Глава 2. Осужден. Жизнь в заключении
1.Обвинительное заключение. Приговор
Текст обвинительного заключения по делу А.И. Солженицына нам неизвестен, – пишет историк А. Островский, детальнейшим образом исследовавший личность Солженицына – его жизненный путь, литературные труды и отзывы о нем многочисленных людей, его знавших и его оценивавших. Исследователь говорит, что лишь частично мы можем судить об обвинительном заключении на основании свидетельств самого Александра Исаевича, Определения Военной коллегии Верховного суда СССР о его реабилитации, а также публикаций журналистов Б.А. Викторова и К.А. Столярова.
«Процитирую, – писал К.А. Столяров об обвинительном заключении– начало и конец: …В НКГБ СССР через Военную Цензуру поступили материалы о том, что командир батареи звуковой разведки Второго Белорусского фронта – капитан СОЛЖЕНИЦЫН Александр Исаевич в своей переписке призывает знакомых к антисоветской работе…
…Виновным себя признал. Изобличается вещественными доказательствами (письма антисоветского содержания, т.н. резолюция № 1).
Считая следствие по делу законченным, а добытые данные достаточными для предания обвиняемого суду, руководствуясь ст.208 УПК РСФСР и приказом НКВД СССР № 001613 от 21.XI.1944 года – следственное дело № 7629 по обвинению СОЛЖЕНИЦЫНА Александра Исаевича направить на рассмотрение Особого совещания НКВД СССР…Обвинительное заключение составлено 6 июня 1945 года в городе Москве…».
Он обвинялся сразу же по двум статьям 58-10 и 58-11. Последняя статья гласила: «Всякого рода деятельность, направленная к подготовке и совершению предусмотренных в настоящей главе преступлений, а равно участие в организации, образованной для подготовки или совершения одного из преступлений, предусмотренных настоящей главой, влекут за собою – меры социальной защиты, указанные в соответствующих статьях настоящей главы». В комментариях к данной статье специально подчеркивалось, что в рассматриваемом случае «в качестве основной меры социальной защиты» суд должен использовать « наиболее суровую меру». В данном случае такой мерой был расстрел. Но Солженицын по двум статьям (58-10 и 58-11) был приговорен к восьми годам заключения. «При этом, – писал он позднее в прошении на имя министра обороны СССР Г.К. Жукова по поводу своей реабилитации, – даже не было решения о лишении меня воинского звания и орденов».
2.Лагерь в Подмосковье и в Москве
27 июля 1945 г. Александр Исаевич был ознакомлен с постановлением Особого совещания и 14 августа покинул Бутырку. Можно было ожидать, что его упекут куда-нибудь вроде Джезказганских медных рудников. Можно было ожидать, что его отправят на золотые прииски знаменитой Колымы или в лучшем случае на угольные шахты Воркуты. Однако, когда А.И. Солженицына вывезли из тюрьмы, машина устремилась не к вокзалу, а за пределы города. Прошло около часа, и Александр Исаевич оказался в лагере, который находился под самой Москвой в поселке с оригинальным названием Новый Иерусалим.
«Зона Нового Иерусалима – пишет А.И. Солженицын в «Архипелаге» – нравится нам, она даже премиленькая: она окружена не сплошным забором, а только переплетенной колючей проволокой, и во все стороны видна холмистая, живая, деревенская и дачная, звенигородская земля». Лагерь обслуживал кирпичный завод.
В «Архипелаге» А.И. Солженицын нарисовал страшную картину лагерной жизни, которая отнимала у заключенных не только все время, но и все силы. В эту жизнь на восемь лет предстояло погрузиться и ему. Как же началось его "хождение по мукам"? По утверждению его жены Натальи Алексеевны, обосновавшись на новом месте, ее муж написал ей письмо. В нем говорилось, что «он думает всерьез заняться изучением английского языка, просит привезти ему побольше чистой бумаги, карандашей, перьев, чернил в чернильницах – непроливайках, английские учебники и словари». Такое впечатление, что Александр Исаевич попал не за колючую проволоку, а в дом отдыха. Оказывается, хождение по мукам он начал с командирской должности – его назначили «сменным мастером глиняного карьера». (Уже доказано, что многие страсти, описанные в его знаменитом литературном труде «Архипелаг ГУЛАГ основаны не на личных наблюдениях или изучении документов, – они были секретными,– а на слухах и различных байках).
«В конце августа, – отмечала Н.А. Решетовская, – муж писал, что с командирской должности уже слетел», «но в перспективе метил все-таки попасть “на какое-нибудь канцелярское местечко. Замечательно было бы, если удалось…”».
9 сентября Александра Исаевича перевели из Нового Иерусалима в лагерь №121, который находился в Москве на Калужской заставе. Сейчас это Ленинский проспект, д.30, площадь Ю.А. Гагарина.
По прибытии на новое место А.И. Солженицын был назначен «заведующим производством». Комментируя это назначение, он пишет: «Прежде меня тут не было и должности такой». Получается, что ее создали специально для него. В связи с этим он поселился не вместе со всеми заключенными в лагерном бараке, а в так называемой «комнате уродов», в которой вместе с ним жило еще пять «придурков» (так в лагерях именовали заключенных, занимавших «теплые местечки»). В новой должности А.И. Солженицын пробыл недолго. Сменился начальник лагеря, начались кадровые перестановки и «на вторую неделю, – пишет Александр Исаевич, – меня с позором изгнали на общие» работы. Так он стал маляром. Однако несмотря на «позор» его оставили в «комнате уродов». Потом его перевели то ли в плотники, то ли в паркетчики.
В «Архипелаге» «придурки» подразделены на две группы: зонных и производственных. «Трудно, трудно, – пишет А.И.Солженицын, – зонному придурку иметь неомраченную совесть. А еще ведь вопрос – и о средствах, какими он своего места добился. Тут редко бывает неоспоримость специальности, как у врача (или как у многих производственных придурков). Бесспорный путь – инвалидность. Но нередко покровительство кума».
Кличка «кум» в местах заключения обозначает офицера, который обязан следить за настроениями в лагере и по этой причине имеет осведомителей из числа заключенных. Подчеркивая, что покровительство «кума» открывало путь к занятию должностей зонных «придурков», Александр Исаевич тем самым дает понять, что к нему это не относилось, так как он принадлежал к числу производственных «придурков».
3.Приобщение к стукачеству: Ветров
Однако администрация лагеря нуждалась в том, чтобы иметь «глаза и уши» не только в зоне, но и за ее пределами. И в «Архипелаге» мы можем прочитать, как однажды на Калужской заставе пригласил к себе лагерный «кум» Александра Исаевича и предложил ему стать осведомителем. У А.И. Солженицына же получается, что на протяжении нескольких часов «кум» всячески уговаривал его и вырвал согласие на сотрудничество только потому, что пошел на удовлетворение его условия – сообщать информацию лишь о готовящихся побегах. Вряд ли у осведомителей есть специализация. Сомнительно и то, что, подписав обязательство о сотрудничестве и получив оперативную кличку «Ветров», Александр Исаевич, если верить ему, ни разу не дал своему куратору никаких сведений.
«А тут, – пишет он, – меня по спецнаряду министерства выдернули на шарашку. Так и обошлось. Ни разу больше мне не пришлось подписываться «Ветров».
Через некоторое время после того, как произошла история с вербовкой, примерно в январе 1946 г., «в наш лагерь, – пишет А.И. Солженицын, – приехал какой-то тип и давал заполнять учетные карточки ГУЛАГа…Важнейшая графа там была «специальность». И чтоб цену себе набить, писали зэки самые золотые гулаговские специальности: «парикмахер», «портной», «кладовщик», «пекарь». А я прищурился и написал: «ядерный физик». Ядерным физиком я отроду не был, только до войны слушал что-то в университете, названия атомных частиц и параметров знал – и решился написать так. Был 1946 г., атомная бомба была нужна позарез. Но я сам той карточке значения не придал, забыл».
Хотя Александр Исаевич учился на физико-математическом факультете, но, как мы знаем, закончил университет только с одной специальностью – «преподаватель математики». Поэтому если бы в НКВД (в 1946 г. он был переименован в МВД) обратили внимание на него как на ядерного физика, обман обнаружился бы сразу, замечает историк А. Островский. Следовательно, или весь эпизод с анкетой придуман, или же данная профессия была указана А.И. Солженицыным под чью-то диктовку. (Может он был нужен в шарашке в качестве осведомителя?)
Между тем, если верить Александру Исаевичу, история с анкетой имела продолжение. «Моя лагерная жизнь, – пишет он, – перевернулась в тот день, когда я со своими скрюченными пальцами (от хватки инструмента они у меня перестали разгибаться) жался на разводе в плотницкой бригаде, а нарядчик отвел меня от развода и со внезапным уважением сказал: «Ты знаешь, по распоряжению министра внутренних дел…» (Неужели лично Лаврентий Павлович Берия озаботился поддержкой какого-то Солженицына? В правдивости такой информации возникают огромные сомнения.)
...Солженицына продержали месяц в Бутырской тюрьме, а потом, около 27 сентября, несостоявшийся «ядерный физик» он был отправлен в Рыбинск. В Рыбинске находилось отделение знаменитой авиационной туполевской «шарашки». Здесь А.И. Солженицын пробыл менее полугода и, как утверждала Н.А. Решетовская, использовался «по специальности – математиком». 21 февраля 1947 г. Александра Исаевича вернули в Москву. До столицы он снова добирался в плацкартном вагоне в сопровождении спецконвоя. Оказавшись в Бутырской тюрьме, на этот раз он провел в ней не более месяца.
4.В «шарашках» (Подмосковье)
«В марте 1947 г., – писала Наталья Алексеевна, – Саню переводят в Загорск». В За-горске тоже находилась «шарашка». В ней А.И. Солженицын пробыл около трех месяцев. За это время он успел побывать и математиком, и в библиотекарем, и переводчиком, и даже экспертом по научно-техническим изобретениям. Для человека, который плохо знал иностранный язык и вообще не имел научно-технического опыта, это по меньшей мере странно.
Вскоре его отправили в новую «шарашку», которая именно в это время была переведена из Ногинска в Марфино (тогдашнее предместье Москвы, современное Останкино) и здесь размещена в здании бывшей духовной семинарии: «…по-ихнему “объект № 8” или “спецтюрьма № 16”». Так 9 июля А.И.Солженицын снова оказался в столице. (До сих пор мы не имеем полных сведений о всех перемещениях Солженицина в качестве заключенного, – пишет историк А. Островский).
В «шарашку» в Марфино, или «райские острова» (как ее называл наш герой) он попал может и случайно. Труднее объяснить случайностью появление вслед за ним на этих же «островах» и его друга юности Н.Д. Виткевича. Еще более удивительно, что они оба оказались в Москве, причем в одной и той же «шарашке», в одно и тоже время. (В тот период Виткевич еще не знал, что «закадычный друг юности» его оклеветал, когда прижали допросами самого Солженицына).
Первоначально А.И.Солженицыну была доверена техническая библиотека, но «зимой 48-49 гг., шарашку передали новому хозяину – МГБ. Произошли кадровые перестановки и только после этого Александра Исаевича перевели из библиотеки в акустическую бригаду. Несколько позднее бригада была включена в ново-созданную акустическую лабораторию.
14 мая 1950 г. он писал жене: «Я живу по-прежнему, здоров, бодр, изменений в жизни пока никаких», а 19-го его перевели в Бутырскую тюрьму, а затем отправили в лагерь.
Н.А.Решетовская, явно со слов мужа, писала, что в «шарашке» Александр Исаевич стал все больше и больше заниматься своими делами в ущерб государственным. Это было замечено, и его отправили в лагерь: «Монотонная работа, – утверждала она, – которую Саня должен был выполнять год за годом, – становилась постылой, забрасывалась. Он все больше внимания уделял своим делам…А какому начальству нужен такой зэк? В результате…муж убыл на восток». Во-первых, выполняемая в «шарашке» работа была не «монотонной», а творческой, а во-вторых, можно подумать, что работа в лагере была интереснее и приятнее.
Но ряд лиц, пребывавших с Солженицыным в шарашке, сообщали и другие версии. Обилие версий свидетельствует о стремлении Александра Исаевича и его товарищей скрыть реальную причину его отправки в лагерь. Подтверждением этого является недавно вышедшая книга Н.А. Решетовской «В круге втором». Из цитируемых в ней писем А.И. Солженицына на волю, мы узнаем, что отъезд из Марфино был для него неожиданным, уезжать оттуда он не хотел, а когда покинул ее, пытался добиться возвращения в рыбинскую шарашку, где, как мы помним, его использовали по специальности – матема-тиком.
5. Степлаг (Экибастузский лагерь)
Карточка заключенного А.И. Солженицына, обнаруженная в Информационном центре прокуратуры Карагандинской области, свидетельствует, что 18 августа 1950 г. Александр Исаевич был доставлен в Караганду и в тот же день определен в 9-е лагерное отделение Степлага МВД СССР, который входил в состав треста «Иртышуглестрой» города Экибастуза Павлодарской области, а поэтому имел еще одно название Экибастузский лагерь.
«Экибастузский лагерь, – пишет А.И. Солженицын, – был создан за год до нашего приезда – в 1949 году, и все тут так и сложилось по подобию прежнего, как оно было принесено в умах лагерников и начальства. Были комендант, помкоменданта и старшие бараков, кто кулаками, кто доносами изнимавшие своих подданных. Был отдельный барак придурков, где на вагонках и за чаем дружески решались судьбы целых объектов и бригад. Были (благодаря особому устройству финских бараков) отдельные «кабины» в каждом бараке, которые занимались по чину, одним или двумя привилегированными зэками. И нарядчики били в шею, и бригадиры – по морде, и надзиратели – плетками. И подобрались наглые мордастые повара. И всеми каптерками завладели свободолюбивые кавказцы. А прорабские должности захватила группка проходимцев, которые считались все инженерами. А стукачи исправно и безнаказанно носили свои доносы в оперчасть. И год назад начатый с палаток, лагерь имел уже и каменную тюрьму – однако еще не достроенную и потому сильно переполненную, очереди в карцер с уже выписанным постановлением приходилось ожидать по месяцу и по два – беззаконие да и только».
Солженицын писал жене: «По приезде осень, зиму и весну работал я каменщиком, натерпелся горюшка от холода (лютая была зима), но зато научился хоть одной трудовой специальности». Вначале А. И. Солженицын осваивал профессию каменщика на строительстве жилого дома, потом их бригаду перебросили на строительство БУРа (барак усиленного режима) в самом лагере.
Летом 1951 г. в лагерь прибыло около двух тысяч бандеровцев, общая численность заключенных достигла пяти тысяч. По свидетельству А. И. Солженицына, сразу же после этого началась охота за осведомителями, по лагерю прокатилась волна убийств…. (Откуда он узнал об охоте за осведомителями?).
В январе было возмущение большой группы лагерников, которых усмиряли, как пишет Солженицын, вооруженные автоматчики. Солженицын в этом противостоянии с администрацией лагеря не участвовал. Но как только все успокоилось, и на другой день, когда заключенные вышли на работу, Солженицын из лагеря исчез.
В «Военно-историческом журнале» №12 за 1990 год опубликован чрезвычайно любопытный документ, который позволяет нам оценить по достоинству якобы «живущего не по лжи» Солженицына.
«Сов. секретно. Донесение: С/о «Ветров» от 20.01.1952.
В своё время мне удалось, по вашему заданию, сблизиться с Иваном Мегелем. Сегодня утром Мегель, встретив меня у пошивочной мастерской, полузагадочно сказал: кто был ничем, тот станет всем!». Из дальнейшего разговора с Мегелем выяснилось, что 22 января з/к Малкуш, Ковлюченко и Романович собираются поднять восстание. Для этого они уже сколотили надёжную группу, в основном, из своих – бандеровцев, припрятали ножи, металлические трубки и доски. Мегель рассказал, что сподвижники Романовича и Малкуша из второго, восьмого и десятого бараков должны разбиться на четыре группы и начать одновременно. Первая группа будет освобождать «своих».
Далее разговор дословно: «Она же займётся и стукачами. Всех знаем! Их «кум» для отвода глаз в штрафник затолкал. Одна группа берёт штрафник и карцер, а вторая в это время давит службы и краснопогонников. Вот так-то!». Затем Мегель рассказал, что третья и четвёртая группы должны блокировать проходную и ворота и отключить запасной электродвижок в зоне.
Ранее я уже сообщал, что бывший полковник польской армии Кензирский и военлёт Тищенко сумели достать географическую карту Казахстана, расписание движения пассажирских самолётов и собирают деньги. Теперь я окончательно убеждён в том, что они раньше знали о готовящемся восстании и, по-видимому, хотят использовать его для побега. Это предположение подтверждается и словами Мегеля: «А полячишко-то, вроде умнее всех хочет быть, ну, посмотрим!».
Ещё раз напоминаю в отношении моей просьбы обезопасить меня от расправы уголовников, которые в последнее время донимают подозрительными расспросами.
Ветров.
Как выяснилось на судебном процессе оставшихся в живых «заговорщиков», на самом деле заключённые лагеря «Песчаный», что расположен под Карагандой, намеревались 22-го января 1952 года обратиться к руководству лагеря с просьбой об улучшении режима содержания. Но из-за доноса Солженицына – «Ветрова» – они были встречены автоматными очередями. Многие из них были убиты, выжившие получили по 25 лет заключения.
Автор публикации, сидевший в Особлаге с Солженицыным за измену Родине во время войны, переданный датчанами в руки «Смерш» и реабилитированный Хрущёвым Л. Самутин, сообщает, что свидетель Иван Мегель (который чересчур «разоткровенни-чался» перед «Ветровым», зная наверняка, что об этом будет донесено начальству и, очевидно, преследуя какие-то свои цели, ну, к примеру, месть за притеснения трём «бендеровцам» – Малкушу, Ковлюченко и Романовичу) был убит под шумок прицельным вы-стрелом в голову, так как представлял опасность для разоблачения секретного осведомителя лагерного руководства – Солженицына.
И Солженицына срочно спрятали в больнице. «Это, – пишет он, – был мой последний бригадирский день, у меня быстро росла запущенная опухоль, операцию которой я давно откладывал на такое время, когда, по лагерному, это будет «удобно». В январе и особенно в роковые дни голодовки опухоль за меня решила, что сейчас – удобно, и росла почти по часам. Едва раскрыли бараки, я показался врачам и меня назначили на операцию». Позднее он напишет: «29-го января я ухожу в больницу на операцию раковой опухоли».
Если бы А.И. Солженицын был неграмотным человеком, можно было бы допустить, что он долгое время не обращал внимание на разраставшуюся опухоль, но невероятно, чтобы она не привлекла к себе внимание человека, имевшего университетское образование и знавшего, что такое рак. Бросается в глаза и внутренняя противоречивость его слов: с одной стороны, он пишет, что опухоль появилась «давно» и характеризует ее как «запущенную», этим самым давая понять, что долгое время она не вызывала у него тревоги, с другой стороны, утверждает, что она «быстро» росла, а во время лагерного бунта стала расти «почти по часам». Однако за те несколько дней, на протяжении которых продолжались лагерные беспорядки, не вызывающая беспокойства опухоль не могла приобрести угрожающие размеры.
Что представляла собою эта опухоль, Александр Исаевич не пишет, но из его прошения о помиловании 1955 г. явствует, что у него была семинома, т.е. опухоль яичка.
Заканчивая рассмотрение этого эпизода в жизни А.И. Солженицына, – пишет историк А. Островский,– представляется необходимым обратить внимание на три факта.
Первый факт. Во время пребывания А.И. Солженицына в послеоперационной палате неожиданно был убит врач Борис Абрамович Корнфельд. Чем он мог не угодить заключенным, трудно представить. Может быть, его убили по ошибке? (Вместо стукача Солженицына?).
Второй факт. Оказывается, до событий 1952 г. Александр Исаевич ходил под одним лагерным номером, а по выходе из больницы – под другим. «Весь Экибастуз, – пишет он, – я проходил с номером Щ-232, в последние же месяцы приказали мне сменить на Щ-262. Эти номера я и вывез тайно из Экибастуза, храню и сейчас». Не принадлежал ли новый номер Б.А. Корнфельду?
Третий факт. Если бы во время лагерного бунта Александр Исаевич действительно попал в черные списки, то по возращении из больницы его ждали общие работы. Однако, как пишет Н.А. Решетовская, «Саня начал учиться столярному делу, но овладеть им, как мечталось, не успел: перевели в литейный цех». Еще более важно то, что в 1952-1953 гг. он оказался в числе тех немногих заключенных, которые получали зарплату: часть заработка шла в лагерь, «зато оставшиеся 30-10% всё же записывали на лицевой счет заключенного, и хоть не все эти деньги, но часть их (если ты ни в чем не провинился, не опоздал, не был груб, не разочаровал начальство) можно было по ежемесячным заявлениям переводить на новую лагерную валюту – боны, и эти боны тратить». Для некоторых была и такая «»каторга». (Отсюда можно сделать вывод, что Солженицын был на каком-то особом положении, может из-за стукачества?)
6.Из лагеря в ссылку
27 декабря 1952 г. 9-е Управление МГБ СССР подписало «наряд №9/2 – 41731», на основании которого по истечение срока заключения А.И. Солженицын был отправлен в ссылку. Как он утверждает, его «передержали в лагере всего несколько дней», затем сно-ва «взяли на этап». И, пишет он, «замелькали опять Павлодарская, Омская, Новосибирская пересылки…на Омской пересылке добродушный надзиратель, перекликая по делам, спросил нас пятерых экибастузских: «Какой бог за вас молится?» – «А что? А куда?» – сразу навострились мы, поняв, что место, значит, хорошее. – «Да на юг» – дивился надзиратель. И действительно, от Новосибирска нас завернули на юг…на станции Джамбул нас высаживали из вагонзака…Вот так ссылка!…Конец февраля, у нас на Иртыше сейчас лють, – а здесь весенний ласковый ветерок».
В Джамбул Александр Исаевич был доставлен в ночь с 27 на 28 февраля 1953 г., 2 марта его отправили в районный центр Кок-Терек, куда он прибыл 3 марта, на следующий день его расконвоировали.
О том, где и как поселился Александр Исаевич, имеются разные версии. По одной из них он снял угол в доме Якова и Екатерины Мельничуков. «…Мы жили тогда на другой улице, на Садовой… жили в мазанке – комната да кухонька…, – вспоминала Е. Мельничук о своем квартиранте, – Пришел…, чемоданчик деревянный у порожка поставил…Яков, мужик мой, взялся за чемодан и говорит: «Ого! Тяжелый! Книжки, что ли?». «Книжки», – отвечает. Устроили ему лежанку из тарных ящиков на кухне…Мучил он себя ночами, мы спим давно, а он при лампе керосиновой допоздна все читает, да все пишет…Вставал рано, в одно время – в шесть утра. Коли вёдро – делал прогулку по степи, далеко уходил, до самого отделения Коминтерна, если же непогода, грязь осенняя – по огороду взад-вперед…».
Солженицын стал искать работу, но только через месяц появилась вакансия в местной школе. А.И. Солженицын пишет, что был назначен учителем математики «в апреле», но при этом уточняет – «за три недели до выпускных экзаменов».
По утверждению А.И. Солженицына, почти сразу же, как только он попал в ссылку, на него навалилась болезнь. Причем если в «Архипелаге» он подчеркивает: «И целый год никто в Кок-Тереке не мог даже определить, что за болезнь», то в «Теленке» пишет, что у него « тотчас же в начале ссылки – проступили метастазы рака». Вероятнее всего, в «Теленке» диагноз болезни был назван ретроспективно. Ведь не мог же человек, зная, что ему грозит смерть, на протяжении почти целого года ничего не делать для своего спасения. Если же признать, что почти «целый год» ни у кого из врачей в Кок-Тереке даже не возникало подозрений насчет рака, то из этого вытекает, что после выхода из больницы в 1952 г. А.И. Солженицын не только не находился на учете у онкологов, но даже не думал, что у него была удалена раковая опухоль. Подобное могло быть в одном из следующих случаев: а) если упоминаемая опухоль не являлась раковой и Александр Исаевич это знал, б) если результаты онкологической экспертизы опухоли ему не были известны, в) если произведенная в лагере операция не имела связи с удалением опухоли, д) если никакой операции в лагере ему вообще не делали.
Но вернемся к «главному тексту» «Теленка»: «Осенью 1953 – пишет Александр Исаевич, – очень было похоже, что я доживаю последние месяцы… Грозило погаснуть с моей головой и все мое лагерное заучивание. Это был страшный момент в моей жизни: смерть на пороге освобождения и гибель всего написанного, всего смысла прожитого до тех пор…Эти последние обещанные врачами недели мне не избежать было работать в школе, но вечерами и ночами бессонными от болей я торопился мелко-мелко записывать и скручивал листы по несколько в трубочки, а трубочки наталкивал в бутылку из-под шампанского, у нее горлышко широкое. Бутылку я закопал на своем огороде – и под новый 1954 год поехал умирать в Ташкент». Подобную же картину А.И. Солженицын рисует и в «Архипелаге».
Упоминая о возвращении из Ташкента, он пишет: «Однако я не умер…Той весной в Кок-Тереке…в угаре радости я написал «Республику труда». Эту я уже не пробовал и заучивать, это первая была вещь, над которой я узнал счастье: не сжигать отрывок за отрывком, едва знаешь наизусть; иметь неуничтоженным начало, пока не напишешь конец, и обозреть всю пьесу сразу; и переписывать из редакции в редакцию; и править; и еще переписывать».
Далее в первом издании «Теленка» говорилось: «Но уничтожая все редакции – черновые – как же хранить последнюю? Счастливая чужая мысль и чужая помощь навели меня на новый путь: оказалось надо освоить новое ремесло, самому научиться делать заначки». И он, якобы, умудрился поместить все свое литературное наследство (то ли 12, то ли 18 тысяч строк) в бутылке из-под шампанского (!?). Потом, правда изобрел другую версию о заначках (уже в 1974-1975 гг. при написании «Пятого дополнения» к «Теленку»).
В самом конце 1953 г. Солженицын отправился в онкологическую больницу в Таш-кент, т.к. обнаружил, по его словам, большую опухоль в животе («с кулак»). Ему там операцию не делали, но применили, как он пишет, рентгенотерапию. (Была у него именно раковая опухоль, или т.н. доброкачественная (не раковая), – так и не ясно). Свое пребывание в Ташкенте А.И. Солженицын позднее описал в повести «Раковый корпус».
«Я – отмечал А.И. Солженицын, выступая 22 сентября 1967 г. на заседании Секретариата Правления Союза писателей СССР, – давал повесть на отзыв крупным онкологам – они признавали ее с медицинской точки зрения безупречной и на современном уровне. Это именно рак, рак как таковой». А историк А. Островский, в рамках исследования жизнедеятельности Солженицына, позднее обратился к одному из онкологов, который заявил, что познакомился с «Раковым корпусом» еще тогда, когда он ходил в Самиздате, но не смог дочитать его до конца именно потому, что с медицинской точки зрения течение болезни и процесс лечения описаны совершенно некомпетентно.
До апреля-мая 1956 г. Солженицын преподавал в школе и много занимался своими литературными трудами: писал пьесу, стихи, делал заготовки к «Архипелагу» и пр.
Еще 30 января 1956 г. он направил письмо на имя министра обороны СССР Г.К. Жукова, в котором просил его помочь в «снятии ссылки», «снятии судимости», «возврате орденов». 24 февраля 1956 г. последовало новое ходатайство на имя Н.С. Хрущева, на этот раз с просьбой о «полной реабилитации». «Совершенно неожиданно в апреле 56 года, – писала Н.А. Решетовская в своих первых воспоминаниях, – я получила от Сани письмо. Он сообщил мне, что его освободили от ссылки со снятием судимости».
Солженицын 20 июня покинул Кок-Терек, где он отбывал ссылку, и поехал в Москву. Там у него состоялось множество встреч со знакомыми ему людьми.
К этому времени ходатайство Александра Исаевича о реабилитации еще не было удовлетворено, хотя, наверно могло означать признание им своей лояльности по отношению к существующему политическому строю. Однако если верить ему, из ссылки он вернулся с намерением продолжать начатую им борьбу. Прежде всего он хотел отправить свои произведения за границу. По тем временам это уже само по себе было криминалом, а если принять во внимание содержание рассказов «Прусские ночи» и «Пир победителей», со страниц которого в самом неприглядном виде представали офицеры советской контрразведки, то их публикация за рубежом могла тянуть на новый срок.
6 февраля 1957 года Военная коллегия Верховного Суда СССР…вынесла определение, полностью реабилитирующее А.И. Солженицына, о чем его уведомили 2 марта.
Продолжение следует