(предыдущая глава - http://proza.ru/2022/03/20/1107)
(«Песня о слухах». В. Высоцкий. - https://www.youtube.com/watch?v=-UpZXFwY8S8)
Сколько слухов наши уши поражает,
Сколько сплетен разъедает, словно моль!
Ходят слухи, будто всё подорожает
— абсолютно,
А особенно — штаны и алкоголь!
Не один раз услышал торопливо и вполголоса произнесённую фамилию Розенблит, пока в перерыве между учебными парами шёл по многолюдному коридору института. Что-то было очень тревожное в этих шушуканьях, и ноги сами завернули меня в деканат.
Вокруг бессменной с момента образования факультета секретарши – миниатюрной, улыбчивой и всегда приветливой «мамы Эли», как ласково называли её все студенты, - привычно роилась толпа и торопливо засыпала её ворохом самых разнообразных вопросов, словно галдящие репортёры – какую-нибудь мировую знаменитость.
С большим удовольствием наблюдал, как Эля, по возрасту сама недалеко ушедшая от студентов, по-матерински заботливо, с неизменной улыбкой на лице быстро определяла, кому прежде других давать ответ, когда быстрый и короткий, когда более длительный и обстоятельный, но всегда доходчивый и по делу.
Просто удивительно, как она умудрялась сразу же постигать индивидуальные особенности и обстоятельства жизни каждого студента-студентки и помнить их не только всё время учёбы, но и многие годы после окончания института! Благожелательности её не было предела, и помощь от неё была тем ценнее, что поступала в самое что ни на есть нужное время. В чём я неоднократно лично убеждался.
После звонка, оповещающего о начале учебной пары, приёмная опустела, и я, поздоровавшись, без обиняков задал прямой вопрос:
- Эля, в связи с чем сегодня на партсобрании будет рассматриваться персональное дело Якова Моисеевича?
Странно было видеть, как улыбка резко сошла с её лица. Показалось даже, что на редкость погожий осенний день за окном стал серым и тусклым, когда она потупилась и ответила каким-то виноватым голосом:
- Его сын со своей семьёй эмигрировал в Израиль.
- А при чём здесь Яков Моисеевич?
- Это и будет рассматриваться на партсобрании, - тихо ответила Эля.
- Разберёмся, - пообещал я ей.
И только теперь, впервые за три с лишним года знакомства, обратил внимание на черты её внешности, характерные для еврейской национальности – тёмные кучерявые волосы, нос с горбинкой и загнутым книзу кончиком, карие глаза навыкате. К тому же, имя Эля происходит от полного имени Элеонора, что по-еврейски значит «светлая, солнечная».
Ох, уж этот еврейский вопрос.
В среде кадровых военных, где с рождения прошла моя жизнь, царил самый настоящий интернационал. В силу кочевого образа жизни смешанные браки были, скорее, нормой, национальность даже на бытовом уровне не играла никакой роли, и детишки иной раз узнавали её только когда приходило время паспорт получать.
Дополнительно на гарнизонную жизнь накладывало неизгладимый отпечаток то обстоятельство, что полк дальней авиации, в котором служил отец, прошёл всю войну и, по сути, превратился в одну большую семью. Домом этой многолюдной семьи становился очередной военный гарнизон, а посёлки-города, в которых полк оказывался, из-за частых переездов воспринимались неким внешним быстроменяющимся фоном для настоящей и довольно замкнутой жизни людей военных.
Так было на Дальнем Востоке, и детские битвы, которые иногда случались, всегда происходили между «нашими» и «местными», но никак не по национальному признаку.
Зато в небольшом районном городе на Западной Украине, куда отца направили в конце 60-х годов дослуживать до пенсии после списания с лётной работы, я столкнулся с каким-то прямо-таки животным и древним, чуть ли не времён динозавров, национализмом. Именно там я узнал, что являюсь «кацапом», а заодно и «гоем», и тогда же началось моё постижение «дружбы народов» на практике. В первый же день после приезда произошла у меня первая в жизни стычка на национальной почве.
Отправившись из военного городка в одиночку на экскурсию в город и, прежде всего, на берег протекавшей в городской черте речки, на обратном пути я наткнулся на толпу из пяти-шести парней старшего школьного возраста, которые взяли в кольцо невысокого худенького черноволосого мальчонку. Галдя на малопонятном, но похожем на русский, языке, они поочередно изо всей силы сдавливали ему руками голову с боков, радостно гыгыкая при этом. Мальчонка прижимал двумя руками к груди футляр со скрипкой, кривился от боли, из глаз его текли слёзы, но он почему-то не предпринимал попыток убежать или позвать на помощь и безропотно терпел творимое над ним издевательство.
- Что вы делаете? – спросил я, когда подошёл к этой компании.
- Масло з жидёнка давымо, - ответил мне очередной мучитель, пристраивая свои ладони к голове жертвы. Каким-то невообразимо диким показалось мне происходящее, и я сбил его руки с головы мальчонки:
- Прекрати немедленно!
Тут же парень, возрастом старше меня, подошёл чуть ли не вплотную и, зло сощурив глаза, прошипел: - Ыды звыдцы, кацап. – Еще и лениво-пренебрежительно замахнулся на меня рукой.
Зря он это сделал. Слов его я не понял, но ответно угрожающему жесту мой правый кулак сам собой безошибочно нашёл солнечное сплетение на его теле. Парень согнулся крючком до земли, остальная компашка, загалдев, отпустила мальца и переключилась на меня.
Драться они не умели, за время их широких рабоче-крестьянских замахов я успевал уворачиваться от ударов и лишь один раз, зазевавшись, получил по носу. Да и продолжалась битва недолго - увидев поспешающего в нашу сторону взрослого мужчину, «вояки» трусливо задали стрекача, пообещав мне на прощание:
- Ще з тобою зустринемось.
Подошедший мужчина, коротко переговорил с мальчонкой на каком-то иностранном языке, похожем на немецкий, после чего тот понуро отправился домой, а меня повёл в сторону небольшого одноэтажного здания.
Оказалось здание кузницей, где он работал. Всё там мне было в диковинку. И прокопчённые стены, с мутными стёклами в окнах, через которые еле пробивался свет с улицы, и распахнутая настежь входная дверь, сколоченная из нестроганых досок и больше напоминающая дверь какого-нибудь сарая . И убранство кузницы, включавшее печной горн, большую наковальню с металлическим столом рядом с ней, на котором лежали разнообразные инструменты, и стеллаж во всю стену, на которой вперемежку находились металлические заготовки и готовые изделия, и древний рукомойник в углу. И сам кузнец, невысокий, худощавый, жилистый, с чёрными, как смола, волосами, почти чёрного цвета карими глазами, большим крючкообразным носом, одетый во всё чёрное и весь словно насквозь пропитанный угольной пылью и печной сажей.
Пока я умывался из умывальника и безнадёжно пытался отстирать пятна крови с рубашки (то-то от матери опять достанется!), в дверном проёме появился прямо-таки экзотически одетый пожилой мужчина.
В широкополой фетровой шляпе чёрного цвета, из-под которой у него возле висков свисали две небольшие косички, при густой чёрной бороде с проседью, растущей чуть ли не от глаз, одетый в какой-то старинный длиннополый сюртук, он с порога так и впился в меня каким-то пронзительным и немигающим взглядом. Пока незнакомец молча меня рассматривал, кузнец подошёл к нему, принялся непрерывно покачиваться, отвешивая ему полупоклоны, и что-то бормотать на том же, похожем на немецкий, языке. Чаще других в его речи слышалось слово «ребе».
- Спасибо, что заступился за моего сына, - наконец нарушил молчание незнакомец. И совершенно неожиданно продолжил, словно вынося окончательный и бесповоротный вердикт: - Ты сюда больше не приходи.
- Почему? – удивился я.
- Здесь местечко – место, где живут евреи. А ты - гой.
- Что это значит?
- Это значит, что ты русский. Ты – воин своего народа, и здесь тебе делать нечего. Мы сами разберёмся со своими проблемами.
Покидая кузницу, я вдруг заметил, что весь квартал, на окраине которого она находилась, был застроен низкими и старыми одноэтажными домами, разделёнными узкими извилистыми улочками с мощёными булыжником мостовыми. До того разительно отличался этот квартал от ограждавших его асфальтированных улиц с тротуарами и современными многоэтажными домами, что показался он мне каким-то гетто, перенесённым во времени из минувшей войны…
В продолжение моих воспоминаний на пути следования в НИИ появилось в поле зрения старое еврейское кладбище. Припомнилось сказанное мне преподавателем военного училища: «Во время войны весь Московский форштадт, нынешний Московский район, был превращён латышами под руководством немцев в еврейское гетто. Все окрестности Риги усеяны костями убитых и захороненных в братских могилах евреев. Даже на старом еврейском кладбище, и без того забитом могилами под завязку, умудрились втиснуть ещё восемьсот тел. Всего в Риге за время оккупации было убито свыше трёхсот тысяч человек».
Как-то не по себе мне стало от этих воспоминаний. Голые и тёмные ветви деревьев на бывшем кладбище показались руками, тянущимися к небу с мольбой. Хоть температура воздуха была ещё плюсовой, почему-то даже озноб меня охватил, я поёжился под тёплой курткой и ускорил шаг.
Уже в который раз убедился, что работа – лучшее лекарство от всех бед. А перевод текстов с иностранного языка, и подавно, - лучшее средство освободить голову от посторонних мыслей. Этим я неотрывно и занимался на своём рабочем месте до обеденного перерыва.
(Следующая глава - http://proza.ru/2022/06/25/59)