Он усердно ждал, когда все рассосётся.
«Что рассосётся?» - спросите Вы.
А, собственно, всё: люди, которые от него чего-то требовали, задачи, которые росли перед ним, как грибы после дождя, - а, в общем, всё то, что, как ему казалось, мешало жить по-настоящему, дышать полной грудью, улыбаясь, шагать по пути своему.
Проблемы нужно было решать, но он не знал как.
Мысль об усердном труде вызывала у него отвращение, думать он не умел, читать не любил, учиться не хотел, на Бога надеяться боялся.
Писания он называл сказками, а сказкам, напротив, охотно верил. Правда, ни одной сказки он не знал близко к тексту, и опирался, в основном, на обрывистые детские воспоминания.
Цитирующих сказки и пытающихся вразумить его опровергал тем, что понятный ему смысл выше деталей реального сюжета, а критикующих - тем, что открывшаяся ему народная мудрость не может быть ложной.
Итак, он верил в сказки, и поэтому единственное, что ему оставалось в его непростой ситуации, - надеяться на авось.
Во-первых, слово «авось» начиналось с первой буквы русского алфавита, а он гордился языком Пушкина, Лермонтова и Достоевского.
Во-вторых, - округлость буквы «о» внушала ему спокойствие, как и все лишенное углов.
В-третьих, значение слова было доподлинно никому неизвестно, и поэтому имело для него необъяснимую мистическую силу.
Наконец, авось был русским, и ощущение причастности к чаяниям отцов и дедов заставляло его надеяться с утроенной силой.
Когда его посещали уныние и безнадежность, он начинал усиленно повторять перед зеркалом: «Емеля смог, а чем я хуже?! У Ивана-дурака получилось, и я осилю!».
Повторял усиленно, убаюкивал себя, и ему становилось легче. Становилось легче, но проблемы никуда не исчезали.
Он всю жизнь очень усердно надеялся на русский авось.
И пока он надеялся, что все рассосётся, рассосалась его жизнь...