Легендарный - совсем не значит прославленный или знаменитый. Чтобы возникла легенда - необходимо два условия - всеобщий интерес и недостаточность информации. Тогда легенда рождается сама собой.
А.Крон
Предисловие.
За глубокими, заросшими ивами оврагами, на Преображенке – в пригороде моего родного, древнего городка Кукуева – расположена старая Преображенская церковь с голубыми куполами и стенами, густо крашеными извёсткой, а при ней - старинное кладбище.
Самая старая часть его, основанная ещё в начале 18 века, расположена внутри сравнительно небольшого церковного двора, обнесенного с незапамятных времен высокой ржавой кованой оградой. Как водится, со временем кладбище разрослось, расползлось за ограду церкви и заняло огромную территорию вдоль улицы. Так сложилось, что внутри церковной ограды хоронили только наиболее именитых граждан городка – дворян, купцов, чиновников, военных…
Буквально в десяти метрах от бокового входа в церковь лежит огромная, толстая могильная плита из совершенно чёрного полированного гранита, на которой когда-то золотыми, а от времени - просто буквами глубоко врезана надпись:
-«Здесь покоится полковникъ кавалерии графъ Фёдор Владимирович де Роберти 1844 - 1896».
Над надписью этой вырезано выпуклое изображение православного креста. И всё. Никаких украшений, ни орнаментов – ничего.
По правую же руку от могилы графа, по диагонали справа – ещё и сейчас можно было увидеть простой, заросший дёрном могильный холмик со скромным обелиском, увенчанным маленьким ржавым крестиком. Странно – как он сюда попал?
Это и есть могила моего деда Леонида – потомка славного казачьего рода Ф-ков из станицы Каменской, неунывающего, неистребимого безбашенного воина – рядового кавалериста – добровольца 1-й мировой войны, а затем, последовательно - драгунского фельдфебеля, а затем корнета российской императорской армии, красного командира роты «железной» шахтёрской бригады, петлюровского сотника, а напоследок - сотника червонных казаков комбрига Примакова… и т.д., и т.п…
Обелиск на могиле деда порос мхом, толстая стальная табличка с надписью вся насквозь проржавела, так что когда-то вырезанные на ней буквы надгробной эпитафии теперь уже совершенно невозможно прочесть.… Даже имя покойного почти не угадывается!
Но какое это имеет значение? Кому надо – те и так знают, что здесь покоится славный воин - казак Леонид. А кому не надо знать – те пусть себе шагают мимо - куда подальше... Если не сказать хуже…
Бога ради! Покойный не обидится – при жизни он был не очень-то сентиментален, вовсе не склонен к философии и самокопанию. И совсем уж мало думал он о посмертной славе, так что на мнение потомков, а тем более случайных прохожих – ему наверняка наплевать.
Зато - всю жизнь его преследовала удача. Там, где никто не мог пройти – он проходил (а если надо – проползал). Там, где все захлёбывались и тонули – он в последний момент выплывал…
Сколько раз давал он любимой жене Серафиме зарок – не играть! Но нужная карта всегда, как назло, приходила к нему из колоды, как заговорённая - и тогда, провожаемый злобными взглядами проигравшихся неудачников, загребал он в подол гимнастёрки кучи ассигнаций с портретами всех российских царей…
В Германскую, во время боёв в Карпатах почему-то всегда именно на нём, как назло, кончалась лента в пулемёте австрийского гвардейца - дейчмейстера, и перемахнув на коне с разгона через австрийский окоп, низко-низко нагнувшись с седла – шашкой рассекал Леонид широкую спину пулемётчика, заматеревшую на тугих венских сосисках…
На Дону, под Ростовом в лихих кавалерийских атаках Гражданской войны старательно отточенная на оселке, любовно смазанная маслом шашка земляка – станичника со свистом рассекала воздух всегда в дюйме от его коротко стриженой головы.
Весной 1918 года под Варшавой уж совсем, казалось бы, повезло в бою против Леонида молоденькому польскому офицерику – белой косточке, когда в схватке один на один офицерская острая сабля с размаху вонзилась под левый сосок конармейца Леонида и пройдя насквозь, как в масло, вышла из спины его…
Но не успел белокурый красавец - офицерик даже вытащить клинок свой из груди Леонида – как тут же был застрелен в спину другом-товарищем, боевым побратимом-конармейцем Ванькой Табунщиковым.
Видя верную гибель своего друга-командира, вне себя от ярости, в упор всадил Ванька всю обойму своего кавалерийского карабина в позвоночник геройского офицерика – и как куль сполз тот с седла, как-то некрасиво, совсем не по-шляхетски скрутился винтом и запрыгал по кочкам, влекомый за ногу конём своим по пыльной степи…
Злополучную шашку эту доставали потом из груди казака Леонида сразу два конармейских хирурга, удивляясь – как это до сих пор жив пациент их при ранении в сердце? Когда же остановили хлынувшую из раны яркую лёгочную кровь, перевязали его и прослушали через трубочку-стетоскоп опытным, заросшим волосами профессорским ухом – удивились несказанно эскулапы! Оказалось, что сердце у казака Леонида по капризу природы – расположено не слева, как у всех добрых людей – а справа!
Значит, задолго до рождения Леонида предвидел Господь Всемогущий этот удар шашкой, и призадумался – как же спасти раба своего Леонида от верной смерти от сабельного удара в сердце?
-«Войну первую мировую и революцию – отменить нельзя, так как они нужны для правильного хода истории… но ведь и Леонид мне нужен из высших соображений!»…
Тогда призадумался на минуту Господь, и по великой милости своей в последний момент передвинул сердце деда моего с левой – в правую сторону груди, дав ему возможность выжить.
На долгие пять месяцев после этого ранения залёг Леонид в передвижных конармейских госпиталях. Попал туда в конце апреля – а выписался только в самом конце сентября, когда уже и солнышко не светило, и дождики постоянно накрапывали, и небо уже было не такое голубое…
При переформировании войск госпиталь, в котором лежал Леонид, в течение жаркого лета, в ходе безумных атак и яростных поражений – волею судьбы оказался аж на северо-востоке Украины, в старинном городке Изюме.
И власть на тот момент в Изюме была не советская уже, а петлюровская.
Выписавшись из госпиталя, идя не спеша, в одной гимнастёрке по улице Изюма и поёживаясь невольно на свежем сентябрьском ветру, Леонид в уме пытался решить сразу три задачи: где достать шинель и фуражку, где сегодня переночевать, и где поскорее раздобыть табачку на папироску - самокрутку?
Задумавшись, брёл он по булыжной мостовой как раз мимо старинного кафедрального собора - как вдруг обнаружил, что справа и слева от него едут два всадника, зеркально начищенные хромовые сапоги которых раскачивались как раз напротив лица его.
Выйдя из своих дум и обрадовавшись внезапному появлению коллег - кавалеристов, Леонид поднял голову и с улыбкой обратился к одному из них:
- «Эй, товарищ, какого ты полка? Не дашь ли закурить? Я только что из госпиталя, ей-богу, табачку негде взять – ни гроша в кармане!»
Вместо того чтобы дать закурить – всадники среагировали на его просьбу весьма странно – лица их исказила злоба, и они, не сговариваясь, начали хлестать Леонида нагайками, приговаривая:
- «А ось ми тобі зараз покажемо «товариша»! Тамбовський вовк тобі товариш, недобиток червоний! Ану, пішли з нами до комендатури – там пан сотник розберуться, хто ти і що робиш у нашому місті! Може, ти більшовистський шпигун?»
Присущая деду харизма и тут выручила его. Пан сотник действительно разобрался - после розговора с Леонидом выяснив, что тот имеет немалый боевой опыт младшего командира в кавалерии – не расстрелял его, а угостил табачком и предложил послужить в полку гайдамаков, защищая независимость молодой украинской державы. Не имея выбора, шинели и места ночлега – дед тут же согласился и к вечеру у костра уже хлебал горячий кулиш в кругу новых товарищей по оружию.
Пока сотня недели две стояла в Изюме на переформировании - новоиспеченный гайдамак Леонид успел даже жениться на местной юной мещанке Серафиме. Сколько ни запрещал ей отец Иван стоять у плетня с "молодым рекрутом", сколько ни ловил на этом и порол её больно вожжами - всё равно в один прекрасный день сбежала она и тайно, без родительского благословнеия обвенчалась с Леонидом в том самом соборе, где венчалась императрица всероссийская Елизавета с таким же бравым козаком, Андреем Разумовским.
Как утверждает исторический анекдот, и сам собор этот императрица велела быстренько построить и освятить, чтобы там, в старинном провинциальном городке, венчаться со своим любимым Андрюшей Разумовским, подальше от завистливых глаз столицы.
К политике кавалерист Леонид был равнодушен, в душе ему было наплевать и на белых, и на красных, на зелёных и на желто-блакитных. Его отец дед и прадеды зарабатывали на жизнь службой в императорской армии. Людьми они были не то, чтобы богатыми – но обеспеченными. Имели в станице Каменской двухэтажный кирпичный дом на главной улице – но бывали там редко, в непродолжительных отпусках между походами и войнами. В остальное время там хозяйничали их жёны и старики, резвились их дети.
Леониду, как потомственному казачьему офицеру, было всё равно – за кого и с кем воевать. Так случилось и на этот раз - проходили через городок Изюм петлюровцы - он к ним и примкнул.
Фронта полноценного как в первую мировую войну например – между белыми и красными не было, а военные действия велись между большими и малыми воинскими соединениями, которые перемещались по полям многострадальной родины и яростью истребляли друг друга, а попавшееся под руку местное мирное население грабили, вытаптывали в безумных атаках засеянные поля, форсировали реки, буераки, овраги и перекопы…
В этих новых условиях гражданской войны появилась новая невиданная тактика эшелонной войны, когда какой-нибудь местный «наполеон», собрав «дивизию» которая как правило была таковой только по названию, а фактически насчитывала не более чем несколько сот штыков и сабель, сажал её в товарный эшелон с пушкой и пулемётом на платформе впереди паровоза – и на полной скорости врывался на территорию контролируемую противником и там захватывал себе плацдарм в виде уездного а иногда и губернского городка, и торжественно устанавливал на главной площади советскую (или наоборот, царскую) власть, вешая при этом на столбах активистов и доброхотов предыдущей власти (муравьев, белочехи, колчак и т.д.).
А в 1919 году моего деда Леонида на Дону чуть не расстрелял легендарный комбриг и психопат Дыбенко - но благодаря хладнокровному ответу деда комбриг велел его отпустить, служить дальше.
А ещё четверых красноармейцев, которые были с ним - тут же расстреляли.
Как дед Леонид взял штурмом город Чугуев и покорил знаменитое юнкерское училище в 1918г.- Напишу об этом как-нибудь.
ххх
Идёт апрель 1917 года. Фронт уже почти развален, но Леониду удалось, наконец, произвестись в офицеры – он так об этом мечтал! Ах, если бы был жив отец – вот порадовался бы!
Гвардии поручик Голицын и корнет Оболенский в большой землянке, заменяющей полковое офицерское собрание, сняв шинели, садятся играть в карты с новичком - прямо сегодня, с утра «новоиспечённым» драгунским корнетом Леонидом Федорченко. Оболенский – высокий, красивый, статный, но несколько полноватый, рыхлой фигуры молодой человек в золотом пенсне.
Глубоко затянувшись дорогой папироской и изящно выпустив дым, спрашивает гвардии поручик Леонида притворно - вежливо:
- «А вы, мой юный корнет, из каких быть изволите - не из Чугуевских ли кантонистов?
– «Нее, козаки мы!» - нарочито с упором на «О» отвечает им Леонид, корча из себя простачка.
- «Аааа…» - тянет неопределённо поручик, артистично тасуя колоду, и не поймёшь его – то ли радуется, что из казаков корнет, то ли сожалеет, что не из кантонистов…
-«Погодите, господа, сейчас я вас того… Под стол петухом кукарекать полезете, в одних подштанниках уйдёте… и пенсне золотое, пенсне обязательно, непременно надо того…» - думает Леонид, отстегивая тяжелую драгунскую саблю в черных истрёпанных ножнах и ставя её в уголок, поближе к левой руке – так надёжнее будет…
Идёт апрель 1917 года. Фронт уже почти не существует, но Леониду удалось, наконец, произвестись в офицеры – он так об этом мечтал! Теперь он – корнет славного своими победами дальневосточного драгунского полка, на плечах его красуются новенькие золотые погоны. Ах, если бы был жив отец – вот порадовался бы!
Леонид, несмотря на свой внешне спокойный и уравновешенный характер – был азартным игроком. А для азартного игрока основное в игре – даже не выигрыш, а кураж, риск, ощущение того, что ты стоишь на грани пропасти – вот что любит в игре азартный игрок! Блефуя и повышая ставки ставки до онемения ног и чуть ли не до остановки сердца – игрок забывает обо всём. Выигрыш – награда и слава, проигрыш – револьвер к виску и «русская рулетка», которой успокаивали себе нервы офицеры императорской армии.
Среднего роста, худощавый и совсем ещё молодой, всегда невозмутимый коротко стриженый худощавый брюнет с небольшими усиками, он держался скромно и казался противникам не опасным соперникам - но они жестоко ошибались…
Леонид, в отличие от многих игроков – в общем и целом был удачлив, за ним числилась череда крупных и не очень крупных выигрышей, что создало ему репутацию любимца судьбы.
Но коварный замысел Леонида обыграть Голицына и Оболенского - не удаётся. вместо этого он сам проиграл им в пух и прах, и в качестве расплаты священного карточного долга - Леонид вынужденно даёт Голицыну слово офицера - принять участие в одном опасном деле - отбить у чехословацкой бригады генерала Гайды вагон с... содержимое вагона является тайной.
Леонид, к тому же, ещё и отличный фехтовальщик. Его, сироту, этой премудрости несколько лет учил от нечего делать сосед - дед Михей Гуцько, служивший урядником в Чугуевских лейб - казаках ещё при доброй памяти царе Александре II и получавший в молодости все призы за рубку и джигитовку.
Родился Леонид Николаевич Федорченко (под этой фамилией, принадлежащей не ему, а его третьему отчиму, он так и прожил всю жизнь) в сентябре 1899 года в станице Каменской, на территории Всевеликого Войска Донского.
В начале 20-го века Каменская станица была небольшим казачьим городком - центром уезда, с населением чуть меньше 10 тыс. человек.
Двухэтажный кирпичный дом, построенный ещё дедом Леонида по отцу, стоял на Вознесенской улице - центральной улицей города – с чистой, вымытой весенними дождями мостовой, мощеной булыжником, обрамлённой с обеих сторон улицы досчатыми тротуарами вдоль кирпичных домов (большинство которых были двухэтажными). В этих домах располагались лучшие в городе магазины, а в конце проспекта была торговая площадь, фонтан и кафедральный православный Собор. По праздникам казачьи офицеры, купцы и мещане, одевшись во все лучшее, выходили на проспект с целью на людей посмотреть и себя показать.
Казачий род деда Леонида начал упоминаться в полковых книгах с начала 19-го века – когда первые представители его «выслужились в офицеры» в ходе великой войны с французами. Дошли ли они тогда до Парижа или сложили свои головы на где-то пути к победе – никто не знает. Летописи и родословные составлять им было некогда – их образ жизни был таков, что мужчины регулярно гибли в войнах империи, совсем молодыми.
Как правило, иррегулярные части полностью отмобилизовывались только при открытии военных действий. В остальное время они жили со своими семьями, вели хозяйство, но обязаны были явиться по первому требованию на сборные пункты с конем и оружием.
Лирическое отступление.
Если подумать хорошенько-то мы все (ну, пусть98%) - потомки трусов.
Почитайте описание атаки янычар на армию Суворова:
-впереди янычаров бегут бесстрашные голые дервиши, которые вопят молитвы, призывают янычар умереть за аллаха и сами себе режут всё тело кинжалами, чтобы устрашить врага потоками крови. Дервиши сами бросаются на штыки и гибнут первыми;
-за дервишами идут неустрашимые янычары, которые не отступают перед пулями и штыками, смело бросаясь на врага и погибая;
-следом идут рядовые воины, послабее. Они вступают в бой уже тогда, когда погибли все отважные дервиши и 3/4 янычар, и завершают битву, участвуя в погоне за противником;
-последними идут трусливые мародёры, которые и собирают добычу и обирают и своих, и чужих убитых героев.
Потом, когда все с победой возвращаются домой - больше всех возвращается трусов, а из героев - почти никто.
Любовь многочисленных вдов достаётся вернувшимся трусам, которые успешно размножаются и получают всё.
ххх
Станица Каменская конца XIX века был добротным, солидным провинциальным городком: его население составляло примерно десять тысяч человек.
Воскресенский проспект – опрятный, с мощеной булыжником мостовой, с аккуратными дощатыми тротуарами вдоль добротных двухэтажных домов (большинство которых были кирпичными) – был центральной улицей города, на которой располагались магазины, торговая площадь, кафедральный собор и фонтан в скверике возле него. По воскресеньям казачьи офицеры купцы и мещане выходили на пешеходный бульвар и чинно там гуляли под музыку духового оркестра.
хх
После смерти от ран отца – есаула, а затем и матери Марии – он, родившийся в обеспеченной семье – в одночасье проснулся бедняком, сиротой. После внезапной скоропостижной смерти в 27 лет его молодой и красивой матери шляхтянки Марии (водянка ноги пухли и всё) Леонид, устав от постоянных конфликтов с захватившим дом и всё хозяйство и ставшим всесильным отчимом Федорченкой – в возрасте 9 лет сбежал из дома в Ростов, где и работал поначалу мальчиком на побегушках при суконной лавке (открывал двери посетителям, носил за ними покупки) а затем, когда ему это "насточортило" – подался на угольные шахты под Ростовом, где работал на подземных работах коногоном в шахте, хотя раньше в детстве у них был двухэтажный каменный дом на центральной улице – Воскресенском проспекте .
Дом-то этот каменный, конечно, и дальше продолжал там стоять - никуда не делся. Только хозяйничали в нём теперь совсем другие люди. Дед иногда с обидой рассказывал своей любимой супруге Серафиме, что когда отец его, есаул Николай умер от ран, то вдова его, Мария (мать моего деда) = после этого выходила замуж ещё два раза, потом что её два мужа поочерёдно умерли, прожив с нею по два-три года.
Когда же мать маленького Леонида – молодая ещё (всего 27 летняя) шляхтянка Мария неожиданно скоропостижно умерла – то проснувшись на следующее утро и пройдя по родному дому – он не узнал его! Дом оказался полупустой – мебель, картины, коллекции оружия в одну ночь были вывезены родственниками в неизвестном направлении, а многочисленные ковры, привезенные отцом за время его долгой, многолетней пограничной службы на Кавказе – исчезли вместе с богатейшей коллекцией старинного оружия, развешанного на них.
После скоропостижной смерти матери Марии основным наследником её и всего имущества оказался её последний – четвёртый по счёту – супруг, который ранее был у неё управляющим и за которого она по неизвестной причине вышла замуж. Фамилия этого отчима была Федорченко, и был он вовсе не казаком, а ловким хохлом, приехавшим на заработки на шахты. Хохол так ловко окрутил прекрасную хозяйку свою, молодую вдову Марию, что та не только вышла за него замуж, но и согласилась на предложение нового мужа усыновить её единственного сына – моего деда Леонида, которому на тот момент было только семь лет.
Когда началась 1-я мировая война, Леонид хотел пойти добровольцем на фронт с казаками своей станицы - но в казачью кавалерию его не взяли, потому что надо было иметь СВОИХ двух боевых коней, винтовку, 200 патронов, шашку, кинжал, пику, 4 смены формы летней и зимней ... и всё за свои деньги!
Брали его только в казачью пехоту – в пластуны, где служили в основном бедняки.
Но он, сын есаула, из гордости не захотел служить в пехоте - и тогда пошел и записался добровольцем не в казачий, а просто в русский императорский драгунский полк - тоже всё-таки кавалерия. В этом полку он всю мировую войну провоевал и к весне 1917 года дослужился до корнета.
В 1939 году Леониду стукнуло 40 лет. К тому времени он был уже солидным отцом семейства, имел трёх дочерей "на выданье", жил в центре города Изюма, в ста шагах от городского рынка в собственном доме с садиком, который ему, как сознательному рабочему электростанции - подарила родная Советская власть (конфисковав у какого-то купчины толстопузого). Из лихого корнета РИА дед успешно "переворотился" в сознательного рабочего и жил, казалось бы, припеваючи... но проклятая тоска по родным местам и друзьям юности не давали ему покоя.
Поэтому летом 1939 года, как раз после своего дня рождения, он взял отпуск, купил билет на поезд и поехал на Дон, на родину предков в станицу Каменскую, где не был более тридцати лет.
Приехав в родную станицу, он первым делом прогулялся по центральному пешеходному бульвару, посидел по старой памяти в тени лип у фонтана вблизи кафедрального собора и не спеша пошел по центральной улице к отцовскому дому. Но оказалось, что этот двухэтажный дом после революции был конфискован у владельцев на нужды советской власти, и заселён покомнатно многодетными семьями рабочих - шахтёров.
В родном дворе, где, спрятавшись от злого отчима под высоким крыльцом, читал он купленные за копейку романы издательства Сытина о сыщике Нате Пинкертоне - теперь бродили куры и ползали в пыли многочисленные орущие младенцы. Работницы, матери их, чувствовали себя в его дворе полными хозяйками, стирали и развешивали бельё у колодца, вырытого ещё дедом Леонида сразу после возвращения его с Русско-Турецкой войны.
Работницы ничего не знали ни о его покойных родителях, ни о нём самом - они о них даже никогда не слышали. Для них вся жизнь начиналась с того момента, когда советская власть выдала им ордера на проживание в этом доме - а что здесь раньше было - им было даже не интересно. Желая всё-таки помочь молодому усатому мужчине в поисках родни, работницы посоветовали ему поговорить со стариком - дворником и его женой, которые проживали тут же - в крошечном флигеле в глубине двора, скрытом за буйно разросшимися кустами сирени.
Послушав совета работниц, Леонид прошел вглубь двора и постучал в двери флигеля. Каково же было его удивление, когда на стук дверь открыла маленькая худая старушка, в которой он узнал свою родную тётку! Из-за спины тётки выглядывал и муж её – Никанор Петрович, работавший теперь дворником. В нём с трудом можно было узнать гордого богатея дядьку Никанора, которого помнил Леонид.
После воплей, объятий и слёз тётка Дарья Николаевна (младшая сестра покойного отца) рассказала ему, что в 1918 году, когда Красная Армия захватила Ростов, её знакомые казаки, уцелевшие в этих боях и вернувшиеся живыми в станицу Каменскую – специально заехали сказать ей, что при отступлении белой армии из Ростова лично видели, как он, её племянник Лёнька - после отчаянных боёв с красными валялся на центральной площади Ростова в кавалерийской шинели, с разрубленной головой.
– «Казаки клялись и божились, что это точно был ты. Поэтому мы с дядькой Никанором тебя как бы заочно похоронили. Сходили в храм и заказали по тебе молитву за упокой души!» - сказала тётка Дарья и притворно, а может быть, и искренне всплакнула.
Отчим Федорченко и тётка Дарья вовсе не славились добротой - каждый раз, когда Леонид, по их понятиям, недостаточно чисто и быстро наводил порядок в доме, его спина пестрела ссадинами от розог. Вдобавок, любящая тётушка Дарья считала своим долгом в воспитательных целях давать Леониду подзатыльники и запирать в чулане. Леонид подолгу сидел там и занимался самообразованием - читал купленные за копейку книжки издательства Сытина.
Родственнички - тётка Дарья со своим мужем – после бегства Леонида из дому - поселились в доме, принадлежащем родителям Леонида и принялись устраиваться тут надолго, обживаться здесь. Двор с красивыми, высаженными матерью цветочными клумбами они превратили в ферму по выращиванию кур, которые бродили здесь во множестве. Отчим Федорченко к тому времени куда-то вообще исчез – то ли «родственнички» его отравили, либо просто убили, то ли сам сбежал. О его судьбе Леониду не удалось ничего узнать – да он этим и не интересовался.
ххх
Из кирпичного дома священника, в котором временно разместился штаб красной дивизии, с хмурыми лицами выходит затянутый в кожу комбриг Дыбенко, а за ним - полковой комиссар и какие-то ещё командиры – наверное, члены реввоенсовета. Готовясь к атаке, закричали и забегали ротные командиры. Красноармейцы, переговариваясь и заканчивая курить самокрутки, начали строиться в шеренги. Они переговариваются вполголоса, топают ногами, пытаясь согреться. Наконец в морозном воздухе звучит хриплая команда комбрига : «приготовиться к атаке!». Вслед за комбригом команду звонко повторяют ротные командиры, и цепи бойцов, ощетинившись штыками, медленно приходят в движение.
Слева от Леонида стоит, положив скрученное в трубку знамя на плечо, знаменосец полка Ваня Табунщиков, а рядом с ним - комиссар.
- "Наконец-то будет настоящее дело! Сейчас мы покажем белому казачью, как тяжела наша пролетарская рука!" – запыхавшись и поблескивая очками, подбгает к Леониду приставленный к его роте комиссар Осип Блювштейн.
- Как думаешь, комиссар – успеем мы дойти мы до вершины холма, чтоб сойтись с ними в штыки? Или покосят они нас пулемётным огнём? – спрашивает его Леонид.
- Мы должны дойти! На то мы и железная шахтёрская бригада! Или ты забыл, кавалерист? – уверенно отвечает Осип.
Меланхолично пожевывая папироску, Леонид отвечает комиссару:
- "Тебе хорошо говорить, Ося - у тебя на боку трофейный маузер семизарядный! А у меня из оружия только кавалерийская шашка – что я с нею сделаю в поле, если дойдёт дело до настоящего штыкового боя?"
-"А, не переживайте, товарищ ротный командир! Не завидуйте – у меня к маузеру нет патронов, достать не удалось! Так что в бою предлагаю держаться рядом и надеяться на нашу пролетарскую удачу!"
Тем временем полковой командир Петро Нетудихата сиплым голосом кричит перед строем:
-"Товарищи шахтёры красные и красные корейцы, к атаке изготовьтесь ! Нужно значит взять эту высоту над Доном, пока значит противники нас всех здесь не положили! Слушай значит мою команду - Шкиря и Фастовец - вы конной атакой отвлекаете противников с правого фланга. А ты, Федорченко, со своей ротой атакуешь высоту в лоб! "
Наконец бригада двинулась не спеша в атаку. По наступавшим неустрашимым цепям шахтёрской пехоты и красных корейцев с самого начала атаки бил и бил пулемет станичников, установленный на вершине заросшей негустыми кустами возвышенности. Положение наступавших было просто невыносимое - головы не поднять.
Неся значительные потери, рота Леонида сначала залегла в полном составе, а затем стала хаотично отходить – но это не спасало красноармейцев. Отлично видные на белом декабрьском снегу, фигуры их служили мишенями для прицельного огня опытных казачьих пулемётчиков, и отступавшие несли такие же тяжелые потери, как и при наступлении. Сколько не кричал Леонид до потери голоса, сколько не размахивал шашкой, бегая вдоль цепи и пытаясь остановить отступление – это ему не удавалось, пехота его отходила по всей линии.
Став коленом прямо в мокрый снег, чтобы передохнуть, Леонид отдышался от бега и осмотрел поле боя, стараясь принять правильное решение. То, что он увидел – не обрадовало его.
Усыпаный мартовским снегом склон был весь усеян лежащими на нём чёрными фигурками отважных шахтёров, большая часть которых были убиты или ранены. Основная цель атаки - сблизиться с противником и уничтожить его, заставить замолчать проклятый пулемёт - так и не была выполнена!
Храбрый комиссар Ося был убит ещё в начале атаки, не добежав и до средины склона. Подбадривая бойцов, которые залегли на склоне, он, пригибаясь и размахивая маузером, бегал между ними, призывая подниматься в атаку, но те на его призывы никак не реагировали и только плотнее прижимались к промёрзшей земле. Размахивая руками и скользя по обледенелой траве, комиссар подбежал было к стоявшему в рост прямо под пулями Леониду и брызгая слюной, закричал ему прямо в лицо:
- «Ну что же вы, ротный, стоите как болван – командуйте, наконец, и поднимите людей в атаку!».
Леонид даже не успел ничего возразить, как комиссар внезапно рухнул прямо на него, измазав ему новую шинель своей кровью вперемежку с раскрошенными зубами – пулемётная тяжелая пуля угодила ему под правое ухо, разворотив череп.
Справа от него раненым рухнул навзничь и знаменосец, друг Леонида ещё по Первой Конной - Ваня Табунщиков, и красная бархатная тряпка знамени ветром была отнесена вниз по склону к реке.
Меньше, чем через час всё было кончено. От «железного рабочего батальона», который утром пошел в атаку на станицу, живыми и здоровыми осталось всего шесть человек – сам Леонид, и ещё пятеро шахтёрских парней из «железного» батальона. Казачьи пулемётчики дело своё знали - а конная контратака станичников окончательно рассеяла и истребили красноармейцев.
Видя, что от его роты практически никого не осталось – Леонид сменил тактику и пригнувшись, побежал не к вершине холма, а налево и вниз, вниз – к чернеющему внизу батюшке – Дону… надеясь броситься в воду и переплыть на ту сторону, чтобы спастись. Кроме него, поддерживая друг друга, брели к Дону израненные немногочисленные красноармейцы.
С вершины холма опять забил, захлёбываясь от ярости, казачий пулемет «максим». Пулемёт в умелых руках станичника бьёт без промаха, так что многие красноармейцы упали, оставшись на замёрзшей земле навсегда, чтобы уже никогда не встать…
Леонид ловит себя на мысли, что хотел бы увидеть хоть на мгновение лица тех, кто стреляет по ним. Может, это даже кто-то из его знакомых казаков – может, это его сосед - дед Гуцько стреляет, а может даже кто-нибудь из друзей детства лежит за пулемётом?
Хоть бы у них там поскорее кончились патроны! - думает он, на бегу сбрасывая одежду. Зажав в зубах шашку - с разбегу прыгает в ледяную воду, как в детстве - саженками плывёт на тот берег и ныряет иногда, спасаясь от пуль.
ххх
После окончания гражданской войны, году в 1920 - Леонид возвращается в Изюм к жене Серафиме и дочери Лидии, которая родилась в конце 1918 года. Леонид поступает работать шофёром на автобусе №1 (единичке) в Изюме, со сменщиком Лёней Табунщиковым - старым боевым товарищем. Автобус этот, первый и единственный в городе - курсирует от железнодорожного вокзала до центра города. Он, в общем, доволен своей работой и после семи лет войны - наслаждается мирной жизнью.
Жена Серафима (Сима), наоборот, недовольна - стесняется, что её муж - бывший офицер-кавалерист, на смех людям ездит на каком-то драндулете по городу, как извозчик при царском режиме.
Как встретит Сима автобус в городе - так и плачет от обиды за мужа. Сима почему-то считает работу водителем автобуса унизительной, и Леонид через пару лет переходит работать на городскую электростанцию рабочим-смазчиком дизеля. Они скрывают, что Леонид был офицером - на всякий случай. Уж очень много раз менял он место службы - то царю служил, то красным, то белым, то всяким разным... Так что скрывай всё, что можешь…
29 января 1924 года, после родов - сепсис, и жена Сима почти умирает - но муж Леонид ее спасает, на руках выносит из мертвецкой из подвала больницы, заставляет доктора делать операцию - и Сима выживает. Но Валентину (младшую дочь) потом всю жизнь любит меньше двух других - её рождение чуть не стоило жизни Симе.
Первый жених Симы – Иван Зелинский – которому она отказала в 1918 году, а вышла за корнета Леонида – умирает в старости в тот же день, как узнал о смерти Симы в Чугуеве (от её подруг Вовкодавихи и Медведихи) встретив их в городе.
Говорит им: – «Как жаль, что Сима умерла! Вот почему мне сегодня она приснилась – будто мы молодые, весна, солнышко. Я иду по улице возле собора – а она в белом платье бежит мне навстречу, смеется, хватает за руку и тянет, тянет за собой!» И в тот же день ночью тихо умер у себя дома. Дети его потом рассказали об этом Вовкодавихе, а та приезжала в Чугуев на поминки на 40 дней – и рассказала Валентине и барбосу на поминках осенью 1969г. Умерла Сима от диабета – впала в кому, недолго пролежала - и всё.
Всю жизнь с самого детства их было три подруги – Сима, Волкодавиха и Медведиха. И ещё были их закадычные друзья - молодые муж и жена, всегда весёлые и беззаботные Поля и Серёжа Полянские, у которых была бесшабашная поговорка. Они всегда говорили: -"На диты - пердиты, на милого глядиты!"- и по целым дням выпивали и гуляли в своё удовольствие, бросив дома троих детей.
ххх
Дед Леонид помнил и иногда вкратце рассказывал жене Серафиме (а она - Автору) историю своих родителей - отца Николая Архиповича, матери Марии, деда по отцу Архипа Ивановича.
ххх
Биография отца Леонида – есаула Николая Архиповича Федорченко, примерно такова... Служил он на границе России с Ираном, в пограничной страже в течение 20 лет. Как уехал служить туда совсем молодым казаком – так и провёл на Кавказе 20 лет, только раз в несколько лет ненадолго приезжая на Дон проведать родителей.
Когда ему было уже 40 лет, он был уже в чине есаула (майор в армейской табели о рангах) и командовал отрядом, с ним случилось несчастье – вполне ожидаемое при его волчьих повадках, образе жизни и профессии.
Однажды весной 1897 года платный осведомитель с иранской стороны предупредил Николая Архиповича, как начальника пограничного отряда - что примерно такого-то числа со стороны Ирана, через такое-то ущелье будет идти через границу небольшой, но очень богатый караван с контрабандными товарами – иранские ковры, драгоценные камни, шелка, золото, гашиш, добротное британское оружие.
В таком сообщении не было ничего необычного. Есаулу десятки раз приходилось участвовать в операциях по перехвату контрабанды, но в данном случае осведомитель, цокая языком и закатывая глаза - сулил очень выгодное предприятие, в случае успеха которого и он, осведомитель - и есаул смогут разбогатеть, оставить своё опасное ремесло и зажить припеваючи, ни в чём не нуждаясь.
Но в этот раз операция по захвату каравана закончилась неудачно. Караван сопровождала многочисленная и хорошо подготовленная охрана.
хх
Есаул Николай с урядником Гуцько и десятком своих верных казаков с ночи сидят в засаде на караванной тропе. Тихо сидят, закутавшись в бурки от ночного холода, не курят, не разговаривают, огня не разжигают. Как только взошло солнце – с первыми лучами всё и началось.
Вдруг старый урядник Гуцько шепотом говорит: – «смотри, смотри, ваше благородие – вот они, идут!»
-Где же, где ты их видишь? – в запальчивости переспрашивает есаул.
-Да вон же, вон они бегут, супостаты, нехристи проклятые! Вон первые всадники из-за скалы показались! – шепчет Гуцько.
И точно, есаул присмотрелся и увидел – это идут они вереницей, мерно постукивая копытами, по тропинке на краю обрыва, в мохнатых шапках и тюрбанах.
Подпустив караван совсем близко к себе, казаки обрушили свой удар на охрану.
Первому есаул Николай на всём скаку срубил пол-головы шашкой и наверно так увлёкся, что замешкался и сплоховал - второго абрека не заметил, но зато тот не сплоховал и ударом в спину копьём сшиб есаула на землю, отчего весь мир в глазах Николая перевернулся и он вместе с конём рухнул, подминая под собой жёсткий сухой кустарник...
хх
В результате страшно израненный, весь жестоко изрубленный шашками горцев, вернулся есаул Николай в родную станицу Каменскую умирать и женился там в 40 лет на юной белокурой шляхтянке Марии, пожил недолго с молодой женой и умер через полгода. Открылись старые раны.
Отец и мать есаула к тому времени уже умерли, а брат и сестра думали и даже были твёрдо уверены, что Николай со дня на день умрёт – но он всё лежал и лежал на мохнатой бурке в полутёмной горнице, пил травы знахарки бабы Прасковьи и никак не умирал. Даже попа ему приводили собороваться – но он отказался. Через три месяца он, страшно исхудавший и похожий на скелет - стал вдруг выздоравливать, вставать с постели и подолгу сидел на ступеньках высокого крыльца, греясь, как драный кот, на осеннем солнышке.
Страшные рубленые раны на жилистом теле его постепенно заживали, и ещё через месяц есаул с помощью денщика Фрола стал спускаться с крыльца, прохаживаться по двору вокруг круглой клумбы с цветами - чернобривцами и даже выходить на улицу, чтобы сидеть на лавочке за воротами, провожая взглядом гуляющих стайками барышень – гимназисток по воскресеньям.
В один из таких светлых осенних дней есаулу пришла в голову мысль жениться – он заприметил несколько раз проходившую мимо его дома симпатичную юную блондинку. Судя по всему, она служила гувернанткой при троих детях мирового судьи Власа Петровича Н., потому что по иногда гуляла с детьми и женой судьи по пешеходному бульвару и вокруг фонтана, или сопровождала хозяйку в церковь к обедне.
По установленному в те времена обычаю есаул (втайне от своей родни), велел денщику Фролу пригласить сваху бабу Василису (бабу Ваську) - чтобы та «зашла переговорить». Сваха, завидев такого роскошного жениха, с энтузиазмом принялась за дело и уже назавтра выяснила, что указанная ей барышня действительно служит гувернанткой уже скоро год.
Зовут ее Мария, ей 18 лет, сирота, в прошлом году приехала из Ростова после окончания гимназии и по рекомендации нашла себе место - занимается воспитанием троих детей судьи. Свободно говорит по-французски. Понятное дело, не замужем, в порочащих связях не замечена – однако наши кумушки ее не любят – потому что она не местная, не казачка родом. А вроде русинка из Галиции и дворянка, а как тамошних дворян в Галиции зовут шляхтичами – то и Марию кумушки прозвали «Мария-шляхтянка». Так что кроме шляхетского гонора, белокурых кудрей и голубых глаз – у нее нет ни гроша за душой.
Понятное дело – она бесприданница, родители умерли в эпидемию гриппа, приданого ей не скопили - иначе не служила бы она гувернанткой у судьи, а давно бы вышла замуж за солидного купца или чиновника. Не говоря уже про бравого офицера… есаула, например.
-«А нам и не нужны ее гр0ши – нам свои некуда девать! У нас своих гр0шей хоть пруд пруди, хоть жопой ешь! А невеста принесёт с собой молодость, красоту и гонор!» – заявил обрадованный есаул и велел засылать сватов в дом судьи.
В самом деле, за 20 лет ревностной службы на границе серьёзный есаул, непьющий, никогда не склонный к кутежам и не бывший бессребреником – скопил порядочный капитал, который, предчувствуя свою скорую кончину – готов был истратить на все удовольствия жизни – вот, например, из последних сил жениться, отгулять свадьбу, завести потомство.
Не зря, не зря два немаленьких дубовых бочоночка с золотыми монетами всех российских царей и турецких султанов своими руками замуровал он в стену горницы в прошлый свой приезд в отпуск на Дон, пять лет назад. Они ждут своего часа.
Покойная мать есаула, истинная донская казачка - при его редких приездах на Дон, так и в своих письмах к сыну – постоянно попрекала есаула в том, что он до сих пор не женат и что надо, надо бы уже остепениться – но тот всякий раз отмахивался и откладывал женитьбу на потом. Сейчас же, чуя витавший вокруг него запах скорой смерти – он решил действовать.
К сожалению, правая нога его не гнулась в колене из-за повреждённых сухожилий, и он мог ходить, только опираясь на палочку с золотым набалдашником в виде головы льва, отлитой на заказ из трофейных турецких курушей. По той же причине пальцы его левой, постоянно сжатой в кулак руки не действовали, всё тело было покрыто глубокими шрамами от не совсем заживших рубленых ран, боль в которых не давала ему спать по ночам.
Свадьбу есаул отыграл так, что не стыдно было перед предками – было и венчание в соборе на Воскресенском проспекте, и общая фотография гостей у фонтана, и конечно – фото счастливых молодоженов. Как тогда было модно – муж в парадном офицерском мундире с орденом сидит на плетёном стуле. Правая нога изящно выставлена вперёд – чтоб не заметно было, что не гнётся. Пальцы правой руки, унизанные золотыми перстнями, засунуты за лацкан мундира. Цветочек в петлице… загорелое, как бы дублёное ветром худое лицо, тонкие усы в ниточку…
Юная супруга в белом платье стоит справа – одну ручку положила на плечо супругу, во второй держит маленький букетик роз. Видно, что оба довольны собою и друг другом – есаул доволен, что наконец женился и предвкушает семейные радости. Юная Мария - шляхтянка тоже довольна своим новым положением в обществе – теперь она не какая-нибудь гувернантка, а супруга боевого офицера, да ещё и совсем небедного – недаром же 20 лет служил на таможне?
Семейные предания не сохранили каких-либо плохих историй об их совместной жизни – да и жизнь их семейная длилась совсем недолго. Отгуляли свадьбу, отметили бурный медовый месяц, только – только получше узнали друг друга, как через три месяца есаул слёг - открылись старые раны, а ещё через три его не стало. Молодая вдова, уже в интересном положении – как положено, заламывала руки и рыдала. Безутешные родственники есаула изображали горе и в уме подсчитывали стоимость имущества покойного.
Деда Леонида шляхтянка Мария родила в 1899 году, через три месяца после смерти своего мужа - есаула Николая Архиповича, так что с отцом своим дед Леонид в этой жизни не встретился. О чём всегда жалел.
ххх
Отец есаула Николая (дед Леонида), старший урядник Архип Иванович Федорченко – родился примерно в 1830 году, при императоре Николае I, в той же станице Каменской. Конечно же, в 18 лет он поступил на службу в казачий полк, в 1878 году воевал в Болгарии с турками, а вернувшись с войны и выйдя в отставку – на память об успешном турецком походе выкопал во дворе глубокий колодец, перед высоким крыльцом устроил круглую клумбу с цветами, а весь двор выложил камнем – как это он видел, делают в Болгарии.
Когда Архип служил в полку – был молодец-молодцом, а как вышел в отставку – сразу откуда-то появились болезни, дали о вебе знать раны, о которых уже стал забывать… словом, в отставке прожил недолго. Во всяком случае, на момент женитьбы есаула Николая его родители уже ушли в мир иной.
ххх
Примечание.
Гибель мужа тётки Лидии (старшей дочери Леонида и Симы).
У Лидии (1918 г. рождения) в 1936 году был шикарный, очень красивый жених Иван Орёл, из богатой семьи коренных мещан города Изюма. Он сделал ей предложение, посватался, как велел обычай. Потом пошли в ЗАГС, расписались и вернувшись домой, сели с гостями и сватами за свадебный стол в доме по улице Фрунзе.
Только сели – а тут прабабка Валентина, которой было 12 лет – видит, что её из-за забора зовёт жестами Сергей Третьяк – Меченый, давний воздыхатель старшей сестры Лидии. Богатырь ростом, рыжий, руки могучие волосатые, на половину лица почти ужасное уродливое родимое пятно и волосы ёжиком стриженые – Квазимодо, да и только.
Говорит:
– «Валентина, прошу тебя - передай Лидии, чтоб вышла ко мне на минутку – хочу с нею попрощаться навсегда и пожелать счастья!»
Ну, добрая Валентина пожалела Меченого, пошла за свадебный стол и на ушко невесте Лидии всё сказала. Только гости горько прокричали – тут и сказала.
Невеста Лидия говорит жениху Ивану Орлу – «Сиди тут, а я щас приду!». Шмыг из-за стола во двор - и пропала. Родители, сваты, жених, гости пьют- едят, тосты заздравные произносят, уже целый час прошел – а невесты нет! Тут родители жениха, гости говорят – «Иван, а где же твоя молодая жена?»
Кинулись её искать и отец Леонид, и мать Сима, и сестра Валентина, и жених Иван, и все гости - нет нигде!
И до вечера не нашли, и до утра… и на другой день не нашли… и потом только через полгода написала Лидия своим родителям письмо, мол:
-«Дорогие папа и мама, не ищите меня! Я внезапно полюбила другого человека, и мы с ним уехали на комсомольскую стройку гидроэлектростанции, и счастливы вместе. Наша любовь пылает, как пламя лесного пожара, теперь я жду от него ребёнка, и т.д.»
Виноватая во всём этом безобразии младшая сестра Валентина (прабабка Валентина), видя такой переполох - спряталась за портьеру и выглядывает оттуда как кошка, которая чужую сметану съела. Боится, что родители узнают и накажут. Но напрасно боялась – в суматохе никто о ней и не вспомнил. А когда письмо от Лидии пришло – и вовсе решила об этом молчать.
ххх
Молодой инженер Сергей Третьяк, по прозвищу «Меченый» - рыжий волосатые руки до колен богатырь похож на огромную рыжую обезьяну работал на ИЗОСе в заводском конструкторском бюро конструктором, а учился на инженера-оптика, наверное, в Ленинграде – там на таких инженеров учат. Он Лидию увёз в другой город, там у них родился сын Серёжа, который потом, в 1941 году умер от дизентерии в эвакуации в возрасте пяти лет .
Сам Меченый ушел на фронт в июле 1941 и храбро воевал в пехоте пулемётчиком. Сражался на Курской дуге, в пехоте. Выжил в тех боях и написал жене Лидии письмо на второй день, как немцев погнали:
- «Мы победили, перешли в наступление! Гоним немцев! Я немножко ранен, но это ничего, в госпиталь не лёг – остаюсь в строю, преследуем врага!»
Во время боя, когда он стрелял из пулемёта, при взрыве гранаты ему мельчайшими осколками посекло кисти рук, но в горячке боя он не обратил даже внимание на эти раны – перевязал индивидуальным пакетом и пошел дальше громить врага. Через три дня у него началась гангрена – его положили в госпиталь и отрезали кисти рук, но это не помогло и ещё через три дня – ему отрезали руки по локоть, но гангрена пошла дальше и ещё через несколько дней – умер Меченый от гангрены.
Руки Меченого, укравшие чужую невесту – отрезали хирурги.
ххх