Кровь - к крови, боль - к боли, глаза - в глаза...
+++
Приближается День Победы и сердце оживает особенно, как и всю жизнь, как и каждый год. Удивительно: это чувство, это ощущение тех великих, особенных дней живет в сердце неподвластное времени. Не рассуждения ума, но нечто таинственное, мистическое, неземное: духовное ошущение времени, этих повторяющихся дней и того, царящего в них, что знает дух, но немощствует душа и ум описать.
О, память сердца! ты сильней
Рассудка памяти печальной...
Какая память сердца у человека, родившегося в феврале 45-го? И все-таки она есть. Все вобрала, все впитала, приложилась к памяти народа своего, и с этим стала жить. Не образами, потому что это коварная штука - могут зайти со стороны и заселиться в сердце, как свои, и даже вытеснить то, твое, самое драгоценное, пережитое, - то общее, что царило тогда в народе, в стране, вокруг, - везде.
Незатянувшиеся еще воронки в полях и оврагах, не убранные доты, и воронки в душах, которые взрывали и разворачивали сердца паче тех мин, рождая в людях что-то новое, небывалое, не чувствованное раньше никогда - сплав боли и счастья победительного, ощущение зари новой жизни - вот сейчас заживем! И еще то, что никто не умел назвать...
Не забыть явленное... Годы 70-е, начало... Какой-то грязный, пропахший землей и кислой капустой из бочек, тут же стоявших, овощной магазин, очередь и старушка, пытавшаяся что-то объяснить продавщице, грубой и надменной, каких тогда было немало. Продавшица в грязном крахмальном кокошнике кричала на старуху с ненавистью, но та словно не слышала, - что-то о чем-то просила ту безумную бабу... Я подошла к старой, чтобы помочь, и услышала: "Я совсем глухая, я одна на всем белом свете, муж и три сына погибли на фронте. у меня никого нет..."
Она говорила тихо и безучастно, а я пыталась и не могла представить, чем жила она эти двадцать пять лет после гибели мужа и своих мальчиков - младшему было 18 - эта маленькая старая женщина в беретике. Это был тот самый озноб сердца, что сопровождал всегда солнечные весенние нарциссы и тюльпаны в сквере перед Большим театром, куда каждый год ходили мы с мамой в надежде встретить ее фронтовиков...
Это было как тот озноб и безмолвный крик сердца, который вдруг накрыл меня в тех лесах подо Ржевом, где уже в начале 90-х завязла наша машина в мокрой разбитой колее... Там не было никаких мемориалов, просто поле, просто лес, дождь моросящий, разбитая среди леса и кажется, никуда не ведущая тупиковая дорога...
Словно вырвал некто властный сердце и погрузил его во что-то немыслимое - в ад или в преддверие рая, - никакого земного образа, аналога тому, что тогда слышало мое сердце, какое знание ему было дано, чей ужас, боль и смерть заполонили его, мне так и не удалось подобрать.
Кровь - к крови, боль - к боли, мУка - к муке, ужас - к ужасу, безмолвие - к безмолвию, вечная жизнь - к вечной жизни... Память одного - к памяти всех - моего народа. К той памяти, которая и творит нас народом.