Их привезли, никто не знает откуда, и поместили в какие-то боксы, большие, отдельные контейнеры. Долгие часы ... а быть может даже дни, плотно-плотно притиснутые одна к другой, они ожидали непонятно где ... неизвестно чего ...
У всех у них оказалась одна и та же неприятность, а точнее сказать, напасть, провал в памяти. Никто не помнил совершенно ничего из того, что было с ними раньше, до бокса. Они не помнили даже своих имён. Ни имён, ни каких-либо событий, ни дней рождения. Никаких воспоминаний, ничего и никак. Будто бы и впрямь не было у них никакого "раньше"... Ведь всё то, что знали они о жизни своей, было лишь здесь, сейчас и только наощупь. В общем, странно это как-то, странно. Поначалу, о них вроде как и забыли совсем. Привезли, выгрузили и забыли. Как будто и не было там, внутри ничего. Пустое место. Но, в общем-то, в каждом боксе их было очень много, так много, что дышать там, внутри им было практически нечем ... Ужасно ...
Кошмарно ... Нет. Они не звали на помощь ... Молча, и даже не договариваясь друг с дружкой, они поняли: "что есть, то есть", а другого, увы, и, не будет уже. Они никак не называли друг дружку, нет ... они ведь даже не знали имён ... а может и не было у них имён никогда ... Кто знает? Поначалу, они плакали, плакали беззвучно, без слёз ... Мало кто или что сможет спокойно и долго выдерживать, если отношение к нему или к ней будет определяться лишь только, как к расхожей вещи и не более того. Ведь даже железо вон, и, то-гнётся или ломается от того, что относятся к нему лишь, как к железу. И ржавеет оно, железо, то есть, гораздо быстрее по той же причине.
В общем, совершенно непонятно было то, как, каким образом, там, в этом их боксе оказалась одна ... молодая и симпатичная. Скорее всего, попала она в эту историю по недоразумению, случайно. Ведь была она совсем непохожа на всех остальных. Её в этот бокс, видимо, поместили по ошибке. Она таки действительно отличалась ото всех внешне, но, главное, внутренне. Вот только теперь, в темноте и в тесноте бокса это было совсем, совсем незаметно.
Как и все остальные там, в боксе, она не знала, совсем не помнила ничего, что было с ней до того. Видимо, подлили им всем что-нибудь для беспамятства или подсыпали. Какие-то пылинки постоянно, в общем, находились между ними в боксе. Но,
всё же, отличало её ото всех, сильно отличало чувство собственного я. Не помня себя, не помня о себе ничего, она с лёгкостью придумала себя опять, заново. Она придумала себя поэтессой. И внутри у неё стали возникать самые разные романтические образы, которые тут же тихо-тихо, чтобы никто не слышал, нашёптывала она себе. Или представляла она себя музыкантшей, так же тихо-тихонько мурлыча себе что-то мелодичное. Но, в общем, через какое-то время, крепко-крепко притиснутые друг к дружке, знали все соседки её, что есть среди них поэтесса, неунывающая поэтесса. И жизнь с мыслями о том уже совсем не казалась им такой жуткой ... такой пропащей.
Время от времени, а бывало это довольно часто, к ним, вовнутрь, сквозь не очень плотные стены бокса, доносились какие-то звуки, какие-то голоса. Хотя, слышно там, внутри было не ахти как, совсем неразборчиво, голосов всё равно насчитали они больше трёх. В общем-то, это было всё, что вначале узнали они о "снаружи". Впрочем, позже, по обрывкам некоторых слов и фраз стало им понятно, что там, с внешней стороны, готовится какая-то операция. Все говорили о той операции, готовились к ней ... только вот никто так и не оговорился, что это будет за операция, когда и с кем. Неясно, совсем неясно. Всё же, узнали, услышали они там ещё кое о чём ... Ждут они какого-то главного, самого главного, которого все называют: "доктор".
Сидя внутри тесного бокса, нельзя, невозможно было представить себе, кто находится снаружи, и, чего они там себе, в самом деле, хотят. Возможно, вполне возможно, что они-шпионы, тайно пришедшие с той стороны с секретным заданием, но может быть они просто бандиты, самые обыкновенные преступники, прокручивающие какие-то свои левые дела. Кто знает?
А потом, они стали исчезать, одна за другой, вернее, парами. То есть, время от времени плотные створки бокса открывались, и, их вытаскивали, вытряхивали наружу по две, по четыре, по шесть. Очень странная арифметика, страшная. Да. Им совсем не было сладко в мрачном, закрытом пространстве бокса, а от сознания того, что может происходить с исчезнувшими после, там, вовне, им становилось вовсе не по себе. Даже если нет там, снаружи никаких страшных страхов, их фантазия всё равно нарисует это нечто в самых ужасающих красках. А тут ... ведь пропадают же ... пропадают ... а куда, и, зачем???
-Смотрите. Смотрите, дверцы опять раскрываются-чуть слышно прошептала одна из "пленниц"-Смотрите же. Сейчас снова, снова кого-нибудь заберут.
-Ага, ага. Что с ними будет?-тихо, тихо всплакнула другая-А с нами?
-Кто же его теперь знает?-послышался тихий шёпот откуда-то из глубины-Кто же знает?
И вправду, происходило что-то особенное. По очереди из бокса, одну за другой их вытаскивали и вытаскивали. В этот раз их вытащили аж шесть, нет, восемь пар. Она тоже оказалась там, снаружи, "наверху", неслучившаяся поэтесса, непроявившаяся музыкантша, по воле случая, по судьбе, а может быть и то, и другое вместе взятое.
Тут же, каким-то образом она оказалась в руках у него, у самого главного ... вернее сказать ... на руках. Что этот "Доктор" с ней
только не делал? Сразу же он проник в "суть её". При всех. Он пробрался в самые потаённые глубины природы её. Но, скорее всего, это было частью, только началом какого-то ритуального действа. Впрочем, то, что происходило там, воспринимала она смутно, расплывчато, как в тумане. Он что-то говорил ей или и кому-то ещё. Но она не слышала, не понимала никого, ничего
и никак, ведь на неё всё ещё воздействовала "пыль", тот самый порошок, которого в боксе, в их тесном боксе рассыпано было всюду "по самое не могу". Так что вряд ли смогла бы она что-либо понять о том снаружи. Много раз, она отключалась, теряла сознание. Но каждый раз приходя в себя, она видела, слышала чувствовала, как этот "доктор" что-то старательно прижимает к ней, но чаще, в основном, придавливает её ко всяким странным предметам, о назначении которых не имеет, да, и не может она иметь никакого представления. Ужас.
Мимоходом, то есть, своим боковым зрением, она увидела, что с её подругами тут же, недалеко, подручные "доктора" делают тоже самое, примерно, тоже самое.
А несколько раз она чувствовала ... поначалу она даже не поверила. Она прочувствовала, как полностью окунали её в какую-то мягкую, скользкую полость, из которой, кстати говоря, она не смогла бы выбраться самостоятельно. Может быть её попросту
использовали. Очень может быть, что всех их использовали, как используют жертв в каких-то диких, мистических ритуалах. Ей самой, да, что там, всем им было жуть, как страшно. Она и все они, в общем, стали совсем как-то на себя непохожи.
-Доктор! Доктор!-это слово повторяла и повторяла она может, может быть для того только, чтобы, хоть, как-то его называть.
Но звуки, как видно, застревали у неё где-то там, глубоко внутри, и, оттого повторяла она это совершенно беззвучно. Да, и, не нужно было ей никаких звуков уже. В общем, сломалась она, съехала, сорвалась. В этот момент было ей совсем всё равно: кто он такой, кто она и почему они оказались вместе, здесь и сейчас. Ведь, главное, что был он близко, очень, очень близко. В тот момент он мог бы сделать с ней, что угодно. Она была согласна на всё. Он мог бы разорвать её на части или просто вывернуть наизнанку. А, она ... Она уже не слышала и не видела ничего вокруг, лишь его и никого кроме. У неё проявился стокгольмский
синдром. Да. Да. Да. За все те страхи, за всю ту боль, что он причинил ей ... Она его уже обожала.
-Ещё! Делай же! Делай!-кричала она в полубессознательном состоянии, в трансцедентальном бреду-Давай ещё!
Что уж там причудилось, примерещилось ей-никто не знает. Но, крик этот душевный происходил внутри неё, беззвучно, так что, ни Он, ни кто-либо другой, находившийся рядом, не поняли её и даже не расслышали.
В общем, операция на сердце, на детском сердце продолжалась пять часов кряду. Всё, в целом, проистекало спокойно, штатно. Молодой, талантливый хирург, в основном, был удовлетворён. Впрочем, по ходу дела, всплыл под руками хирурга один очень "скользкий момент", которого никто не мог бы учесть поначалу. Он растерялся. Ему даже показалось в те долгие секунды, что попал он в совершенно тупиковую, безвыходную ситуацию, и, выхода просто нет. Теперь никто, никто не сможет спасти этого мальчика.
-Нет! Ты не можешь! Ведь, ты хирург!-приказал он сам себе беззвучно-Успокойся! Ни в коем случае нельзя допускать панику в себе! Ведь трудности для тебя-это совершенно нормально.
Он остановился, но только на мгновение. Он посмотрел на свои руки, они дрожали. В общем, он вдруг обратил внимание на то, что его правая латексная перчатка оказалась светлее, гораздо светлее левой. Она была почти белая. Вначале операции он этого не заметил даже. Отчего-то именно эта ситуация каким-то образом успокоила и даже подбодрила его. Он улыбнулся и подмигнул ей хитро, а затем уже скоро и ловко смог исправить положение. В конце концов операция завершилась успешно.
-Спасибо, тебе!-тихо, тихо, так, чтобы это никто, кроме неё, больше не услышал, шепнул он Ей-Ты даже не представляешь, как помогла ты мне сегодня!
Минуту, наверное, нет, гораздо дольше рассматривал он свои руки, то есть, перчатки свои латексные, но больше правую.
-Откуда ты взялась, вся такая белая? Умница-тепло подумал он-А может быть и впрямь на операции теперь одевать мне одну перчатку светлее, и, обязательно правую.
Она была счастлива, бесконечно счастлива. Она услышала наконец-то, а, главное, поняла то, что он говорил ей. Но, в общем, это было последнее, что она услышала от него. Сразу же после использования, она, и подруга её, и все остальные знакомые её по боксу, латексные перчатки, принимавшие участие в сложной кардио-хирургической операции, полетели в небытие ... в мусорную корзину.
Видно, судьба у них, у всех латексных перчаток такая.
Она так и не узнала, наверное, чем занималась и что сотворила, на самом деле. Возможно, так и не поняла она, что благодаря ей и подругам её у маленького мальчика будет не только доброе, но теперь уже и здоровое сердце.