Признаться, моё детство до десяти лет нельзя было назвать счастливым ни при какой погоде. Какое уж там? Отца своего я не помню, так как он ушёл на войну, когда мне только-только стукнуло два года, да там и сгинул. Мать моя с самого детства, как выражались её сестры, "прихварывала". Ревматизм у неё был, причём в очень тяжёлой форме. Из-за своего недуга моя мама, которую все в нашей деревне звали Любкой-горемыкой, по три-четыре месяца в году не вставала с постели. В такие периоды за матерью ухаживали её многочисленные сёстры. А я топил печку, убирал в нашем старом, покосившемся от времени домишке и ухаживал за хилым, как чахоточная девица времён буржуазной России, огородом. Ох, будь он неладен этот клочок бесплодной, твёрдой, как камень, земли! Ничего-то на нём путного не выросло. Совсем ничего.
Стоит ли говорить, что жили мы впроголодь. Маме ещё иногда какая-нибудь добрая душа могла принести супчику. А я должен был сам добывать себе пропитание. И воровал по чужим огородам, за что был бит неоднократно. Летом рыбу ловил. Сшибал камнем птиц и жарил их на костре в лесу. Да, к каким только уловкам я не прибегал, чтобы набить своё вечно зудящее и обливающееся кровавыми слезами брюхо!
Впрочем, дело было не только в голоде. Ровесники меня сторонились, и друзей я не имел. Трудно сказать почему. Может быть, причиной их презрения служили моя худоба и крохотный рост. В девять-десять лет меня принимали за шестилетку. Возможно, впечатление портили мои чересчур белые волосы. Или вечно угрюмый вид. Или же наличие матери-полуинвалида. Одно могу сказать, стоило мне подойти к кучке копошащихся в дорожной пыли ровесников, как меня сразу же осыпали насмешками, камушками, а иногда и чем похуже.
Вот почему, наверное, от скуки и безысходности, я полюбил возиться с малышами. Пяти-шестилетние карапузы буквально смотрели мне в рот и просто обожали. Мало-помалу и я полюбил этих крикливых и шумных, словно воробьи, пацанят да девчонок. Особенно, Лидку. Младшую сестру Генки Строганова, моего самого непримиримого врага.
Стоило мне появиться в поле его зрения, как Генка начинал кричать: "Славка Седой, сходи-ка за водой". А воды я смертельно боялся. Никогда не купался в нашей реке под названием Кисея. И это были ещё самые невинные шуточки со стороны Генки. О более пакостных вещах я не считаю нужным распространяться. А Лидка, сестра его, меня любила. Золотоволосая, беленькая, худенькая, она напоминала кукол, которых я впервые увидел в витрине Ленинградского магазина игрушек, когда учился на первом курсе мединститута. Лидка ходила за мной буквально по пятам и даже поджидала меня возле школы. Хотя туда по малолетству не ходила и ходить не могла.
Ну и вот теперь я подхожу к событию, которое полностью перевернуло моё серое, пресное существование и сделало меня самым известным человеком во всей деревне.
Было мне тогда десять лет, а год выдался особенно скудным. Ошалев от голода, я в прямом смысле этого слова ел землю. И однажды меня постигла неожиданная удача. Я набрёл на целую поляну жёлтых цветов. Привыкший есть всё, что растёт, лежит, летает и шевелится, я сорвал один цветик и сжевал. Ничего вкуснее я в жизни не ел. Куда там конфетам, которые я впервые попробовал в день моей свадьбы, знаменательным утром первого июля тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года? Нет, эти цветы обладали удивительной сладостью, но при этом лишены были приторности. Они вязли на языке, но при этом... Нет, моих скромных художественных способностей не хватит для того, чтобы описать этот подарок природы, который казался мне, вечно голодному пацану, манной небесной. И я каждый день отправлялся в лес за этими цветами и наедался до боли в животе и мучительной рвоты. Но всё равно пересилить свою зависимость не мог. Как ни пытался.
Ходить туда приходилось мимо нашей речки Кисеи. Помню, я всегда жмурился, чтобы не видеть обманчиво прекрасной глади, блестевшей и переливавшейся на жарком летнем солнце.
И вот вышел я как-то из леса. Руки и губы у меня пожелтели от цветочного сока. И услышал чей-то дикий крик. Голос был смутно знаком мне, но искажён до неузнаваемости. Вышел и увидел до нелепости странную картину. Генка, мой заклятый враг, гроза нашей деревни, в своих зелёных штанах, которыми он так гордился, стоял у реки и горланил что было мочи: "Лидкаааааааааааа, Лидкааааааааааааа! Помогите кто-нибудь!"
Я уже хотел пройти мимо, решив, что это очередной Генкин розыгрыш. Но уж больно странное было у него лицо в ту минуту. Белое, как молоко, а на нём красные пятна. Глаза какие-то жёлтые. В общем, краше в гроб кладут, как говорится.
- Ты чё орёшь? - спросил я, замирая от ужаса и ожидая, что местный заводила столкнёт меня в реку, а там меня съедят хищные рыбы с огромными зубами.
- Ли-лииииииииии-дка пла-пла-вала. А по-потом я не уви-увидел её головы. Она утонулааааааааааа. Отец меня убьёт, бёёёёёёёёёёёёёёёёёё! - и Генка заревел, как молодой бык. Из глаз его ручьями струились слёзы, а из носа сопли текли прямо на рубаху, но он этого не замечал.
- Ну так прыгай в воду и вытащи её! - я тоже встревожился. Успел по-своему привязаться к Лидке.
- Да не умею я плавать! Бёёёёёёёёёёёёёёё! - окрестности вновь огласились рёвом, а рубаха приняла на себя новую порцию соплей и слёз моего недруга.
"Вот странно, - размышлял я. - Почему меня ребята дразнят за то, что я воды боюсь? А на неумение плавать этого бугая всем плевать с высокой колокольни? Его всё равно уважают, а я... Но Лидку-то спасать надо. Если она погибнет, то зачем тогда всё?"
- Ну чё, была не была. Вытащу я твою Лидку. А ты на берегу отсидись, хлюпик!
Сказал я это и сам себе не поверил. Генка тоже опешил:
- Ты чё ? - говорит. - Ты же воды пуще меня боишься.
- Некогда тут сопли распускать да болтать без дела. Держи, - я разделся, швырнул оторопевшему врагу ворох своей нищенской одежонки и бросился навстречу неизвестности.
Я нырнул, и как будто оказался в другом мире. Меня опутали зелёные змеи. Я слышал перезвон на призрачных подводных колокольнях. Женщина с длинными белыми волосами и горящими глазами поплыла мне навстречу. "На поверхность, дурак, на поверхность! Тут тебе вот-вот придёт конец. Ну а Лидка-то как? Возьми себя в руки, трус, хлюпик! Если Лидка того, ты себе этого никогда не простишь", - так думал я. Хотя, наверное, мой взрослый мозг, испорченный высшим образованием и множеством прочитанных книг, подредактировал тогдашние воспоминания. Не может полуграмотный, ошалевший от страха деревенский пацан думать так литературно и, главное, по-взрослому. Должно быть, мысли мои были короткими и примитивными вроде: "Ай, страшно! Мамочка, спаси! Мамочка, спаси меня от этих змей и злой старухи и злых колоколов". Но точно сказать не могу. События разворачивались в далёком сорок девятом году. Сколько воды с тех пор утекло, не передать.
И вдруг я увидел её. Лидку. Она лежала на зелёном речном дне с закрытыми глазами. Бледная и прекрасная, как никогда. Поначалу мне показалось, что это какая-нибудь речная принцесса, дочь подводного царя. И если я решусь её похитить, его слуги-водоросли свяжут меня по рукам и ногам, а потом задушат. И я вечно буду лежать здесь и слушать призрачный колокольный звон.
Но вскоре затмение кончилось. Я подхватил Лидку, ставшую вдруг удивительно тяжёлой, и... дальше ничего не помню. Очнулся я в нашем с матерью доме. С больной чадной головой. В тесную комнатёнку набилась чуть ли не вся деревня. Люди поражались моему мужеству, невероятной смелости. Мать Лидки чуть ли не валялась у меня в ногах. А Генка, который, кстати, честно рассказал, как всё было, и не приписал себе моих заслуг, стал с этих пор моим лучшим другом и никому не давал в обиду. А Лидка, пардон, Лидия Михайловна, первого июля тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года стала моей законной женой. Вот так вот, поведал я вам, господа и дамы, о своём поступке. Не знаю, насколько он мужественный. Но жизнь мою изменил кардинально. И это факт.