Давно это было. У нас, на Алтае. Старики сказывали, они от своих дедов слышали, а те то ли сами жили в то время, то ли история глубже идет. Было это в одном из сел, что стоит на границе между степным и горным Алтаем, которая тянется на сотни верст от Колывани до Усть-Куюра. В названии села, старики, правда, путались, да, впрочем, в этом ли дело.
Село стояло на реке, как положено. Дворов двести или поболее. Народ крестьянствовал, как в этих местах сам бог велел. Земля – чернозем, солнечных дней в году много. Если не засуха, то урожая с достатком хватало на весь год, да еще запас оставался. Рядом предгорья с таежными лесами. Тут тебе грибы, ягоды, орех кедровый. Мужики, кто посноровистей, охотой, рыбалкой промышляли. Так что особого богатства не было, но и не бедствовали. Избы крепкие, все сыты, одеты. Живи, работай да и радуйся.
В одной семье паренек рос. Худенький, смышленый, не в пример другим сверстникам, грамоту рано освоил. Родителям помогал в меру сил. В сибирских семьях это сызмальства заведено было. Если еще маловат для работы, вот тебе кринка кваса да краюха хлеба. Иди на дальний покос, отцу отнеси. На другой год вилы да грабли в руки дают. А далее силенок прибавилось - бери косу в руки, благо в хозяйстве коса поменьше батиной всегда найдется.
Все бы ничего, парень, как парень, вот только изъян у него был. Горб за спиной. Работать это не мешало. Кое-кто из ребятишек порой надсмехался, но после пары подзатыльников от старших притихли. Негоже над телесным недостатком потешаться. Потом, впрочем, привыкли, словно никто и не замечал.
Годам к шестнадцати окреп, работать наравне с мужиками стал. Порой и на девок заглядывался. Относились они к парню хорошо, но всерьез никто не принимал. Кто ж на горбуна заглядываться будет. Порой Ваня сам размышлял: за что мне такое уродство, отчего господь посмеялся? Отец и мать нормальные, статные. Младшие сестренки тоже ладные получились. Материна родня жила в другой далекой деревне, а вот с мамой отца жили вместе в одном доме. У бабушки лицо старое, все в морщинах, но тонкие черты с особым светом в глазах, который бывает от праведной духовной жизни, поражало особой красотой. Встречаются такие лица у старых русских женщин. И ходила она всегда прямо, не горбясь. А вот дедушку Ваня не знал. Поговаривали старики, что, мол, давно он из села или сам ушел, или люди его прогнали, неведомо. В семье никогда о нем не говорили, а самому расспрашивать неловко было.
Летними вечерами после трудового дня молодежь собиралась на окраине села. Это были посиделки с веселыми разговорами, песнями под гармошку, иной раз кто-то выходил с лихой пляской, увлекая других своим юным задором. В этот вечер все было как обычно. Юноши чинно стояли под раскидистой березой. Девушки сидели на скамейках, кого-то бурно обсуждали и всплески их задорного смеха перекрывали усилия гармониста. Тут же бегала ребятня, и желание напроказить боролось с боязнью быть отодранными за уши старшими ребятами. Среди девушек была и Настя - соседка по улице. Иван давно заглядывался на девушку. Густая коса пшеничного цвета, озорные глаза, веселая улыбка невольно притягивали взгляд, хотя парень всегда делал это украдкой, не выдавая своих чувств.
Была средина лета. Ранним утром все уходили в поле, поэтому гулянье не затянулось, и вскоре все стали расходиться. Иван набрался смелости, подошел и предложил Насте проводить ее до дома. Девушка усмехнулась, ладонью взлохматила его светлый вихор, чмокнула в лоб, как младшего неразумного братишку и побежала догонять стайку подруг. В душе Вани все как-то перевернулось. Разочарование, неудовлетворенность собой, обида на девушку и много еще чего создавали такую гремучую смесь, которая требовала немедленного выхода.
Иван пошел, затем побежал по околице, где его никто не мог увидеть. Ноги привели его к реке, к тому месту, куда с друзьями они бегали купаться. Крутой песчаный берег огражден с одной стороны колючими зарослями дикой облепихи, с другой, где река сужалась и уходила в стремнину, возвышался семиметровый каменный утес. Для местных пацанов всегда считалось особой доблестью, немного разогнавшись, прыгнуть с него солдатиком, а потом под одобрительные крики друзей, преодолевая течение, выплыть в спокойную заводь.
Он бежал. Хотелось ощутить чувство падения, стремительное погружение в холодные струи воды, чтобы смыть обиду с души и внутренний жар с тела. Свет ярких звезд не давал сбиться с тропинки. Вот уже под ногами вместо травы и песка ощущался твердый камень, вот уже обрыв. Он прыгнул и ...
В первый миг все было как прежде. Замирание сердца от свободного падения. Но в следующую секунду за спиной раздался сухой треск, что-то сзади распахнулось, и он с изумлением ощутил, как из горба расправляются крылья и он уже парит над речной излучиной. Осторожно пролетев над стремниной, Иван спланировал к берегу. Несколько судорожных шагов по тверди, падение, мокрый песок на губах. Но крылья целы. Каким-то новым, неведомым ранее волевым усилием заставил крыльям сложиться, и они снова закрылись горбом за спиной.
С этой ночи все изменилось. Раз в неделю, а то и дважды Иван с нетерпением ждал, когда вечером все домочадцы лягут спать, уходил за край села, подбегал к обрыву и при свете луны взлетал над родной округой. Ощущение свободы, вольного полета так захлестывали душу, что иначе уже не могло быть. Вскоре он научился набирать высоту, планировать меж высоких деревьев, приземляться на малые поляны, а потом, разбежавшись, вновь взлетать ввысь.
Иногда он ощущал чье-то присутствие. Будто кто-то находился рядом, мысленно подсказывал ему правильный маршрут, направление ветра, которое меняется на разных высотах, предостерегал о скрытых опасностях. Однажды в полнолуние он, летая на малой высоте, увидел темный силуэт, который, находясь значительно выше, мелькнул на фоне большой луны
и скрылся за холмом с вековыми лиственницами. Иван с удивлением проводил взглядом эту неведомую большую птицу, которую не успел рассмотреть, но восторг полета вновь захлестнул все мысли.
Граница между степным и горным Алтаем всегда непредсказуема. Иногда это сопки, уходящие за горизонт, покрытые кустарником или высокими деревьями. А иной раз скальная зубчатая гряда, встающая стеной перед незадачливым путником. Иван всегда преодолевал эту границу по долине реки, которая пробиралась между двух горных хребтов. Она начинала свое течение в далеких белках - так алтайцы называют горные вершины, покрытые вечными ледниками. Но в этот раз он решил напрямую взлететь на скалистый хребет. Из-за высоких деревьев потянуло свежим ветром. Поднявшись еще выше, Иван встретился с мощным потоком ветра, который перехлестнул крылья и перевернул его в воздухе. Из последних сил удерживая равновесие, он попытался спланировать на вершину высокого кедра. Новый порыв воздушного потока опрокинул его на толстую боковую ветку старого гиганта. Удар крылом и головой отключил сознание.
Реальность возвращалась. Он сидел на боковой ветке кедра, обеими руками сжимая ствол дерева. Голова шумела, правое крыло
было сломано. Иван осознал, что спланировать вниз не сможет. Голое основание кедра не давало возможности спуститься по стволу. Обхватить ствол руками в нижней части могли только три Ивана.
Упадок сил и пережитые волнения тянули в дрему. Ветер стих. Вдалеке журчала вода, перекатываясь через каменные пороги. Лунный свет заливал сопки и долину, будто сама вечность пришла отдохнуть в этот благословенный край. Последняя мысль промелькнула в голове: утро вечера мудренее. Руки еще крепче сжали ствол дерева.
Он очнулся. Восходящее солнце искрило ветки сосен и лиственниц. Ранние птахи начали свою утреннюю перекличку. Низовой ветерок ласковым прибоем пробегал по вискам. Иван с удивлением обнаружил, что лежит на мягком мху под тем самым громадным кедром. Сломанное крыло смазано каким-то смолистым снадобьем и перевязано липовым лыком. Рядом стоит берестяной туесок с чистой водой и горстка орехов.
- Это дедушка, - понял Ваня.