Снежная дева
Она пришла из дикой дали –
Ночная дочь иных времен.
Ее родные не встречали,
Не просиял ей небосклон.
Но сфинкса с выщербленным ликом
Над исполинскою Невой
Она встречала с легким вскриком
Под бурей ночи снеговой.
Бывало, вьюга ей осыпет
Звездами плечи, грудь и стан, –
Всё снится ей родной Египет
Сквозь тусклый северный туман.
И город мой железно-серый,
Где ветер, дождь, и зыбь, и мгла,
С какой-то непонятной верой
Она, как царство, приняла.
Ей стали нравиться громады,
Уснувшие в ночной глуши,
И в окнах тихие лампады
Слились с мечтой ее души.
Она узнала зыбь и дымы,
Огни, и мраки, и дома –
Весь город мой непостижимый -
Непостижимая сама.
Она дари'т мне перстень вьюги
За то, что плащ мой полон звезд,
За то, что я в стальной кольчуге,
И на кольчуге – строгий крест.
Она глядит мне прямо в очи,
Хваля неробкого врага.
С полей ее холодной ночи
В мой дух врываются снега.
Но сердце Снежной Девы немо
И никогда не примет меч,
Чтобы ремень стального шлема
Рукою страстною рассечь.
И я, как вождь враждебной рати,
Всегда закованный в броню,
Мечту торжественных объятий
В священном трепете храню.
17 октября 1907
– «Она пришла… //Ее родные не встречали…// Но сфинкса с выщербленным ликом //Над исполинскою Невой // Она встречала с легким вскриком…» – то есть сюда она пришла чужая всем, но сфинксу обрадовалась, как родному.
Из Примечаний к данному стихотворению в «Полном собрании сочинений и писем в двадцати томах» А.А. Блока:
«
– «Но сфинкса с выщербленным ликом // Над исполинскою Невой ...» – Имеются в виду два египетских сфинкса, высеченные из гранита (памятники египетского искусства XV в. до н.э., изображающие фараона Аменофиса III); были найдены при археологических раскопках на месте древней столицы Египта Фив, приобретены русским правительством, доставлены в 1832 г. в Петербург и установлены на набережной Невы - на верхней террасе гранитного спуска перед Академией художеств.
»
А.А. Блок. «Полное собрании сочинений и писем в двадцати томах. ДРУГИЕ РЕДАКЦИИ И ВАРИАНТЫ»:
«
Она навеки позабыла
И белый лотос и кoня(?)
И ( ) Нила
( ) меня.
»
«Забыла… меня»:
Из Примечаний к стихотворению «Снежное вино» в «Полном собрании сочинений и писем в двадцати томах» А.А. Блока:
«
В ЗК21 [ЗК1-62 – записные книжки А. Блока (1901-1921).] стихотворение записано в апреле 1908 г. (спустя почти полтора года после его создания) как продолжение записей, касающихся отношений Блока к Н.Н. Волоховой …вслед за текстом: "Зима возвращается. Впервые."… Под текстом пометы: "О, возвращается!", "То и другое"
»
«То и другое» расшифровке поддаётся легко: “то” – это то, что “возвращается”, то есть то, что было, а “другое” – это сегодняшнее. Но вот что возвращается? Что - вот "это"?
Из Примечаний к данному стихотворению в «Полном собрании сочинений и писем в двадцати томах» А.А. Блока:
«
« – …Все снится ей родной Египет» ... – вероятны также ассоциации с образом египетской царицы Клеопатры (в трактовке, предложенной Пушкиным в "Египетских ночах"). См.: Минц З.Г. Блок и Пушкин // Тр. по русск. и слав. филологии. XXI. Литературоведение. Тарту, 1973. С. 213 (УЗ ТГУ. Вып. 306). Развитие этой темы- в стих. "Клеопатра" (декабрь 1907), "Ушла. Но гиацинты ждали... ". …Другой круг ассоциаций соотносит "Снежную Деву" с героиней поэмы Вл. Соловьева "Три свидания" (1898): третье свидание с "Подругой вечной" состоялось в египетской пустыне; переживания, с этим связанные, имели для Соловьева непосредственную автобиографическую основу (см.: Соловьев Вл. Стихотворения и шуточные пьесы. Л., 1974. С. 11, 128-131 (Б-ка поэта, большая серия)).
»
(Напомню, что «Три свидания» – это описание трех встреч Вл. Соловьева с Sophie – той , которую он считал воплощением Вечной Женственности. В поэме, лишенной какой бы то ни было экзальтации рассказано, как первый раз он, мальчиком, увидел Её в церкви, потом доцентом, в лондонской библиотеке – только её лицо, и третий раз – всю в Египте.
«Мне девять лет…
Алтарь открыт… Но где ж священник, дьякон?
И где толпа молящихся людей?
Страстей поток, – бесследно вдруг иссяк он.
Лазурь кругом, лазурь в душе моей.
Пронизана лазурью золотистой,
В руке держа цветок нездешних стран,
Стояла ты с улыбкою лучистой,
Кивнула мне и скрылася в туман.
…Прошли года. Доцентом и магистром…
…Всё ж больше я один в читальном зале;
И верьте иль не верьте – видит Бог,
Что тайные мне силы выбирали
Всё, что о ней читать я только мог.
…И вот однажды – к осени то было –
Я ей сказал: «О Божества расцвет
Ты здесь, я чую, – что же не явила
Себя глазам моим ты с детских лет?»
И только я помыслил это слово –
Вдруг золотой лазурью все полно,
И предо мной она сияет снова –
Одно ее лицо оно одно.
… Я ей сказал: «Твоё лицо явилось,
Но всю тебя хочу я увидать.
Чем для ребенка ты не поскупилась,
В том — юноше нельзя же отказать!»
«В Египте будь!» — внутри раздался голос.
… Идти пешком (из Лондона в Сахару
Не возят даром молодых людей…)
Бог весть куда, без денег, без припасов,
И я в один прекрасный день пошёл…
…Смеялась, верно, ты, как средь пустыни
В цилиндре высочайшем и в пальто,
За чёрта принятый, в здоровом бедуине
Я дрожь испуга вызвал и за то
Чуть не убит, – как шумно, по-арабски
Совет держали шейхи двух родов,
Что делать им со мной, как после рабски
Скрутили руки и без лишних слов
Подальше отвели, преблагородно
Мне руки развязали – и ушли.
Смеюсь с тобой: богам и людям сродно
Смеяться бедам, раз они прошли.
Тем временем немая ночь на землю
Спустилась прямо, без обиняков.
Кругом лишь тишину одну я внемлю
Да вижу мрак средь звёздных огоньков.
Прилегши наземь, я глядел и слушал…
Довольно гнусно вдруг завыл шакал;
В своих мечтах меня он, верно, кушал,
А на него и палки я не взял.
Шакал-то что! Вот холодно ужасно…
Должно быть, нуль, – а жарко было днём…
Сверкают звезды беспощадно ясно;
И блеск, и холод – во вражде со сном.
И долго я лежал в дремоте жуткой,
И вот повеяло: «Усни, мой бедный друг!»
И я уснул; когда ж проснулся чутко –
Дышали розами земля и неба круг.
И в пурпуре небесного блистанья
Очами, полными лазурного огня,
Глядела ты, как первое сиянье
Всемирного и творческого дня.
Что есть, что было, что грядет вовеки –
Всё обнял тут один недвижный взор…
Синеют подо мной моря и реки,
И дальний лес, и выси снежных гор.
Всё видел я, и всё одно лишь было –
Один лишь образ женской красоты…»
)
Но действие данного стихотворения в контраст, в дополнение, в путаницу (что внизу – то и наверху) с предыдущим «В те ночи светлые, пустые…» происходит не в земном Питере. В этом «в моем железно-сером городе» Нева – «исполинская», и сам город равен “царству”. (Ранее, в книге «Город» Блок определял его как «всемирный»):
Она, как царство, приняла.
Ей стали нравиться громады,
Уснувшие в ночной глуши,
И в окнах тихие лампады
Слились с мечтой ее души.
Она узнала зыбь и дымы,
Огни, и мраки, и дома –
Весь город мой непостижимый -
Непостижимая сама.
Сравните описание того же Города Даниилом Андреевым. «Роза Мира». Книга X. Глава 5. «Падение вестника»:
«…Сперва – двумя-тремя стихотворениями, скорее описательными, а потом всё настойчивее и полновластней, от цикла к циклу, вторгается в его творчество великий город. Это город Медного Всадника и Растреллиевых колонн, портовых окраин с пахнущими морем переулками, белых ночей над зеркалами исполинской реки, – но это уже не просто Петербург, не только Петербург. Это — тот трансфизический слой под великим городом Энрофа, где в простёртой руке Петра может плясать по ночам факельное пламя; где сам Пётр или какой-то его двойник может властвовать в некие минуты над перекрёстками лунных улиц, скликая тысячи безликих и безымянных к соитию и наслаждению; где сфинкс «с выщербленным ликом» – уже не каменное изваяние из далёкого Египта, а царственная химера, сотканная из эфирной мглы... Ещё немного – цепи фонарей станут мутно-синими, и не громада Исаакия, а громада в виде тёмной усечённой пирамиды – жертвенник-дворец-капище – выступит из мутной лунной тьмы. Это – Петербург нездешний, невидимый телесными очами, но увиденный и исхоженный им: не в поэтических вдохновениях и не в ночных путешествиях по островам и набережным вместе с женщиной, в которую сегодня влюблен, – но в те ночи, когда он спал глубочайшим сном, а кто-то водил его по урочищам, пустырям, расщелинам и вьюжным мостам инфра-Петербурга.»
И в этом Городе он – не тот который даже «не умел… любить», а:
…плащ мой полон звезд,
За то, что я в стальной кольчуге,
И на кольчуге – строгий крест.
И в этом стихотворении впервые осознано и сформулировано, что все эти снежные девы – они из «враждебной рати». Их цель – противостоять ему, отвлечь его, запутать его ложными ассоциациями, не позволить ему победить, не дать выполнить свою боевую задачу – задачу кармическую. Что они – посланцы чужих, неизвестных богов. Ср. в стихотворении, которое будет через одно: про такую же, если не про ту же:
«…С буйным ветром в змеиных кудрях,
С неразгаданным именем бога
На холодных и сжатых губах...
24 октября 1907»
А "неразгаданное" это имя потому, что оно явно не христианское. И "какому богу служишь ты?" - так до конца трёхкнижия он и не скажет.