роман-пазл
в исполнении дуэта: Ефим Гаер (СССР) и Владимир Фомичев (скрипка)
книга жалоб:
http://proza.ru/avtor/efimgaer
Глава 1
Вряд ли мокрицы что-то выражают, но у этой вид был недовольный. Явная брюзга, она переползла через окурок и скрылась в щели под старым плинтусом. Фима Шварцберг называл ее Марфа. Бывшая служанка баронессы Кирпичниковой, несколько увлекшейся оккультизмом и, судя по тому, преуспевшей.
Сама баронесса жила на потолке в уютной паутинке между рожками давно не зажигаемой лампы. Впрочем, она и была причиной того, что Фима перестал ею пользоваться году в двадцать четвертом, когда вдруг обнаружил двух постоялиц, напрочь разругавшихся, прибывших в его квартиру неизвестно какой судьбою. Обе находились в то утро на подоконнике под раскрытой форточкой, в которую, видимо, и влетели – ветром ли, неумелым ли колдовством или специальным транспортом, которым рассылают девиц и дам, превратившихся в насекомых.
В обеих, несмотря на малый размер, чувствовалась то самое, что так ценят славянофилы-кокаинисты, наводнявшие в ту пору промозглые питерские квартиры: в первой – русская мятущаяся порода, во второй – русская же мятущаяся правда.
Марфа крыла хозяйку отборным матом и баронесса ей отвечала, мало уступая в цветастости. Все ж дворянская порода породой, но русский дух сам себе находит вокабулярий.
– Как же это вас угораздило? – почесал под затылком Фима, мысленно соглашаясь с тем, что две колдовски преобразовавшиеся дамы теперь останутся рядом с ним.
Он вообще никого не гнал. Ибо Фима Шварцберг был дух. Даже, скажем, Дух с большой буквы «Д», которую не всякому полагают. Спросите вы, кто сим ведает? Расстановкой букв и подобным прочим? Ответ нам хоть известен, но непечатен.
Итак, в тихий осенний вечер, когда то сквозит, то каплет, и дремлющие впотьмах коты смотрят на тебя будто сквозь аквариум, в котором ты что-то вроде краба или коряги, Фима решился на перемены.
Первое, что он сделал – не закурил, как привык курить уже два столетия, стоило о чем-то задуматься. Пожелал доброго сна баронессе, прикончившей в паутине муху, и мадам Кирпичникова ответила изящным книксеном, хотя и без корсета тот уже не сводил с ума. Взял шляпу, задернул шторы и вышел на бульвар из квартиры. Дойдя до тупика у кирпичной арки, свернул в темный переулок, где уверившись, что никто не смотрит, отринул привычный облик.
«Наконец свободен!» – подумал бы кто угодно, но лишь не Фима, потому что был свободен и без того, чтобы распускать ангельские крылья по переулкам.
Нет, Фима не восклицал. Лишь вдохнул до глубоких фибр и почесал в суставе крыло. По мокрому в ногах понял, что стоит в луже. Сдвинулся на шаг. Глянул меж домов в небо, сказав: «Недурно», а затем все же закурил, стараясь не прижечь перья. С неба ответили неразборчиво, но в том плане, что да, согласны, годный получился мирок, ежели закрыть кой на что глаза.
В ту ночь над Петербургом видели летящего ангела.
Глава 2
Кузьмич третьи сутки зависал с призраком. Ему и прежде доводилось выпивать с людьми малознакомыми, а порой и малоприятными. Этот – хоть и пованивал тленом – но казался гражданином начитанным: картавил и носил кандалы с монограммой.
Незнакомец заявился в дворницкую, как только часы пробили полночь:
- Ну и что ты, собачий сын, от революции выиграл? Как жил под лестницей, так и живешь.
Егор Кузьмич гостю не удивился. По долгу службы ему приходилось беседовать и с духами прежних хозяев, и с самим Призраком Светлого Будущего. Баре все больше шипели и жалобились, а призрак – грязно матерился и сморкался в рукав. И все они наведывались ближе к ночи, когда Кузьмич, заперев ворота и парадный вход, разглядывал в реквизированном у баронессы трюмо багровый прыщ на кончике носа.
- Трюмо. Трюмо выиграл.
- А вот я смалодушничал. И все просрал, - пришелец достал из ниоткуда пузатую четверть, - Помянем?
Расходившийся Февраль выстудил окна, залепил фонари, разбросал неряшливые кучи снега. Обитатели коммуналок по Малому Сыромятному переулку старались шагать след в след, проклинали нерадивого дворника, сочиняли доносы и стишки в стенгазету.
- Значит, у тебя все хорошо? – на второй день общения призрак сменил белогвардейский мундир на комиссарскую тужурку.
Чуял, чуял Егорушка подвох, вглядываясь в мрачное дуло нагана. И, уж, совсем некстати вспомнилось босоногое детство, и краденный хозяйский марципан, и пучок вымоченных в соленой воде березовых розог.
- А нам, товарищ-господин об том знать не положено. Не по чину
Велико было искушение шлепнуть неразговорчивого пролетария, но ангел не привык отступать.
На рассвете он предстал перед собутыльником в образе благообразного священнослужителя. Впопыхах, а может под воздействием сивушных паров, его наряд походил на обличие ксендза из прихода Святого Лаврентия. Массивная золотая дужка пенсне и сложенные на таком же впечатляющем животе короткие ухоженные пальцы внушали доверие.
- Внушают?
Кузьмич мотнул нечесаной башкой, мол, как скажите, отче… или как вас там.
- Поделись, сын мой, радостями, печалями. Облегчи душу. А я тебе воздам вина монастырского. Хочешь, небось, винца?
(Будь ангел в кругу своих, уложился бы в одно слово: «Винца?»)
- Откель ее взять-то, душу? – запричитал Егорушка, гадая, где жеребячье сословие бутылку прячет, - Чай, не начальник какой. Мы люди простые – все на ладони (одной рукой прикрыл нос, другую протянул лодочкой), - Что Бог пошлет, то нам и в радость. Угости, батюшка, коль не шутишь.
(В привычной компании Кузьмич просто вытаращил бы глаза от «дюже дурацкого вопроса»)
И хотя призрак еще не раз куда-то мотался за добавкой, ничего путного он так из Егорушки и не выудил.
- Мне надо отлить, - извинился «батюшка» и … пропал.
- Не мешай, - Фима Шварцберг отпихнул уцепившегося за сутану Февраль, достал записную книжку, послюнявил химический карандаш и принялся карябать что-то на латыни.
Февраль взвизгнул обиженным щенком, зыркнул по сторонам и умчался догонять расхристанного полуночного пьяницу.