Вот только... госпожа Цзинь поднимает крик, сбегается стража, Вэй Ин, сбитый с толку, со все еще дающим о себе знать переутомлением, убегает прочь, обронив на пороге павильона павлинью подвеску и подарок для шичжи. Его гонят, как лиса, и лишь на рассвете он приходит в себя где-то... Не понимая — где. Не имея больше сил бежать. Он идет, пошатываясь и цепляясь за обломки на перепаханной земле, не соображая, почему это место ему знакомо. Но здесь много темной ци, и он находит укромный угол, забиваясь в него, чтобы поспать.
Он обо всем подумает завтра, точнее, этой ночью.
Он придумает, как пробраться к шицзе и все ей объяснить без посторонних.
Вэй Ин проваливается в глухую темноту до заката.
========== Безночный Город ==========
Вэй Ин просыпается от шума. Со сна ему кажется, что какой-то демон занес его на берег горной реки, низвергающейся водопадом. Потом все еще ничуть не отдохнувший разум просыпается, позволяя понять, где он и что происходит. Точнее — не понять. Он лежит, свернувшись в костлявый клубок, между двух покосившихся стен, обломками черепицы и обгоревших балок. Над ним — проломленная крыша, и все вместе напоминает ему время, когда он прятался в заброшенном доме в Илине, его единственном убежище от собачьей стаи и более взрослых бродяжек, захвативших все «хлебные» места у рынка, лавочек, торгующих съестным, пекарен и питейных заведений. Вот только в детстве у него не болело так все тело после ночевки на охапке соломы. Здесь и сейчас нет даже соломы, болит и ноет каждая косточка в переломанном падением на Луаньцзан теле — кто б их лечил потом, во время войны? А за минувший год Вэнь Цин смогла немногое, так, выправила пару ребер да сломала и заново срастила кости предплечий. Цин-цзе говорит, что если б не Чэньцин и его постоянная игра на ней и верчение флейты в пальцах, он бы не смог даже ложку в руке удержать, не то что кисть или что-то еще. Она права, конечно. Цзецзе очень часто оказывается права, как и шицзе.
Шум где-то там, снаружи его убежища, слегка стихает и становится упорядоченнее, превращаясь в доступное пониманию «Смерть Старейшине Илин!» и «Развеем по ветру пепел Призрачного Генерала!». Вэй Ин трясет головой, ловит соскользнувшую с волос ленту и заново перевязывает хвост. Даже прическа напоминает ему, что он отступник: в его возрасте он так и не был признан совершеннолетним и дееспособным. Может, Цзян Чэн просто замотался и забыл о том, что шисюну положена гуаньли, может, специально не стал проводить для него церемонию, вроде как ограждая этим и давая понять, что ответственность за Вэй Усяня несет он, глава клана Цзян, и орден Юньмэн Цзян? Только вот... это никого не спасло.
Думать о том, как легко и просто шиди принял его предложение об отступничестве, о признании Вэй Усяня предателем, он не хочет. Он тоже это принял — как данность, как должное. Как слова о том, что виновен во всех бедах, постигших орден. Вина давит на сердце и не дает дышать во сне. Потому он и не спит большую часть времени, а когда все же падает без сил — его сон больше похож на мутное больное забытье, не дающее отдыха.
Отряхнув ханьфу, он слегка поводит плечами, усилием воли прогоняет по телу потоки темной ци, возвращая себе подвижность. И выбирается на крышу. Понимание приходит мгновенно: это Буетьень Чан. Разрушенная и его же силами резиденция клана Вэнь в Цишани. И место, где он спал — это крыша Знойного дворца. А сам он сейчас сидит, притворяясь девятым драконом на коньке крыши, смотрит на площадь внизу и слушает, как его проклинают и обещают уничтожить главы Великих и малых кланов. Как эти же слова произносит его шиди. Тот, кому он отдал все, что только мог отдать.
Разум не выдерживает — Вэй Ин начинает смеяться. Сперва тихонько, а потом в полный голос, едва находя силы цепляться за черепицу, чтобы не рухнуть этим падальщикам под ноги, как подстреленная куропатка.
Последняя мысль оказывается почти пророческой: стрела втыкается ему меж ребер, на пару фэнь разминувшись с сердцем. Хорошая стрела — ее не вырвать так просто из плоти, и он обламывает древко у самого тела, не глядя, швыряет его обратно... Честно — он не думал, что приправленный темной ци бросок окажется столь успешным. Обломанное древко торчит из горла у стрелка. Вэй Ин спрашивает в ответ на гневные крики:
— Что же я, по-вашему, должен был сделать? Распахнуть ханьфу и нарисовать на груди мишень, чтоб следующий стрелок не промахнулся?
По большей части, он даже толком не слушает их крики. Только когда слышит «Стигийская тигриная печать», оживляется, встряхивая головой:
— А? Нет, вы ее не получите. Ну, потому что я так захотел.
Печати при нем нет: почти год уже эта самая ужасная «страшилка» заклинательского мира питает собой защитные контуры вокруг Луаньцзан. Так он может быть уверен, что на гору не пройдет никто, у кого будут дурные помыслы относительно живущих там. Защита завязана на кровь, и только два человека, в жилах которых течет не кровь клана Вэнь, и одно существо допущены за ее пределы. Первый — он сам, как создатель. Второй... Может, стоило исключить его? Лань Чжань, Лань Ванцзи, Ханьгуан-цзюнь. Мысли сегодня на изумление материальны, небожители шутят или демоны играют? Вот он — нефритовая статуя, белые пальцы на струнах черного гуциня...
— Не стоит, Лань Чжань, мелодия Чистого Сердца на меня уже давно не действует.
— Вэй Ин, остановись!
Он смеется, захлебываясь кровью, сплевывает куда-то вниз:
— Я стою, Лань Чжань. Я даже не играю, разве ты не видишь?
Ванцзи теряется, он всегда теряется, если нужно отвечать быстро, а заготовленные фразы не подходят. Он и сейчас готовился совсем к другому разговору. Вэй Ину уже все равно, остается только смеяться.
— Ах, Лань Чжань-Лань Чжань! Все выходит не так, как все вы задумали, да? И на тропе Цюнци меня убить не вышло, и Тигриную печать я вам отдавать не собираюсь, и сдаваться не хочу. Что со мной таким строптивым делать, скажи, Лань Чжань?
К его изумлению, Ванцзи открывает рот и даже отвечает, правда, уже давно набившей оскомину фразой:
— Вернись со мной в Гусу.
Он будто не понимает: это все равно что променять одну клетку — побольше, на другую, поменьше. Луаньцзан — он все-таки большой, а людей на нем мало, да еще и вино есть, и перец никто не запрещал. Так что...
— Нет, Лань Чжань, я не вернусь с тобой в Гусу.
Аккорд циня он встречает жесткой трелью Чэньцин, отбивая атаку за атакой, залп стрел за залпом. Из плотного облака темной ци начинают срываться дымные черные вихри, падают в гущу врагов, разят без жалости и разбора. Разве что люди в фиолетовом, с лотосами на плечах, пока еще избегают участи остальных. Он помнит свою клятву, а на других ему плевать.
Из-под земли лезут мертвецы — их тут столько, что хватит не на три тысячи заклинателей, а на десять. Вэй Ин поднимает сотни две — так, отвлечь внимание от себя. Пошли они все в Диюй, идиоты. Он возвращается на Луанцзан!
Голос шицзе бьет его, как обухом мясницкого топора по голове. Глаза выискивают ее, но там, внизу, слишком много белого, в глазах рябит от гусуланьских траурных одежек.
— Шицзе! Шицзе, я здесь! — он отнимает флейту от окровавленных губ и машет ею, алой кистью, как сигнальным флажком.
И наконец находит глазами Яньли... Дыхание замирает в груди: позади нее стоит мертвец, занося ржавый клинок. А времени остановить его попросту нет. Вэй Ин отталкивается от крыши и бросает себя в прыжок-полет... Успел — понимает он, чувствуя, как зазубренное лезвие рвет ханьфу, кожу и мышцы на спине. Мертвец заносит меч снова, но Вэй Ин испепеляет его одним щелчком пальцев и смотрит наконец на шицзе.
А-Ли в белом и где-то потеряла траурную накидку. Ей страшно и больно от мнимой потери.
— А-Ли! Кто позволил тебе сюда примчаться?! У тебя сын месячный в колыбели, глупая сестра! И муж...
Их трое. Только мечи обнажены у двоих, Ванцзи же держит свой в ножнах, и именно ему на руки Вэй Ин отбрасывает драгоценную шицзе: Ханьгуан-цзюнь не причинит вреда женщине.
— Уведи!..
Дальше он сказать просто не успевает: два клинка впиваются ему в спину и в грудь, правда, тот, что нацелен рукой младшего брата давешнего стрелка — столь же «меток». Ваньинь же... не промахивается, он просто не хочет убивать так быстро, да? Вэй Ин замирает на них, как жук на двух иголках. Смотрит только на сестру: губы силятся вытолкнуть вместе с кровью: «Твой муж жив, шицзе. Он жив... я никого не убивал...»
— А-Сянь!!!
Даже прославленному Второму Нефриту не под силу удержать хрупкую женщину, на глазах у которой убивают ее названного, но все равно любимого младшего братика. И пусть это очень опасно, пусть это эгоистично сверх меры, но Вэй Ин счастлив, падая на ее руки, когда Ваньинь и тот, второй, выдергивают из его тела мечи.
— Шицзе... Твой... муж... жив... Вэнь Нин и... Вэнь Цин... спасли его...
— А-Сянь!
— Я никого не... про...
Договаривать нет сил, нет воздуха в разорванных в клочья легких, нет желания. Только одними губами:
«Люблю тебя, шицзе. Не плачь».
Дальше только тьма.
========== Луаньцзан ==========
Цзинь Цзысюань с трудом разбирает пляшущий почерк Старейшины Илин, да и читать эти разрозненные листы, огрызки, обрывки одним глазом — второй все еще под повязкой — тяжело. Откладывая бумаги в сторону, он снова просит Вэнь Нина рассказать ему о том, кто был самым страшным пугалом Цзянху после Бессмертного Владыки. Живой мертвец садится на пол, принимается отмачивать его повязки, невыразительным шелестящим голосом начинает повествовать в который раз то, что знает.
Знает он немногое, гораздо больше может рассказать Вэнь Цин, но целительница предпочитает с ним не разговаривать вовсе, и винить ее Цзысюань не может. Он косвенно виновен во множестве смертей ее родных и близких. Не остановил кузена, не интересовался судьбой военнопленных, согнанных на работы на Цюнци, поверил глупому навету, сорвался в ловушку, едва не оставив молодую жену вдовой, а сына — сиротой. А-Ли тоже «хороша» — кой демон ее понес в Безночный Город?!
Кой демон, он узнает достаточно скоро, от пришедшего на Луаньцзан Лань Ванцзи. И от гнева едва не получает искажение ци. Вместе, вчетвером — три человека и мертвец — они начинают потихоньку распутывать клубок лжи, недомолвок, ненависти, искажения фактов и передергивания. Особенно брезгливо становится Ванцзи, это видно по глазам. Вэнь Цин это все будто и не задевает, а Вэнь Цюнлинь просто мертв, по его лицу нельзя прочесть ничего.
Тело убитого Старейшины Илин было сожжено, едва только заклинателям удалось упокоить поднятых его силой мертвых. Оно, наверное, и остыть не успело, и кровь не запеклась. Думать об этом не хочется, но Цзысюань думает, словно расковыривает засыхающие на ранах струпья. Что думал Вэй Усянь в последние свои мгновения? Проклинал тех, кто его убил?
— Он думал о своей сестре, — глухо говорит Ванцзи. Похоже, Цзысюань последние фразы произнес вслух, как неловко! — Он говорил Цзинь Яньли, что ты жив. И просил ее не плакать.
Цзысюань сглатывает сухим горлом и в который раз думает: наверное, еще и улыбался. Мир так привык обманываться яркой улыбкой Вэй Усяня, что перестал различать под ней боль, кровь и слезы. Их этот человек позволял увидеть только своей шицзе да еще вот этим троим. Казалось бы — четверо, это уже много. Но так было бы, оставайся они рядом постоянно, поддерживай его во всем.
У Лань Ванцзи в глазах такое горе, словно умер кто-то очень близкий. Цзысюань придерживает язык и не говорит ему ничего из того, что так и рвется с него каплями яда.
Вэнь Нин... просто исполнил приказ. Теперь он ни от кого не зависит, никому не подчиняется, кроме своего здравого смысла да сестры. Последнее — в силу еще не забытой братской привязанности.
Вэнь Цин... У нее хватка истинной Вэнь. Договор о ненападении, о неприкосновенности территории Луаньцзан, о взаимопомощи, если таковая понадобится, подписан кровью и закреплен малым ритуальным кругом. Теперь, чтобы его нарушить, придется убить Цзысюаня и А-Лина, а еще всех, в ком течет кровь Цзинь, так как клялся он за себя и всех кровных родичей. То-то будет отцу неприятный сюрприз. А уж насколько неприятен он будет Цзинь Гуанъяо... Пока что о том, что он жив, знает только три человека. А-Ли не уверена и попросила Лань Ванцзи проверить. И вот он здесь уже два дня, и вообще-то ему лучше покинуть Луаньцзан.
— Я уверен: А-Ли сохранит то, что нужно, в тайне. Я напишу письмо, передай ей, пожалуйста.
— Мгм, — коротко кивает Второй Нефрит.
Цзинь Цзысюань пишет на чудом найденном среди бумаг Старейшины Илин чистом огрызке грубой тростниковой бумаги:
«Я жив, не волнуйся».
Дальше мысль стопорится и подобрать слова не получается никак. Он оглядывается, вспоминает о прочитанном как раз с утра листе и медленно добирается до постели. Лист он спрятал под солому, прикрывающую каменное ложе. Не стоило читать это никому, кроме самых близких к Вэй Усяню людей. А таковых осталась только одна А-Ли. Вот ей и передаст.
«Мы отомстим за него.
Люблю тебя», — рожает он еще два столбца. Сворачивает получившееся послание в плотную трубку, обвязывает куском своей же ленты.
— Только А-Ли в руки, Лань-сюн.
— Мгм, — роняет тот и отправляется вниз, к подножию горы, за барьеры.
Цзысюань садится снова за бумаги Старейшины Илин, разбирая их по кучкам: изобретения, заметки о Мо Дао, редкие записи, похожие на дневник, стихи, рисунки. В них так много — целая жизнь. Эти бумаги не должны попасть в чужие руки. Он отделяет три последних категории и складывает в цянькунь. Это он отдаст А-Ли, и только ей решать, какую часть получит тот, о ком в этих разрозненных клочках так много. Туда же прячет особенно сомнительные и опасные описания ритуалов и талисманов, оставляя только самое безобидное и проверенное опытами. Это можно будет показать на Совете кланов, когда он вернется.
Тело Вэй Усяня было сожжено вместе с его ужасающей призрачной флейтой, прах развеян по ветру над Безночным Городом, его меч Цзян Ваньинь преломил вместе с ножнами — верный клинок запечатал себя после гибели хозяина. Что осталось от него? Вэнь Нин? Цзысюань не может воспринимать его ни как вещь, ни как живое и разумное существо. Живой мертвец это понимает и ведет себя как мебель — безмолвно стоит в углу или уходит — на горе есть много работы для того, чья сила превосходит человеческую в десятки раз.
— Почему не приходит Сянь-гэгэ? — спрашивает от входа в пещеру детский голосок. — Где мой а-нян? Тетушка Цин, дядя Нин, где мой а-нян?
Цзысюань снова сглатывает сухо и болезненно.
«Его больше нет, А-Юань. Твоя «мамочка» больше никогда не придет, потому что спасал маму другого малыша. Прости».
Несмотря ни на что, жизнь продолжается, а свою шицзе Вэй Усянь сам просил не плакать о нем.
========== Эпилог ==========
Сюэ Ян настолько безумен, что хохочет от радости, заполучив в руки записи о ритуале пожертвования тела.
— Конечно, сделаю!
Не то, чтоб у него был особо богатый выбор: смертная казнь линчи или это. Главное, что он идет на ритуал добровольно, а пожелание для «злого духа» только одно, очень простое: выпить воды. Босяк из Куйчжоу чертит сигиллы своей кровью и вслух делится своим «очень ценным» мнением с наблюдателями:
— Вы, чистенькие, светленькие, такие суки. Так боитесь замарать свои ручки, свои мечики. О, я надеюсь, учитель Вэй, получив мое тело, плюнет вам всем в рожи и уйдет жить на Луаньцзан. Ах, мне жаль только того, что я сам к тому времени уже не буду нигде. Знаешь, Павлинчик, чего я хотел, читая его бумаги? Ой, да просто все: учиться у него! Вот уж где был светлый ум, никаких рамок, «достигай невозможного»! — безумец и убийца снова хохочет и с неожиданно острой ненавистью смотрит куда-то на юго-запад.
Туда, где расположена Пристань Лотоса.
— Надеюсь, этот Хлыстоносец никогда не узнает, что учитель Вэй вернулся.
— Почему, А-Ян? — мягко спрашивает Яньли.
— Потому что он не заслуживает такого брата, госпожа.
Сюэ Ян только с Яньли почтителен и вежлив. Для остальных у него только яд, клички и брань.
— Но все делают ошибки.
— Только не все раскаиваются.
Цзысюань не знает, на чьей он стороне. А-Ли, конечно, лучше знает своего брата. Но Цзысюань не видит в нем ни капли раскаяния. С момента смерти Старейшины Илин прошло три года, а характер Саньду Шеншоу только становится с каждым днем хуже и хуже. Пожалуй, по скверности его он уже переплюнул главу Не.
За эти три года много что случилось. На попытке убить отца (на удачной попытке, — мысленно добавляет Цзысюань) был пойман Цзинь Гуанъяо. По следам на теле был опознан и схвачен Су Миншань — его подельник и автор проклятья «Сотни дыр и Тысячи язв», его вовремя казнили, и Цзысюнь выжил, хотя заклинателем остался слабым. Планы по убийству Не Минцзюэ были раскрыты — под пытками любой заговорит, даже такой хитрый и стойкий гаденыш, как Мэн Яо. Побратимы отреклись от своего младшего брата, и, как и было сказано в клятве, предали его суду Земли и Неба: Мэн Яо был разорван на шесть частей пятью лошадями на площади Безночного Города. Так же как его главная жертва, он был сожжен, а пепел развеян по ветру.
Кому стало легче от свершившейся справедливости? Да никому.
Потому сейчас Сюэ Ян чертит печать своей кровью, режет свое запястье и выкрикивает последние слова ритуальной формулы. Защитный барьер выдерживает мощь темной ци с трудом. Приходится прикрывать глаза и загораживать собой А-Ли. Призрачный ветер стихает, и все глаза обращаются в круг, на неподвижно замершее тело.
«Когда я уйду, не плачь по мне, шицзе. Пусть никто не плачет. Однажды я обязательно вернусь к тебе, в этой жизни или иной — не важно. Просто знай: я любил вас и делал все, чтобы защитить. Я виноват в своей самонадеянности. Если бы у меня был еще один шанс...»