Все, наверное, помнят одно из заявлений Новосельцева, главного героя популярного советского фильма "Служебный роман". В нём он написал, что вынужден уйти, так как его начальник самодура. Это прозвище как нельзя лучше подходило редактору Серафиме Сергеевне Сельдиреевой-Салазкиной. Так её и называли люди, работавшие под началом Серафимы. За глаза, естественно.
Да и как ещё называть женщину, которая без всякой видимой причины начинает изводить кого-нибудь из своих подчинённых глупыми придирками, любит выпить и, несмотря на солидный возраст(сорок пять +) и высшее образование, порой говорит безграмотно, как какой-нибудь двоечник-пятиклассник, а в пьяном виде устраивает скандалы?
К выбору тем для публикаций Серафима (или Самодура) относилась так же странно. То требовала от работников пера и бумаги советских, давно устаревших штампов. То пропускала откровенную похабщину, которая и в начале двухтысячных годов была в газете не уместна.
- Я придумала замечательную тему для публикации в следующем номере, - вдохновенно заговорила она, окинув взглядом своих подчинённых. За окном серел хмурый декабрьский день. Весь город засыпало снегом, и он превратился в белый свадебный торт со взбитыми сливками. - Давайте кто-нибудь из вас оденет милицейскую форму и сутки поездиет вместе с патрульно постовой службой. Посмотрит своими глазами на задержания. Увидит работу милиции изнутри. А потом напишет на эту тему статью. Ну как вам моё предложение? Добровольцы есть?
- Не знаю даже, идея вроде бы интересная, но... - заговорил Александр Рассветов, самый талантливый и самый хитрый из журналисткой братии. К его статьям Серафима по какой-то причине одно время безбожно придиралась. А потом сменила гнев на милость и провозгласила Рассветова самым талантливым человеком в редакции. Ходили слухи, что Серафима по уши влюбилась в Александра. Даром, что Рассветов был на пятнадцать лет её младше, успел жениться и обзавестись потомством . - Но ведь День милиции уже прошёл.
- Ну и что? - встала на защиту своего замысла Серафима. - Людей всегда интересовала и будет интересовать работа милиции, пожарной бригады, скорой помощи.
- Но разве работники милиции согласятся, чтобы кто-нибудь из нас... - вступил в разговор Денис Давыдов. Мрачный и толстый парень, всегда приходивший на работу в одном и том же видавшем виды сером свитере. "Самодура" никогда к нему не придиралась. Уж слишком посредственными, скучными и не стоившими внимания были его статьи.
- Этот вопрос уже улажен. Я договорилась со своим знакомым, работающим в милиции, - заверила коллег Сельдиреева-Салазкина. - Так кто согласен написать этот материал?
- Я, - вызвался Виктор Колодяжный. Пожилой человек лет шестидесяти, внешне очень похожий на Пришвина.
- Ну вот и прекрасно. Завтра и отправишься на задание.
Все с недоумением воззрились на неё. Дело в том, что Витёк, как все его звали, несмотря на седины и преклонные годы, писал, мягко говоря, специфические статьи. Они представляли смесь чисто советских штампов, уменьшительно-ласкательных суффиксов, употреблённых к месту и не к месту, и откровенных сальностей. Не брезговал Витёк и грубыми словами, утверждая, что так и только так можно передать психологию русского народа. Почему-то Серафима относилась с любовью не только к самому Витьку, но и к его творчеству. Возможно, статьи Колодяжного всегда подходили под настроение Самодуры, каким бы оно ни было. Ведь там сочеталось всё, что так любила Серафима. Но на написание серьёзной статьи о работе городской милиции Витёк явно не годился. И дело не только в "специфичном авторском стиле". Колодяжный на дух не выносил милицию и на вечеринке в честь дня рождения Дениса (того, кто ходил на работу в старом сером свитере) Витёк, напившись до положения риз, поносил работников правоохранительных органов нецензурной бранью. В переводе на литературный русский язык Колодяжный утверждал, что все милиционеры - гомосексуалисты.
- Я уже и название придумал, - признался Витёк. - "Сутки в милицейской фуражке".
- Чудесно, - проговорила Сельдиреева-Салазкина.
А присутствующие рассмеялись. Все они помнили статью Витька, которую он написал к первому сентября. Там пожилой журналист вспоминал тот великий день, когда пошёл первый раз в первый класс. Он ничего не утаил от своих читателей. Хотя, возможно, и сильно приврал. Кто мог проверить правдивость слов Витька? И даже поведал читателям о том, как кот Михей справил малую нужду в его школьную фуражку. По мнению брата-близнеца Пришвина, причиной такого бесчинства стала банальная месть. Дело в том, что незадолго до волнительного сентябрьского денёчка маленький Витёк покрасил чернилами в синий цвет пушистые шарики у кота под хвостом. Да-да, Колодяжный именно так и выразился. Пушистые шарики. И вот теперь при упоминании о фуражке все невольно вспомнили некрасивый поступок Михея.
***
На следующий день после задания Витёк проснулся с сильнейшей головной болью. Горло его как будто наждачной бумагой натёрли. Желудок тоскливо сжимался, предупреждая о возможных рвотных позывах. А ведь Колодяжному ещё предстояло не только явиться в редакцию, но и написать статью "Сутки в милицейской фуражке". Сначала воин пера и бумаги решил позвонить в редакцию и "отрапортоваться больным", как выражались гимназисты девятнадцатого века. Но, рассудив, что "не зря же он вчера ездил целый день с этими, будь они не ладны, ментами", Витёк отправился в ванную, принял ледяной душ (простудами он отродясь не болел), выпил крепчайшего кофе без сахара и поплёлся в редакцию. Благо она находилась недалеко от его дома.
Колодяжный хмуро поздоровался с коллегами и сел за письменный стол, где, как всегда, лежали ручки и бумага. И тут же понял, что... что совершенно не помнит суток, которые провёл в милицейской фуражке.
Он закрыл глаза и принялся массировать виски руками, надеясь, что эти нехитрые действия помогут справиться с амнезией. В конце концов Витьку смутно припомнились три сцены.
Как в квартире с отставшими тут и там грязными обоями, голыми полами с облупившейся краской и грязными окнами без штор горько плакала растрёпанная блондинка лет тридцати. Её голубой фланелевый халат распахнулся на груди. На руках женщина держала младенца. А под ногами у неё ползали четверо детей. Все от года до шести, судя по их виду. Малыши вторили плачу своей матери нестройными и какими-то надтреснутыми голосами. Женщина вызвала милицию, потому что её муж в пьяном виде бросался на домашних с топором. Витёк вспомнил, как орущего во всё горло дебошира усаживали в машину. А вот дальше разверзалась пропасть. Но... для Колодяжного и этой информации оказалось достаточно. И он принялся за работу. Несмотря на тошноту и головную боль, ручка буквально летала у журналиста в руке. Вообще Витёк писал статьи очень быстро и мог работать при любом шуме, в любых условиях.
"...и вот зашли мы в пахнущую клопами и крысиными фекалиями хрущобу, - быстро-быстро записывал он поток своих "великих" мыслей. - Встретила нас тётенька в одних труселях не первой свежести, и капитан Непряхин с вожделением воззрился на её сиськи и облизнулся, словно дикий зверь. Окружали прекрасную матрону десять обо...анных детишек неопределённого возраста".
Далее Витёк с таким же вдохновением описал вымышленную сцену в отделении, где дебошир орал, как резаный: " Хочу с...ать, с.ки! Хочу с..ать!". Хотя, в действительности, Колодяжный не помнил, умолял ли дебошир в участке о том, чтобы ему разрешили совершить акт дефекации, или стал вести себя смирно, как телёнок.
Закончив описывать сцену с дебоширом, терроризировавшим семью, Витёк опять прикрыл глаза и принялся массировать виски кончиками пожелтевших от табака пальцев. И эти "лечебные меры" помогли. Вспомнилась Витьку крашеная блондинка лет тридцати, которая привела в отделение десятилетнего сына. "Поймайте этих хулиганов. Они не только оскорбляли моего Ванечку, но ещё и ограбили его", - разорялась любящая мать. А вот, что украли у Ванюши юные негодяи, Колодяжный, хоть убей, вспомнить не мог. Но и этого смутного воспоминания оказалось достаточно. Талант, как говорится, не пропьёшь.
"И пришли в милицию двое пацанят со своими ревущими, как белуги, мамками. Юные кровопийцы украли у пацаняток рукавички да шапочки", - вывел он. Непонятно, почему Витёк увеличил число пострадавших мальчишек с одного до двух. Но... Бог ему судья, как говорится.
Больше, сколько ни пытался, Виктор Колодяжный ничего вспомнить не смог. И тогда он стал писать конкретную отсебятину. Иначе говоря придумывал разные забавные ситуации, связанные с тяжёлыми милицейскими буднями. Была там и история про наркопритон, где молодые люди совокуплялись друг с другом прямо на полу, а, когда работники милиции решили разогнать этот содом, они от страха "склещились". И история об обделавшемся от страха квартирном воре. И... И много всего в этом же роде.
Когда Витёк закончил работу, он вытер со лба трудовой пот и отправился в фотостудию для того, чтобы проявить фотографии работников милиции. Когда дело было сделано, журналист подписал их и сдал материал Серафиме.
***
- Серафима Сергеевна, можно с вами посоветоваться? - обратилась к редактору корректор, скромная и тихая Джамиля.
- Чего тебе? - поморщившись, проговорила Серафима Сергеевна. Она по какой-то неясной причине органически не выносила Джамилю. Ворчала на её сыновей, иногда приходивших к матери в редакцию. Всячески указывала "звезде Востока" на её место.
- Я по поводу статьи Виктора Колодяжного, - волнуясь и задыхаясь, как школьница, отвечающая у доски сложный урок, проговорила Джамиля. - Дело в том, что там... там много грубостей и... и сцен, которые нельзя печатать в газете.
Джамиля говорила совершенно искренне. От некоторых сцен и словечек вышеупомянутой статьи щёки скромной и благонравной мусульманки покрывал румянец, когда она вычитывала номер.
- Значит так, Джамиля, - побагровев от гнева, прошипела Сельдиреева-Салазкина, - здесь я решаю, что можно печатать, а что нет. Я статью читала. И ничего пошлого или вульгарного там не увидела. Если у вас в Таджикистане юмора не понимают, это только ваши проблемы. И не корректору решать, какой материал стоит печатать, а какой не стоит.
- Я из Узбекистана, - с достоинством сказала Джамиля и удалилась. Как и все в редакции, она боялась гнева Самодуры.
***
На следующий день после выхода номера со статьёй "Сутки в милицейской фуражке" в редакцию "Горячих новостей" (забыла написать, что именно так называлась газета, в которой работал Витёк) направлялось четверо работников милиции. Все они с радостью купили номер газеты, надеясь увидеть там статью о своих трудовых буднях. Кто знает, может быть, кто-то из них собирался вырезать её и наклеить в семейный фотоальбом, а то и приколоть кнопками на стену в гостиной? Возможно, они представляли, как будут показывать статью гостям, детям, родственникам, приехавшим издалека, а спустя много лет и будущим внукам. Но, когда люди в погонах дочитали опус до конца, все они были потрясены. Чтобы не сказать шокированы. Им и в голову не приходило, что в газетах могут печатать такое. Мало того, что статья была написана, мягко говоря, разговорным и народническим стилем, так ещё и все фамилии и звания под фотографиями автор перепутал. И это не говоря уже о непристойностях и откровенном вранье.
Хотя лично я не понимаю причины такого удивления. Интересно, а чего милиционеры могли ожидать от Виктора Колодяжного? Неужели они не ознакомились с другими статьями этого журналиста и его "фирменным стилем"? Да и поведение Витька на задании было, мягко говоря, не профессиональным.
К концу "суток в милицейской фуражке" Витёк успел напиться до бесчувствия. Как ему это удалось, не спрашивайте. Сама не понимаю. Опьянение его состояло из трёх фаз. Первая: Колодяжный стал что-то уж очень весёлым и ржал, как конь, над, казалось бы, не смешными вещами. Например, над ситуацией, когда пьяный молодой человек отрубил отцу палец, а перепуганная мать вызвала милицейский наряд, в котором "под прикрытием" работал Витёк. Вторая: Колодяжный стал рассказывать милиционерам нецензурные и пошлые анекдоты, в которых высмеивались представители правоохранительных органов. Третья: Витёк перепачкал рвотными массами салон патрульной машины и погрузился в крепкий беспробудный сон, во время которого, в довершение ко всему, ещё и обмочился.
Колодяжного внесли в родной подъезд на руках. Милицейскую фуражку он где-то "посеял". Ключи от квартиры тоже. К счастью, у его соседки Клавдии Львовны по какой-то причине оказалась запасная связка.
- Чтоб я ещё связался с журналюгами, - проговорил милиционер, когда вместе с коллегой вышел из подъезда Витька.
- Что ты хочешь? Он же творческая личность, - философски заметил коллега.
- Творческая-не творческая. Всё равно так напиваться это большое свинство, - изрёк его товарищ.
И как после такого "бенефиса" можно было ожидать от Колодяжного серьёзной статьи? Да, и милиционеры порой бывают наивными, как пятилетние дети.
И вот теперь они шли в редакцию, чтобы... Тут их желания были расплывчаты и неопределённы. То ли люди в форме хотели добиться увольнения Колодяжного, то ли начистить ему морду, то ли...
Как бы там ни было, милиционеры приступили к Серафиме Сергеевне с жалобой на статью. Колодяжный, напуганный появлением нежеланных гостей до полусмерти, спрятался в туалете, закрыв дверь на шпингалет. И поступил абсолютно правильно. На нервной почве у него прихватило живот. Сельдиреева-Салазкина тоже заметно струсила.
Уж не знаю, как она уладила эту ситуацию, но... Но Колодяжного, как ни странно, после инцидента не уволили. И редактор к Витьку не охладела, сразу же простив журналисту неприятные минуты, которые ей довелось пережить по его вине.