Фандом: новелла Мосян Тунсю "Основатель Темного Пути" / Mоdаo Zushi
Жанры: Дарк, Уся / Сянься
Предупреждения: Жестокость, Насилие, Обоснованный ООС, Отклонения от канона, Смерть основных персонажей, Древний Китай
___________________________________
"Предательство" и "преданность" - слова одного корня. Насколько это больно, когда тебя предают? Достаточно ли, чтобы сердце разбилось в крошево, а душа истекла кровью? Насколько это больно, когда уходит тот, кто был предан себе и своим идеалам до конца? Достаточно ли, чтобы отринуть прежние догмы и правила и начать мстить?
______________________________________
ПРЕДАТЕЛЬСТВО
Тропа Цюнци оказалась ловушкой, в которую Вэй Усянь, Старейшина Илина, угодил, как глупый кролик в силок. Уставший выживать, он так надеялся, что приглашение на первую луну его шичжи Цзинь Лина — это шаг к примирению, шаг к тому, чтобы он смог доказать, что его подопечные никому не опасны... Реальность с размаху ткнула его носом в каменные стены ущелья. Муж его драгоценной шицзе был убит — и кем? Его же творением!
Перенапряжение и раны погрузили его в горячечный обморок, и таким его отнес на Луаньцзан Вэнь Нин.
Лихорадка не отпускала, Вэй Усянь метался в бреду, то рыдал, то стонал, то смеялся. Вэнь Цин была вынуждена применить весь свой запас игл, чтобы обездвижить его и погрузить в подобие лечебного сна, из которого самостоятельно не выплыть. Вэнь Нин рассказал ей все, что произошло, в том числе и то, что флейт он слышал две, и именно это заставило его нарушить приказ: тот, кто перехватил над ним контроль, обладал более сильной волей. Может быть, только на тот момент и только потому, что сам Усянь был измотан и почти болен?
Задуматься было над чем. Например, над тем, что такое теперь ее брат? Лютый мертвец с пробужденным сознанием или... марионетка в любых умелых руках? Нужно ли ему такое существование? Вэнь Цин служила Бессмертному Владыке достаточно долго, чтобы научиться убеждать кого угодно в чем угодно. Даже саму себя, что уж говорить о младшем брате, который и до преображения был недалекого ума из-за детской травмы, и после разумнее не стал. Убедить его в том, что гораздо менее болезненным для него будет уйти на перерождение, чем испытать на себе гнев Старейшины, ей почти ничего не стоило. Убедить своих людей в том, что таково решение самого Цюнлиня — тоже.
Для брата собрали огромный погребальный костер, нашли для него самые чистые и самые целые клановые одеяния, расчесали спутанные космы, сделали подобающую прическу, собрали поминальные дары... Огонь горел весело, ярко. Цюнлинь на своем последнем ложе не шелохнулся, даже когда загорелся сам, его ведь облили маслом для верности. Запах паленой мертвечины смешивался с туманом и пропитывал все вокруг. Пепел — пару горстей с прогоревшего костра — Вэнь Цин собрала в цянькунь. С ее души упал огромный камень. Брат больше не будет ничьей марионеткой. Над его несчастным телом никто больше не надругается, а над могилой не поглумится.
Посланник от ордена Ланьлин Цзинь пришел к подножию горы уже на следующий день, и Вэнь Цин порадовалась, что они успели проводить А-Нина. Потому что глава Цзинь в возмещение ущерба требовал выдать ему убийцу сына, самого темного заклинателя и все его артефакты. Поразмыслив, она написала ответ.
Переписка заняла какое-то время, но время у нее было — не слишком много, она ведь не могла держать Вэй Усяня во сне вечно, он уже и так был слаб, и с каждым днем слабел все больше. Она не показывала, что торопится, ведя переговоры от его имени, не позволяла на себя надавить, и итогом стал договор: три тысячи лянов серебром, новое имя для ее клана, земли в отдаленном, но все же не совершенно диком краю, а что на территории, подконтрольной Ланьлин Цзинь, так оно только и лучше: этот орден пострадал меньше других, значит, сможет защитить, если показать себя полезными. А уж о том, как принести пользу, ее люди знали. А взамен — всего лишь сделать Старейшину Илина безопасным, чтобы его можно было легко пленить и привести на суд; ну и его опасные «игрушки» — призрачную флейту и Стигийскую печать, да бумаги, вдруг в них отыщутся доказательства его злодеяний и злобных замыслов?
Ничто из этого самой Вэнь Цин было не нужно, так что каждый клочок бумаги, найденный ею в пещере Фу-Мо, был сложен в цянькунь, туда же, завернутые в расписанное сдерживающими печатями полотно, отправились и остальные артефакты. Вэнь Цин приказала своим людям собраться и покинуть Луаньцзан, ждать ее в Илине, благо, деньги она потребовала первым же делом, так что требовалось купить повозки, лошадей и припасы — путь предстоял неблизкий.
— Госпожа, а как же вы?
— Не беспокойтесь, бабушка, мне нужен еще один день, и я присоединюсь к вам.
Поселение на Луаньцзан опустело быстро, что им было собирать? Вэнь Цин окинула взглядом брошенные палатки и вошла в пещеру, на ходу доставая из рукава футляр с инструментами. Ей предстояло немного работы, которую и грязной не назовешь, и особо тяжелой тоже. Всего лишь две небольших операции. Ничего сложного.
***
Тяжелое забытье сходило, как мутная весенняя вода, а тряска и грохот заставляли морщиться и стонать, но в себя приводили быстрее, чем, наверное, ему бы хотелось. Дикая жажда склеила губы так, что он не мог их разлепить, сколько бы ни пытался. Или это было заклятье молчания? Это его снова Лань Ванцзи приложил, что ли? На дорожку, когда выгоняли из Юншэна? Тогда почему так трясет, ведь они должны были плыть от Цайи, а не ехать в повозке...
Память о прошедшей для всех, но не для него, войне всколыхнуло выплюнутое кем-то прозвище: «Старейшина Илина». Какой он, к гуям, старейшина, и при чем тут вообще Илин? Эти люди совсем ничего не понимали в том, как давать имена и хао. В войну его называли Повелителем Мертвецов, а потом прицепилось же это «Старейшина»! Уж лучше б тогда назвали Старейшиной Луаньцзан, да?
Куда они едут? А главное — кто «они»?
В лицо ему выплеснулась затхловатая холодная вода, он снова попытался открыть рот, облизать хоть капли с губ — и снова не смог, только резануло болью. Пошевелиться тоже не вышло, но немного прояснившийся разум уже понял: это не от того, что тело затекло. Он связан, связан так, что уже не чует кистей, хотя все остальное притянуто к чему-то вроде крестовины из бамбука не слишком плотно. И это все очень плохо, потому что он не мог позвать Вэнь Нина даже свистом, как не мог и призвать темную ци: она клубилась внутри, но он чувствовал множество сковывающих его печатей, некоторые, кажется, ему нанесли прямо на кожу, в тех местах она горела.
Он мог бы и дальше изображать беспамятство, но хотел хотя бы узнать, кто его пленил и куда везет. Открыть глаза удалось довольно быстро, вода размочила склеенные ресницы, а темное небо в крупную клетку, размеченное искрами звезд, подсказало, что время к рассвету, он в клетке, а движутся они... в Ланьлин? Он повернул голову, поймав краем глаза золотистый отблеск, стиснул зубы: рядом с клеткой на повозке ехали всадники в золотых пао с пионами на груди. Значит, их все-таки схватили на тропе Цюнци?
Память молчала. Он помнил, что Вэнь Нин убил Павлина. Помнил, что не приказывал ему этого делать, что в какой-то момент потерял контроль над ним... А что было дальше? Ответа не было. Но... почему его не убили? Цзинь Цзысюнь ведь хотел его убить, чтоб избавиться от проклятья? Вэнь Нин убил и его? Или нет? Если да — то ясно, почему его схватили и везут в Цзиньлин Тай — на суд и казнь. А если нет — то ничего не ясно.
Какая-то неправильность мешала ему, маячила на краю зрения. И это были не ланьлинцы, нет. Он постарался сосредоточиться, хотя от жажды уже мутилось в голове снова. Медленно обвел взглядом клетку, зацепился глазами за что-то бело-красное...
Рука. Его рука, привязанная к бамбуковой перекладине. Рука, на которой не было кисти — только перетянутая бинтами культя. Он медленно повернул голову и тяжело сглотнул сухим, как пески Мобэй, горлом: вторая была такой же. Провел, наконец, языком по внутренней стороне губ, пересчитывая толстые нити, сшивающие их: раз... два... шесть... десять... двенадцать. Двенадцать стежков — чтоб он уж точно не сумел раскрыть рта в свою защиту?
Так умело наложенные стежки...
Аккуратно и профессионально наложенные повязки...
Наверное, и культи обработаны так же умело и аккуратно...
«Вэнь Цин... Единожды предавший — предаст снова. Ты предала сперва себя, потом Вэнь Жоханя, теперь меня. Думаешь, на предательстве можно выехать в цветущие долины к благодатным рекам?»
Он закрыл глаза: их почему-то немилосердно жгло. Еще жгло и кололо где-то в груди, все казалось — это от раскаленного камня откалываются осколки, впиваются в ребра, режут легкие. Не могло же так болеть всего лишь какое-то глупое сердце?
***
Цзян Чэн внутренне кипел от ярости, то и дело хватаясь за Цзыдянь так, что палец под ним, беспощадно терзаемый кольцом, уже покраснел и покрылся царапинами.
Этот бесстыдник, эта неблагодарная тварь! Да как... как он вообще посмел! Сестра все время плачет, видеть ее в трауре, с опухшим от слез лицом было выше сил Ваньиня, он так и не научился утешать дев, их слезы, тем более вызванные такой причиной, разбивали ему сердце и заставляли чувствовать себя маленьким и глупым.
Но даже теперь сестра говорила, что сперва они должны выслушать Вэй Усяня, что не должны судить сгоряча! О боги, А-Ли была святой, просто святой. И его долг был защитить ее от еще большей боли. Госпожа Цзинь с ним согласилась: Яньли опоили маковым молоком, она не проснется, пока суд и казнь не свершатся. А что проклятого отступника нужно казнить — он, Ваньинь, больше ни минуты не сомневался. Так укусить руку, что столько лет ласкала и кормила, мог лишь неблагодарный помойный пес, нет, волк, волк, которого спасли, приручали, да только дикий зверь останется диким зверем.
Как он мог поверить в то, что Вэй Усянь из заботы о репутации ордена согласился объявиться изгнанным? Нет, эта тварь наверняка загодя все продумала. И все это — его месть. Но за что? За то, что матушка его в детстве иногда порола Цзыдянем? За тот раз, перед сожжением Пристани Лотоса? За что?! Матушка была права — Вэй Усянь принес им всем только несчастья.
Он обвел взглядом зал, отмечая, что собрались совершенно все главы всех орденов. Стоял неумолчный гул от множества голосов, но стоило главе Цзинь — в траурном белом одеянии — подняться, все стихло.
— Господа, мы собрались здесь сегодня, чтобы судить чудовище, убившее моего сына и наследника и еще более пятидесяти заклинателей. Все мы знаем, что во время войны Вэй Усянь отрекся от Пути Меча и ступил на кривую дорожку Темного заклинательства. Несомненно, что тьма разрушает душу и разум, и его преступления — тому доказательство. Все мы помним, что его помощь оказалась весьма своевременной во время войны. Но эти бесчеловечные преступления перечеркивают все! Мы не можем позволить безумцу жить. Силами моих адептов Вэй Усянь был, наконец, схвачен и доставлен на ваш суд. Я надеюсь, никакого снисхождения к нему проявлено не будет!
Ваньинь стиснул кулаки и кивнул. Никакого снисхождения! Никакого милосердия! Он лично будет требовать для проклятого Вэй Усяня самой жестокой казни, линчи или что там можно еще придумать. Пусть страдает как можно дольше! Пусть его душа рассеется и никогда не вернется в круг перерождений!
Движение за столами, отданными ордену Гусу Лань привлекло не только его внимание. Он вперился в поднявшегося с места заклинателя в бело-голубых одеждах, нахмурился, разглядывая почему-то бледного, как покойник, Лань Ванцзи, которого и глава Лань, и сидящий рядом Лань Цижэнь пытались призвать к повиновению.
— Глава Цзинь, разве не должно сперва выслушать обвиняемого?
— Хангуань-цзюнь, несомненно, знаменит своей любовью к справедливости, — с печальной улыбкой проговорил Цзинь Гуаншань. — И мы даже предоставим обвиняемому шанс. Прошу Хангуань-цзюня не беспокоиться.
Лань Ванцзи, наконец, сел и застыл, как статуя, крепко сжав губы. Ваньинь с раздражением подумал, что лучше бы этот гуев праведник до конца суда рта не раскрывал. Иначе... Иначе у ордена Гусу Лань будут большие проблемы. Это ж надо — защищать отступника. Не зря этот Лань рядом с Луаньцзан ошивался, ой не зря. Спелись они с Усянем, что ли? Он всегда знал, что такой бесстыдник, как Вэй Усянь, даже праведника способен сбить с пути истинного!
— Введите обвиняемого!
Двери зала распахнулись, и в них сперва вошла четверка адептов с мечами наголо, затем еще двое, которые почти волокли кого-то, скрученного в три погибели, в черно-красных одеждах, затем еще четверо адептов. Лицо человека в черном закрывали рассыпавшиеся волосы, но Ваньиню и не нужно было его видеть — он узнал его и так. Цзыдянь заискрил, едва не развернувшись, пришлось приложить усилия к тому, чтобы он потух. Когда Цзян Ваньинь поднял голову от кольца и снова посмотрел в центр зала, Вэй Усяня уже поставили на колени, и два адепта держали его шею в перекрестье мечей.
— Почему он не в цепях и не связан веревками божественного плетения?! — возмутился кто-то с места.
— В этом нет нужды. Вэй Усянь больше не опасен. Покажите!
Пленника вздернули на ноги, кто-то из конвоиров рванул на нем пояс, отбросил его прочь, потом распахнул и сдернул с плеч одежды, бесстыдно обнажая до странного отощавшее тело, бледное, а потому покрытое ярко выделяющимися печатями, вырезанными на коже. Ваньинь заметил шрам, который казался совсем свежим, хотя минуло уже больше чем полгода с того дня, когда эта рана была нанесена. А потом одеяния окончательно упали с рук Вэй Усяня, и он увидел испятнанные кровью повязки на руках. Повязки на месте кистей, которых у обвиняемого больше не было. А когда тот поднял голову, медленно обводя взглядом тех, кто будет его судить, Ваньинь увидел и нити, стягивающие его губы, и лихорадочно блестящие глаза, обведенные черными кругами, и пятна горячечного румянца на мертвенно-бледных запавших щеках. Пленник встретился с ним взглядом, шагнул-шатнулся раз, другой. Цзинь Гуаншань жестом остановил вскинувшихся адептов.
Вэй Усянь дошел до возвышения, остановился напротив стола Цзян Чэна, и тот не выдержал, вскочил, схватив Саньду... но через мгновение бросил меч обратно и только плюнул в лицо убийце. Плевок, к сожалению, попал всего лишь в грудь. Усянь судорожно вздохнул, дернулся, словно он обжег его, как клеймо, провел культей, размазывая слюну по коже. Горящий багряными искрами в глубине зрачков взгляд прошелся по лицам, остановился на главе Не, и пленник побрел к нему, шатаясь с каждым шагом все сильнее. Остановился напротив, вытянул дрожащую руку.
— Разве не правильнее было бы дать ему говорить? — мрачно спросил Не Минцзюэ, отводя взгляд и повернувшись к главе Цзинь.
— Боюсь, даже с запечатанными силами, если освободить ему рот, преступник сможет призвать Призрачного Генерала. Адепты Ланьлин Цзинь не отыскали никаких следов этой марионетки на Луаньцзан, а, как известно, Вэй Усянь мог отдавать ему приказы в том числе и свистом. Это лишь мера безопасности, пока тварь не будет изловлена и уничтожена.
Вэй Усянь снова вздохнул, пошатнулся, но устоял. И сделал еще несколько шагов — к столам Гусу Лань. Ваньиню показалось, что смотрел он при этом только на Лань Ванцзи, и руки тянул тоже к нему, и на колени упал перед ним. Но Ванцзи сидел, словно окаменевший, не шелохнувшись, и тогда пленник опустил голову, затрясся, как в припадке. Он то ли смеялся, то ли рыдал, волосы снова скрыли его лицо.
— Вэй Усянь! — глава Цзинь поднялся с места, и пленника снова вздернули на ноги, повернув к нему. — Признаешь ли ты себя виновным в убийстве наследника Цзинь и пятидесяти двух заклинателей на тропе Цюнци?
Он так и не ответил, просто обмяк в руках конвоиров, которые едва успели удержать его от падения.
— Отведите его в темницу. Пусть посидит, пока суд решит, какую казнь применить и на какой день ее назначить!
***
Он не терял сознания, просто не осталось сил держаться на ногах. Но едва не обеспамятел, когда его швырнули в камеру, и он упал, по привычке выставив руки вперед. Боль была такой, что будь чем — обмочился бы, наверное. Но только замычал, перекатываясь на спину и прижимая культи к груди. Слез тоже не было.
Осознание того, что его скоро казнят, привело за собой и понимание: эта казнь не будет легкой, вроде отрубания головы или повешения. Нет, его, в лучшем случае, четвертуют, в худшем применят линчи или обмажут медом и привяжут над муравейником. Или выдумают что-то не менее изощренное. Он устал, ему было больно и страшно. Он не хотел умирать, но ему не оставили выбора и не дали оправдаться. Никто не спросил даже, а что делали все эти адепты Ланьлин Цзинь на тропе Цюнци. Им не нужны были его оправдания, они хотели уничтожить его и завладеть Стигийской тигриной печатью. Что ж... Он не мог ничего сделать с последним, но лишить их удовольствия всласть поиздеваться и посмотреть на его мучения он все еще мог.
Стены в каземате были шершавыми. Он содрал с рук повязки, осмотрел швы на культях, убеждаясь: все это — дело рук Вэнь Цин. Прикусил язык и ударил руками по стене, сдирая швы, разрывая плоть о камень. Снова и снова. Пока кровь не потекла из разорванных сосудов ручьями. Но это могли заметить — по коридору проходила стража. Могли прижечь и не дать ему умереть быстро... И тогда он снова прикусил язык, подтянул к груди колено и с силой ударился об него челюстью. Рот наполнился кровью, и это было последнее, что он смог испить перед тем, как тьма поглотила его окончательно.
ПРЕДАННОСТЬ
Он ушел.
Вэй Ин ушел, в последний раз посмеявшись над всеми, кто пытался диктовать ему свои условия. Но они все равно пытались — даже теперь, после его смерти — пытались его обвинить, очернить, заклеймить. Бросив его искалеченное тело в центр печати, они собирались вызвать на суд его душу. И хотели, чтобы это сделал он. Сичэнь требовал от него сыграть «Расспрос» после того, как на вчерашнем сборище...
Лань Ванцзи сжал кулаки и зубы с такой силой, что ногти прорвали кожу, а челюсти свело болью.
Вэй Ин... Вэй Ин ждал от него хоть слова — может, не в свою защиту, но хотя бы в установлении истины. Вот только он не мог знать, что Лань Цижэнь запечатал ему рот, а брат обездвижил талисманом. Все, что мог сделать Ванцзи — это попросить у Вэй Ина прощения взглядом. За то, что не может помочь. За то, что снова не может сделать ничего.
Поможет ли Вэй Ину то, что он вызовет на суд его душу? Поможет ли это его оправдать хотя бы так, посмертно? Душа не сможет солгать...
— Ванцзи?
— Хорошо, я сыграю «Расспрос».
«Прости меня. Если сможешь — прости. Я тебя не сберег».
Цинь отозвался на прикосновение к струнам странной вибрацией, Ванцзи показалось — он словно дрожал в предвкушении. Решив разобраться с этим позже, он сыграл первую музыкальную фразу, вызывая душу... Но случилось нечто иное. Вместо голубого огонька, зависшего над струнами, рядом с ним соткался из золотых и алых искр призрачный силуэт, такой знакомый, что боль сжала сердце до потери дыхания.
Призрак коснулся рукой струн, покачал головой и рассмеялся — это звучало, как эхо, и так же прозвучал его голос:
— Здравствуй, Лань Чжань. А всем этим — здравствовать не желаю. Что, хотите судить меня хоть так? Что ж, я готов ответить. Только потом не кривитесь, если ответы вам придутся не по нутру. Хотите, я расскажу, кто меня «пленил»? Ахаха, нет, это были не храбрые адепты Ланьлин Цзинь! Это была Вэнь Цин. Да-да, та самая Вэнь Цин, которую я так защищал. Та самая, людей которой я освободил на тропе Цюнци, когда их морили голодом, избивали и убивали просто за то, что они тоже были Вэнь. А хотите знать, за сколько и чего она меня продала? Ах, за сущую безделицу: три тысячи лянов серебра, землю для ее клана и новое имя. Хотите знать, где ее брат, Вэнь Цюнлинь, Вэнь Нин, тот, кого вы до усрачки боитесь даже сейчас — Призрачный Генерал? Его больше нет. Он добровольно взошел на костер. Глупый доверчивый ребенок. О! А может, вы хотите узнать, кто отдал ему приказ убить Цзинь Цзысюаня? Ахаха, это такая занимательная история... Нет, это был не я. Это был Су Миншань. Кстати! Тот самый Су Миншань, который наслал на Цзинь Цзысюня проклятие «Сотни дыр и тысячи язв». Легко проверить, стоит всего лишь раздеть его так же, как вчера вы раздели меня. Ну? Кто смелый? Может, ты, Цзинь Гуанъяо? Хотя... что это я, он же твой подельник, вернее, твоя ручная собачонка. Эй, Яо, Мэн Яо, рассказать, как здорово ты придумал отправить на тропу Цюнци триста стрелков, перед этим приказав очистить все ущелье от тел убитых там военнопленных, даже косточки не оставил, даже завалящего духа? Рассказать, как искусно ты выманил туда же Цзинь Цзысюаня, притворившись, будто волнуешься за его двоюродного братца? Ах, как умно: одним выстрелом убить сразу десяток фазанов: и себе путь к вершине расчистил, и меня подставил. Теперь я буду очень волноваться за сына шицзе, ведь он — единственный законный наследник, кроме тебя, шлюхин сын. А ты, Цзинь Гуаншань, ты за внука бояться не будешь? А за себя?
Призрак снова рассмеялся, поплыл-пошагал по кругу, вглядываясь в застывшие лица.
— Что еще вам рассказать? Где печать? В тайной комнате в покоях главы Цзинь. Вместе с Чэньцин и моими бумагами. Интересно, собирался ли об этом сказать вам сам глава Цзинь? Или хотел бы сделать вид, что печать не была найдена? Ахах, он еще может сказать, что не собирался ею пользоваться, но зачем бы ему мараться тьмой самому? Есть у него такой милый юноша, Сюэ Ян. Очень любознательный юноша. Прямо сейчас сидит и разбирает мои каракули. Надеюсь, экспериментировать не начнет, а то ведь может, и станет в цзянху на один Луаньцзан больше. Эй, ну так как? Кто-нибудь проверит мои слова? Начнем с малого, а, глава Не? Су Ше прямо за вами сидит, только руку протянуть. Ну же, я подожду, мне больше некуда спешить.
Сбежать Су Миншань не успел, Не Минцзюэ оказался быстрее. А призрак Вэй Ина оказался прав. Следы отраженного проклятья на груди заклинателя повергли всех в шок. А флейта, вытряхнутая из рукава — зачем он носил ее с собой? — косвенно подтвердила слова о том, что приказ убить Цзинь Цзысюаня Призрачному Генералу отдал именно он.
Призрак смеялся. Потом оборвал хохот и словно поманил кого-то. Кого — стало ясно, когда рядом с ним соткался еще один — тоже узнанный сразу.
— А хотите, сам Павлинчик вам расскажет, как было дело? Или, может, вот он? Или этот? Или эти?
Зал наполнялся призраками — все они были адептами Ланьлин Цзинь, убитыми на тропе Цюнци.
— Говорите! — рявкнул Вэй Ин.
И они заговорили. Подтверждая каждое слово, говорили о том, что им было приказано уничтожить Старейшину Илина, что приказ был отдан Цзинь Гуанъяо.
— Может, убьете и Су Ше? Тогда я позову и его душу, мы ведь, ушедшие, не смеем солгать. Лгут только живые.
— Хорошая идея, Вэй Усянь, — внезапно хмыкнул Не Минцзюэ.
В следующее мгновение голова Су Миншаня покатилась по мрамору пола, упало его тело, заливая кровью все вокруг.
— Вы мне нравитесь, глава Не, — расхохотался Вэй Ин. — Что ж, спрашивайте!
Дрожащий призрак поднялся прямиком из тела, зарыдал, но не посмел ослушаться Повелителя Мертвецов, который и после смерти им оставался. Его исповедь была чудовищна в своей простоте. Как и причины, по которым он совершал все свои преступления. Просто зависть. Просто желание выслужиться.
— Что насчет печати? Кто сходит с неуважаемым главой Цзинь в его та-а-айную норку? Что, мне снова просить главу Не? Может, ты, глава Цзян? Или ты, глава Лань? Благородный, беспорочный первый Нефрит, который так благородно и беспорочно заткнул и обездвижил вчера своего брата, чтоб тот, не приведи боги, не взялся защищать темнейшее отродье, отступника и убийцу — меня? А идите-ка все вчетвером. А то как-то нет веры в благородство главы Цзинь и безобидность Сюэ Яна. Не переживайте, мы все вас подождем.
Словно зачарованные его приказом, четверо глав поднялись и удалились. Остальные молчали, не рискуя сказать ни слова.
— Вэй Ин, — хрипло позвал Ванцзи.
— Не надо, Лань Чжань. Тебе не в чем себя винить. А уж мне-то и подавно тебя не в чем обвинять. Знаешь, за последним порогом многое видится лучше. Я теперь понимаю, зачем ты так настойчиво звал меня в Гусу. Только... мне бы ничем не помогли в Облачных Глубинах. Я объясню, почему, наберись терпения.
— Вэй Ин...
— Да, это правда сделала она — Вэнь Цин. Так изысканно предать может только женщина. И так искренне убедить себя и всех окружающих, что это будет наилучшим выходом. Я и сам уже верю — мне все равно бы не позволили жить тихо и мирно, даже на Луаньцзан, их бы все равно преследовали за принадлежность к Вэнь, и я бы не сумел их защитить. Ахаха, да что говорить, я не сумел бы защитить даже себя. Я же пугало, пугало для всех, Лань Чжань. А то, чего боятся — уничтожают. Только вот... уйдет один страх — придет какой-нибудь другой. Кого назовут пугалом после меня?
Меж тем в зал вернулись отправленные в тайную комнату главы, и Не Минцзюэ тащил за шиворот связанного веревками божественного плетения Сюэ Яна — оказавшегося щуплым нагловатым подростком лет четырнадцати-пятнадцати, на лице которого застыла слегка сумасшедшая усмешечка, открывающая очаровательные острые клычки. Глаза у мальчишки отливали отчетливым багрецом — первый признак темного заклинателя. Слегка спавший с лица Цзинь Гуаншань нервно обмахивался веером. Лань Сичэнь нес мешочек цянькунь, содержимое которого вытряхнул на всеобщее обозрение прямиком посреди зала.
— Ахахаха, прекрасно. Всем ли видно? — призрак Вэй Ина щелкнул пальцами, и Стигийская тигриная печать взмыла в воздух, две ее половинки вращались в завораживающем танце.
— Лань Чжань, я прошу тебя, как единственного, кто здесь достоин моего доверия: уничтожь ее. Это сложно, но я верю — ты справишься. Можешь бросить ее в какой-нибудь из вулканов, распылить мощным ударом светлой ци. Я хотел это сделать сам, но для меня это стало бы последним деянием в жизни. Жаль, не успел — такая смерть была бы гораздо прекраснее и полезнее, чем то, что случилось.
— Не говори так, Вэй Ин.
— Я говорю только правду, Лань Чжань. Дух не может солгать. Ну так что?
— Хорошо, я уничтожу ее, клянусь.
— Тогда... мне больше нечего сказать. Или у вас еще остались ко мне вопросы? — призрак снова прошел-пролетел по кругу, заглядывая в глаза заклинателям. — Кому-то еще я что-то должен? Ах, да... Я обещал рассказать, отчего я не смог бы вернуться на Путь Меча, даже если бы захотел этого больше жизни. Отчего я выбрал кривую дорожку Тьмы...
Он остановился напротив Цзян Ваньиня, усмехнулся и спросил:
— Ярко ли горит твое золотое ядро, глава Цзян? Не беспокоит ли шрам? Ты ведь взял с собой Суйбянь, не так ли? Достань его, Цзян Ваньинь.
Медленно, дергано, словно через силу молодой глава Цзян потянулся к поясу и снял с него цянькунь. Меч в простых темных ножнах выскользнул из него, как хищная рыбина, лег с глухим стуком на стол.
— М-м-м, кого бы попросить... Дева Ло, Ло Цинъян, будь так добра, подойди и вынь мой Суйбянь из ножен.
Названная заклинательница, приехавшая на этот совет в составе одного из незначительных орденов, смущенно покраснела и вышла вперед. Но ее попытка вынуть меч не увенчалась успехом.
— Ничего, все в порядке, Мянь-Мянь. Кстати, спасибо — ты так благородно защищала меня, я благодарен, — призрак поклонился ей, выпрямился и снова обвел взглядом зал. — Вы все сейчас думаете: она слаба, я сильнее, я бы вынул этот меч. Ну так давайте, подходите. Может, ты, глава Яо? Или ты, глава Оуян? Или ты, глава Лань? Давай, Лань Сичэнь, ведь ты — первый в своем поколении, даже глава Не тебе уступает. Подойди и вынь мой меч из ножен!
Однако даже «первому в своем поколении» не удалось этого сделать.
— Что ж. А теперь сделай это ты, Цзян Ваньинь, — приказал призрак.
Стоило главе Цзян взяться за ножны и рукоять, как меч без каких-либо усилий покинул ножны. В зале всколыхнулся воздух от слитного вздоха.
— Еще не догадался? — улыбка духа была печальна. — Я подскажу. Когда погибли мои родители, мне было всего четыре года. Как думаешь, даже если мне и рассказывали об обители Бессмертной Баошань-саньжэнь, мог ли я хоть что-то запомнить, если не помнил даже лиц родителей? Цзян Чэн, Цзян Чэн... Ты так хотел вернуть себе золотое ядро, что поверил бы в любую чушь, которую я нес? Подойди к моему телу, Цзян Чэн. Посмотри внимательно, видишь шрам на груди? Такой же, как у тебя, правда? Только вот зажил... хуже. Потому что золотого ядра за ним больше не было, нечему было его заживить. Но я не жалею, даже сейчас. Я ведь любил тебя, как брата, и ради тебя я сделал бы что угодно. Я обещал быть с тобой всегда — и я сдержал слово. Часть меня теперь всегда будет с тобой. Я обещал тебя поддерживать — мое золотое ядро с этим, кажется, отлично справлялось все эти годы и справится впредь. Теперь... теперь я все сказал. У меня больше не осталось долгов в этом мире.
Подняв руки, дух щелчком пальцев развеял все призванные души. Вернувшись к своему телу, он какое-то время смотрел на него, потом повернулся к Ванцзи.
— Еще одна просьба, Лань Чжань, если тебе не трудно.
— Вэй Ин...
— Последняя, обещаю. Сожги мое тело. Не хочу, чтобы кто-то еще мог призвать мой дух.
— Вэй Ин!
— Я прошу тебя, Лань Чжань.
Опустив голову, Ванцзи еле слышно прошептал:
— Хорошо. Сделаю, как просит Вэй Ин.
— Теперь отпусти меня. Я... устал и хочу покоя.
Ванцзи снова коснулся струн, и завершающие «Расспрос» музыкальные фразы всколыхнули воздух. Золотые и алые искры рассеялись в пространстве.
Еще долгие несколько фэнь в зале стояла тишина, а потом взорвалась десятками голосов, вопросов, гневных восклицаний и угроз виновным.
Ванцзи до всего этого не было дела. Он спрятал свой цинь в цянькунь, в другой, тот, что принес его брат, бросил печать и собрал все остальное, в том числе и черную флейту Чэньцин, и бумаги — все до единой, снял с себя верхнее клановое одеяние, расшитое облаками, бережно завернул в него окоченевшее тело — похожее на деревянную статую, зачем-то испачканную в запекшейся крови, и поднял его на руки. Его никто не останавливал, но Лань Сичэнь, Лань Цижэнь и остальные адепты Гусу Лань вышли за ним следом, они же помогли отыскать достаточное количество дров в одном из хозяйственных дворов Цзиньлин Тай, чтобы можно было сложить погребальный костер. Все молчали, только Лань Цижэнь заговорил, когда Ванцзи уже собрался уложить тело Вэй Ина:
— Ванцзи, забери свое одеяние. Ты меня слышишь? Ванцзи! Лань Ванцзи!
Он слышал. Но проигнорировал все повышающийся и повышающийся голос, осторожно укладывая свою скорбную ношу, поправляя Вэй Ину волосы. Спохватился и разрезал нитки, стягивающие мертвые губы, осторожно вынул их, попытался стереть кровь с лица, но не преуспел, и тогда просто сложил печать очищения. Если не присматриваться, если смотреть сквозь застывшие в глазах слезы, то Вэй Ин казался спящим, хотя он, наверное, никогда в жизни не спал в благопристойной позе...
Огненные талисманы подожгли всю груду дров сразу с четырех концов. Когда пламя поднялось выше, почти скрывая из виду тело, Ванцзи сорвал со лба расшитую облаками ленту и швырнул ее в огонь.
— Она твоя, Вэй Ин. Теперь — навсегда.
На изумленные и гневные крики он снова не отреагировал. А вот на горький плач медленно, тяжело идущей к погребальному костру Цзян Яньли — да. Перехватив молодую вдову, не подпуская к огню слишком близко, он обнял ее, как обнимал бы свою сестру, если бы она у него была.
— Простите, молодая госпожа. Простите, что не уберег его, — тихо выговорил, выталкивая каждое слово, как тяжелый шершавый камень.
— А-Сянь... Мой А-Сянь...
Ноги ее не держали, и он опустился на колени вместе с ней, продолжая обнимать, позволив ей выплакаться в свое плечо. Он почти завидовал — она могла плакать.
***
Оставив на краткое время брата вместе с вдовой Цзинь Цзысюаня, чтобы отвести почти потерявшего сознание от дерзости Ванцзи дядю в гостевые покои, вернувшись, Лань Сичэнь брата не нашел, только Цзян Яньли стояла рядом с погребальным костром и уходить оттуда, кажется, не собиралась, пока он не прогорит.
— Молодая госпожа, — обратился Сичэнь к ней, — этот Лань просит прощения. Не подскажете ли вы, куда ушел Лань Ванцзи?
— Я не знаю, — отрешенно прошептала та.
Поймав по дороге обратно кого-то из слуг, он добился только одного: Ванцзи видели улетающим на мече. Но в какую сторону, сказать никто не смог.
Позднее, когда улеглось волнение, вызванное злокозненным духом Старейшины Илина, все виновные были казнены или наказаны иначе, Совет, собиравшийся на суд, что в итоге стал фарсом, постановил считать его невиновным и даже позволить его праху упокоиться на кладбище в Юньмэне. Но к тому времени из небольшого хозяйственного дворика уже давно вымели и вымыли остатки пепла.
Покинув Цзиньлин Тай, Сичэнь бросился искать Ванцзи, но сколько бы он ни опрашивал всех встречных и поперечных, найти того, кто не хочет, чтобы его нашли, совсем не просто. Клановый знак брата Сичэнь нашел в своих вещах; в Гусу, Цайи и у врат Юншэна Ванцзи не появлялся. Отчаявшись, Сичэнь слетал на Луаньцзан, но там было пусто, и только ветшающие палатки да несколько пятен крови в пещере Фу-Мо доказывали, что здесь кто-то когда-то жил. Неужто, все правда, и эти люди, те, кого так защищал Вэй Усянь... Все они предали его, продали за три тысячи лянов и новое имя? Он должен спросить у А-Яо... Ах, да... Не было больше А-Яо, не было больше сань-ди. Признан виновным — под пытками вырвали признание! — и повешен. А после — допрошен еще раз. Сичэню хотелось смеяться, плакать и зарезаться собственным мечом за все, что с его попустительства и слепоты творилось.
Но где же Ванцзи? Где его брат?
Сичэнь очень боялся за него, ведь с собой тот унес проклятую печать. Оставалось лишь облететь поочередно все действующие вулканы. Он начал с Безночного Города, но там, покрытые снегом и занесенные пылью, были лишь руины, и никаких следов. Потом пришлось вернуться в Юншэн — дела клана и ордена больше не могли ждать.
***
Цзянху велика, и много в ней мест, где можно совершить ритуал с большим выбросом ци, но этого никто даже и не заметит. Правда, там можно и остаться, если убьет или ранит, но Лань Ванцзи повезло, его не ранило. Он просто потерял очень много сил, и пришлось почти неделю отлеживаться в загодя поставленной палатке, куда он едва смог доползти. В первые три дня он только лежал, изредка пил воду и ел сушеные ягоды и фрукты. Потом... потом достал из цянькунь бумаги, до которых все не доходили руки, и принялся читать, в очередной раз поражаясь разнообразию интересов Вэй Ина и широте его мышления. Натыкаясь на миниатюрные или большие изображения своего лица, а потом и всего целиком в окружении кроликов и цветов, Ванцзи бурно краснел и откладывал такие листы. Его все больше и больше тянуло достать гуцинь и... Но он вспоминал, что душа Вэй Ина ушла безвозвратно, ведь тело было сожжено, и тогда сворачивался в комок и позволял себе бесслезно оплакать того, кого не удержал, не спас, не защитил... Не признался, что любит, пусть бы ему даже ответили отказом. А как еще мог ответить ему Вэй Ин, которого он сам раз за разом игнорировал, отталкивал, оскорблял и в итоге был признан чужаком, которому нет никакого дела до его души. И все же... Все же Вэй Ин доверял ему до самого конца. Доверял настолько, что просил о последней милости на том «суде».
Слабость отступила, и он смог подняться, сварить себе нехитрую походную похлебку, подстрелив парочку горных куропаток. Определенно, с мясом она была вкуснее и питательнее. После нее вернулись и силы, так что он смог встать на меч и отправиться туда, где не найдут ни его, ни тех, кого он вскоре туда заберет. Нужно только все подготовить.
***
Три месяца спустя после грандиозного скандала в Цзиньлин Тай, смерти Старейшины Илина, его оправдания, суда над виновными и множества казней, казалось, все улеглось, и единственной сплетней оставался побег второго Нефрита клана Лань. Но недолго длилась тишина — грянул новый скандал, когда из своих покоев в Цзиньлин Тай бесследно пропали молодая вдова Цзинь и кроха-наследник, которому едва-едва исполнилось четыре месяца от роду. Вместе с ними пропал меч почившего Цзинь Цзысюаня, внушительная сумма и кое-какие документы. Все указывало на побег, но глава Цзинь растрезвонил на всю цзянху о похищении. Впрочем, веры ему не было бы, даже скажи он, что вода мокрая, снег — холодный, а пионы растут корнями вниз.
Это исчезновение стало лишь первым звеном в целой цепи последующих странных событий, которую позже назвали «Местью Старейшины Илина».
ЭПИЛОГ
Старейшина Илина мстил изощренно и извращенно, как и полагалось злокозненному созданию тьмы. Где это видано, чтоб на стенах резиденций вырезать, словно в Гусу на Стене правил, все грехи клана? Да еще и иероглифами такого размера, что издалека видно — не пропустишь никак.
Ни один орден не пропустил, не пощадил даже родную Пристань Лотоса, все расписал, особенно по нынешнему да по прошлому главам прошелся. За его голову даже награда была назначена, только люди посмеивались: как ты призрака схватишь? Да и зачем? Никакого зла он ведь не делал, а что в Ланьлине да Цинхэ на стенах по паре трупов повесил — так за дело, душегубами они оказались и насильниками. Как ни крути, доброе дело сделал: и главам орденов на ошибки указал, и людям простым дал понять, что эти заносчивые «бессмертные» — такие же смертные, и не им на всех ноздрями смотреть.
А потом все кончилось. Словно был-был такой вот мститель — и пропал. Говорили, что его схватили и казнили. Только вот ни один орден о своей «победе над злом» так и не заявил. Никто не похвастал, что сумел пленить бесстыдника, так легко разглашавшего самые грязные пороки и тайны, которым оставаться бы под замками до скончания веков.
Говорили, что в Безночном Городе завелся призрак, и снова поминали Старейшину Илина. Мол, сидит всегда на крыше Знойного дворца, что твой девятый дракон, играет на флейте — а сам в черном и алом, и лента в волосах так и вьется, даже если нет ветра. Но сколько бы смельчаки не забредали в проклятые земли, никаких призраков никто так и не встретил. А слухи... Да кто там помнит, от кого сплетню впервые услышали? Вроде, от кого-то из чужаков, кто проездом был? Да, такой угрюмый здоровяк с женой и дитем, и что только их понесло в путь? Но вроде говорили — к родителям едут... А мальчишечка у них такой славный!
Солнце бросало сквозь кроны уже золотящиеся близким закатом лучи, в них сверкали и кружились пылинки и паутинки, танцевали прозрачные зонтики самых первых одуванчиков. По лесной дороге цокал копытцами серый ослик, и сбруя у него была украшена яркими синими и лиловыми помпонами, медными бубенцами и крупными деревянными бусинами. Верхом на ослике ехала женщина в белом одеянии, в котором угадывался траур, ее голову покрывала плетеная доули с вуалью, и потому оставалось лишь догадываться, красива она или дурна собой. На руках у женщины тихо посапывал ребенок, сладко спал, убаюканный голосом флейты. На флейте — простенькой, хоть и покрытой черным лаком и украшенной белым нефритовым кольцом и алой кистью, — играл мужчина, шагавший рядом с ослом, повод которого был привязан к его поясу, пока руки заняты. Мужчина был высок, широкоплеч и одет в черное цзяньсю с узкими рукавами, перемотанными алыми и черными ремешками. Его доули болталась на спине, волосы были собраны гладко-гладко в тугой тяжелый узел почти на затылке, закрепленный черной лентой и белой костяной шпилькой. Его лицо казалось застывшей траурной маской, а изжелта-карие глаза смотрели вперед, туда, где то появлялся, то растворялся в золотых лучах сотканный из золотистых пылинок и искр призрак. Его вид, казалось, менялся каждое мгновение: то это был мальчик в лохмотьях, то высокий широкоплечий, но болезненно-тощий мужчина в поношенном дасюшене и с распущенными, словно в глубоком трауре, волосами, то подросток в ученических одеждах и с растрепанным хвостом на голове.
Мелодия, которую играл мужчина в черном, рассказывала о чем-то так ясно и чисто, что еще миг — и, казалось, поймешь каждое пропетое слово. Но вот она стихла, и заклинатель опустил флейту, остановился сам и остановил ослика, глядя на замершего в пяти шагах от них призрака. Теперь тот выглядел немного иначе: лет двадцати на вид, с убранными в гладкую прическу волосами, в одежде, по которой тотчас узнавался заклинатель-саньжень. Он улыбался, глядя на людей, но не приближался к ним.
— Мне пора, цзецзе, Лань Чжань. Спасибо, что позволили проводить вас, но мое время вышло. Может быть, однажды... Однажды мы с вами снова встретимся? Я не знаю.
— Вэй Ин... — глухо вытолкнул из сжавшегося горла мужчина.
— Лань Чжань. Я буду надеяться, что мы встретимся, и ты узнаешь меня. И тогда сделаешь все правильно: снова влюбишь меня в себя, найдешь слова, чтобы сказать об этом, и силы, чтобы взять за руки и не отпустить. Я буду надеяться, что никакой суп Мэн-По не заставит меня забыть, что в этом мире меня ждет моя родственная душа.
— Вэй Ин!
— Береги мою а-цзе. Прошу тебя, сбереги ее и А-Лина, пусть у них будет все хорошо.
— А-Сянь... — женщина под вуалью крепко зажала рот ладонью, сдерживая плач.
— Яньли. Лань Чжань. Я так... вас...
Едва-едва заметный силуэт, истончавшийся каждый миг этого прощания, рассыпался золотыми и алыми искрами, и тотчас же треснула и превратилась в груду тонких щепок черная флейта.