Туман книга седьмая глава двадцать вторая

 


               

              И СНОВА ВОКЗАЛ, С КОЕГО ВСЁ НАЧАЛОСЬ.



                Не учился Ванечкой,
                Иваном Ивановичем не
                научишься.
                Русская народная пословица.


--А меня никто не спросит, отчего это я всё время молчу? Или вам не интересно? А вдруг я вспомнил интересную историю?

Это произнёс гоф-медик, произнёс почти весело, вышагивая рядом с друзьями по улице в направлении «штабного подвала».

И в общем-то слова были сказаны обыденные, да и интонация была миролюбивая, но что-то эдакое расслышал Модест Павлович в речи доктора, отчего и повёл себя не сдержанно.

--Дорогой Карл Францевич, - превращая каждую проговоренную буквицу в каплю яда, сказал штаб-ротмистр, останавливаясь, и дерзко хватая доктора за рукав. Все последующие слова были проговорены при сильно стиснутых зубах.

--И наше, и моё личное любопытство просто не имеет границ приличия! Разумеется, ваше молчание, как и его причина, очень важны! Важнее, чем вот то чёртово перелицевание минувшего, важнее, чем … чёрт бы вас побрал! Какого дьявола, скажите на милость, вы молчали?

--О-о, благодарю вас, Модест Павлович! Ваша манера изысканно вступать в беседу просто пышет жаром, способным растопить самое холодное сердце и разговорить даже немого от рождения!

Гоф-медик рывком освободил руку из цепких пальцев штаб-ротмистра и повторил жест, сотворённый Модестом Павловичем при произнесении бранных слов «вот то чёртово …», и направленный себе за спину, что бишь в сторону подворья.

--Могу ещё добавить, что я всё время был рядом с вами и видел всё то, что видели вы! И нахожусь я не в меньшей растерянности, чем вы, кстати! Однако я держу себя в руках, и не делаю таких азартных выпадов в бок иного. И уж поверьте, мне есть, что поведать вам обоим, иначе бы я ….

--Погодите, погодите, Карл Францевич! – Штаб-ротмистр снова взял гоф-медика за руку, делая это более учтиво, но сей мягкий жест никак не вязался с прежней манерой речи сквозь стиснутые челюсти. – Вот этот фортель Вальдемара … ведь всё шло … чёрт! Простите меня, доктор! Мне … просто мне надо перебеситься … и в тишине. Поэтому … дайте мне пяток минут, хорошо?

Друзья обнялись к удовольствию Кириллы Антоновича, который в той перепалке старался на слух определить миг, более подходящий для недопущения настоящего скандала в благородном семействе.

В «штабной подвал» удалось попасть не просто так, а только при помощи полного мальчика Матвея, нежданно появившегося рядом и, к слову, крайне своевременно.
Уже внизу троица наших героев расселась в креслах так, что стороннему человеку, окажись он в том же подвале, тут же бы стало ясно, что сии господа знакомства друг с дружкой не имут, и оказались так близко сидящими лишь по воле случая.
Однако мы, господа читатели, уж точно не сторонние наблюдатели, и нам почти понятна таковая причина временного разъединения сплочённой троицы.

Почему «почти»? Потому, что не знание, а догадка подсказывает подоплёку происходящего, и имя догадке – опустошение. Да, думается мне, что опустошение вкралось в душу и в мысли наших героев настолько, что на какое-то неопределённое время улетучилось желание бранить Вальдемара Стефановича, не говоря уж про то, чтобы сделать подробный анализ «перелицованного минувшего», как ловко окрестил Модест Павлович недавно увиденное.

Одна минута бездумного сидения сменила иную, тоже ничего не поменявшую ни в мыслях, ни в желаниях, ни в позах. Всё походило на топкое болото, засасывавшее трёх человек в бесполезную пустоту сидения в подвале ради самого сидения.
А раз так, то станем считать, что к счастью у штаб-ротмистра закончились зафрахтованные им пять минут на то, чтобы перебеситься. И, как результат, через оговоренный антракт одно настроение Модеста Павловича сменилось иным, сменилась и поза, а точнее ноги, закинутые одна на иную.

Вздохнув излишне шумно, штаб-ротмистр обвёл глазами «штаб», удивляясь несоответствию обстановки с вкраплёнными в неё людьми. Что-то было во всём окружающем … нет, не лишним и не вызывающим, а каким-то недоделанным, что ли. Да, точно, не доделанным, и по вине самого Модест Павловича.

--Карл Францевич, дорогой доктор, я надеюсь, что я снова в строю! Простите мне мою несдержанность, и позвольте спросить – а отчего вы молчите? Не припомнили ли вы часом нечто интересное?

Могу, по примеру гоф-медика, составить пари с читателями, что они не предполагали даже, и уж точно не верили в то, что слова, проговорённые штаб-ротмистром в тиши подвала, просто вытянут помещика из опасного болота опустошения, и тут же вернут ему прежний интерес не только к жизни, а и к ситуации, которая, что вполне вероятно, прозрачно пообещала измениться, да не в бок поражения.

Радуясь тому, что Модесту Павловичу было ниспослано избавление от надвигавшегося уныния, Кирилла Антонович, заёрзав в кресле, присоединился к словам друга.
--Да, доктор, на что это вы на улице так прозрачно намекали? Ну-ка, делитесь с нами всем, что припомнили, да не жадничайте!

--Не пойму, о чём это вы?

--Ах, вы, плут! Ах, вы, мошенник! Не поймёт он! Из-за чего вы повздорили с Модестом Павловичем?

--А-а, вот вы о чём! Да так, знаете ли, просто припомнил кое-что, прочитанное в одной занятной немецкой книжице.

--Ну, мы слушаем! – Подзадорил Карла Францевича помещик, тут же, по примеру штаб-ротмистра меняя позу в кресле и прикладывая свои персты к шраму на щеке.

--Та книжица, о которой речь, была прочитана мною не вчера, потому точного цитирования текста вы не дождётесь, а вот общий смысл заключается в том, что существует так называемый логический парадокс между едва граничащими, но таки граничащими взаимоопровергающими правилами и процедурами.

Гоф-медик умолк, сосредоточившись на большом персте левой руки старательно трущим глаз.

--Тут уж простите, Карл Францевич, но мне видится ошибочным пользование словца «взаимоопровергающими». Логика сего предложения требует иного определителя – «взаимоисключающими», хотя я могу ошибаться. Философская категория противопоставления не сочленяется с правилами и процедурами. Ещё раз извините за суфлёрское своеволие.

--Вот и мне кажется, что я оплошал! Сижу, пыжусь – что же не связывается? Благодарю, Кирилла Антонович! А вы сами ….

--Нет, нет, ни чего такого я не читывал.

--Господи, куда меня занесло? – Простонал штаб-ротмистр, предвкушая разговор, в коем он не окажется ни в роли собеседника, ни в роли слушателя, а так, в роли скучающего предмета мебели.

--Итак – парадокс между одним и иным. Да-а … так вот, в той ситуации некто, попав под действие этих правил, не имеет возможности подвергать их контролю, поскольку сама попытка нарушить те правила приводит к их строгому соблюдению. Это то, что я хотел сказать … вам.

--Говорю без иронии, что это весьма интересно и поучительно. Но как возможно увязать сказанное вами с сегодняшним днём? Чтобы соблюсти точность скажу – с событиями сегодняшнего дня.

--Попытаюсь объяснить. То, что я вам доложил, имеет и собственное название: «Ситуация одинаковых чисел». Хотя … нет, не «ситуация», а «ловушка одинаковых чисел».

--Всё равно, доктор, вы уж простите, но связи не ….

--Понимаю, Кирилла Антонович, как я вас понимаю! Я сам не уловил бы связи, слушая такого рассказчика, как тот, что перед вами. Одинаковые числа – это пара, скажем, двоек, троек, да хоть девяток, понимаете? Не сама по себе пара любых чисел, а двадцать два, тридцать три ….

--Это опять познавательно, но понятнее не становится.

--Каков поп, таков и приход – это обо мне. Эти числа не просто знаки, начертанные на бумаге, это … ежели будет угодно даты, номера домов, количество окон на фасадах домов ….

--Карл Францевич, а можно я заберу назад свой вопрос про причину вашего молчания? – Откровенно изнывая от эдакой беседы, в мыслях поименованной «белибердой», простонал Модест Павлович.

--Поздно, слишком поздно! Теперь я начну с начала – пара одинаковых цифр, с которыми вы сталкиваетесь, повлияют на событие, оказавшееся под прямым воздействием самого числа, состоящего из одинаковых цифр.

--Чёрт побери, тут и утопиться негде, и плаваю я сносно!

--Так, интрига усиливается! Продолжайте!

--Сегодня восемнадцатое октября, верно?

--… нет, в петлю офицеру лезть не пристало – стыдно!

--Верно!

--И сегодня мы присутствовали при событии, происходящим впервые в день нашего приезда, верно?

--И … что?

--А какого числа мы прибыли в Симферополь?

--Двадцать … э-э … второго.

--Всё! Решено бесповоротно – стреляюсь!

--А под каким нумером был дом, в окнах которого вы видели поручика?

--Не припоминаю … я … нет, не помню.

--То был дом под нумером двадцать два. А что, по-вашему, означают выставленные вам на обозрение два перста покойного Дороховского?

--Нет, пока стреляться рано, становится если не интересно, то не скучно.

--Признаться, я подумал, что это намёк на пару одинаковых объектов. Ведь тогда, на улице, и я, и Модест Павлович видели себя самих, бьющихся с неизвестными. Постойте, вы хотите сказать, что поручик Дороховский показал мне число одиннадцать?

--По-первам, это вы сказали, но – да, я склонен считать тот знак числом одиннадцать. В противном случае, вам было бы показано по паре перстов на каждой руке. И то был не намёк, то было предостережение.

--Постойте, теперь подытожим – нынче мы проживаем день, на который воздействуют три парных и одинаковых числа?

--Нет, четыре. Подворье, на котором сегодня мы имели честь присутствовать, пронумеровано парой троек.

--Пожалуй поживу ещё маленько.

--Давайте условимся, что некая закономерность установлена. Но пока нам не достаёт разумного толкования, объединяющего и цифры, и факты, упомянутые вами.

--Нет, это точно не для меня! Где мой револьвер? Куда запропастилось кураре?

--Не торопитесь, Модест Павлович! Как доктор, могу сказать, что деяние, кое вы так рвётесь совершить, легко сделает старость и без вашей помощи. Кирилла Антонович, - обратился гоф-медик к прежнему собеседнику, как только получил в ответ от штаб-ротмистра некое подобие улыбки.

--Кирилла Антонович, я аховый лектор и толкователь, но моё понимание событий и парных чисел таково -  всегда происходит нечто странное, даже необъяснимое там, где присутствуют упомянутые цифры! Как будто … не знаю даже … словно есть особые места на земле, над которыми, как бы созвездия, нависают эти числа. И ещё о толковании – взаимоисключающие правила и процедуры. То, чему нынче днём мы стали свидетелями, разве не есть исключительным? Разве наблюдать минувшее в нынешнем не есть исключением из правила нашей жизни, к которому мы все привыкли? Да, есть! Разве не есть исключением из правила, что, наблюдая минувшее в ранге зрителей, мы видели нарушение прошедших событий мальчиком Матвеем? А лошадь, что едва не лягнула вас, Кирилла Антонович? А собачка, подошедшая к вам же на подворье?

--Теперь я прекрасно понимаю Модеста Павловича, вычитывающего мне на неуёмное моё многословие. В чём ….

--Ну, как же вы не поняли до сих пор? Минувшее, коим мы любовались нынче, существует по правилу минувшего, а нынешнее существует по-своему правилу, ведь это верно? И эти правила взаимоисключают друг друга в логическом обосновании, что верно также! Что сотворил прапорщик Лозинец? Он вознамерился нарушить эти перечисленные мною правила! Его выходка, коя иначе и не именуется, как выходка, породила в минувшем обновлённый акт уже отыгранной пьесы, в которой на сцене выступили два Лозинца! А разрыв гранаты, коей не было в первом варианте, сотворил новых погибших – сам прапорщик и артельщик Митрич. А далее ….

--Погодите! Вы хотите сказать, что …, - громко сказал, решивший твёрдо дождаться старости штаб-ротмистр, однако господин Рюгерт уже был в «ударе», и лихо прервал вскочившего на ноги Модеста Павловича.

--Нет и нет! Это вы не хотите до сих пор понять, что нарушитель этих правил тут же начинает их строго соблюдать! Каково есть основное правило минувшего? Ну, господин штаб-ротмистр, ответьте мне!

--Да, чёрт его знает! Минувшее минуло, и ничего после себя не оставило, кроме воспоминаний.

--Идеально! Вижу теперь, что вы меня поняли!

--Не надо мне льстить, ничего я не понял! По вашей логике выходит, что ….

--Именно так! Именно! Один погибший прапорщик забирает в минувшее своё грядущее воплощение! Господин Лозинец погиб и, скорее всего, похоронен в один день с поручиком Дороховским. Ну и с артельщиком, разумеется.

--Что вы несёте?!

--Я несу то, что следует из простой логики событий, пусть вам это и не по нраву! Я несу то, что трёх нападавших в плен взять не удалось, просто некому их было брать! Отсюда вывод -  на вокзал для опознания Дитца везти некого. Хоть я и не курица, но снесу ещё нечто – меня скопцы не похищали, а вы с прапорщиком меня не вызволяли из подземелья. Хм, что ещё мне снести? -  Карла Францевича не на шутку задела та бесцеремонность Модеста Павловича, которая теперь требовала от гоф-медика превосходной дикцией вбивать слова в сознание штаб-ротмистра.

--Могу добавить, что извозчик, чью пролётку пользовали для моего похищения, жив, а Ду-Шану не отрубили стопу. А напоследок я скажу – выйдя отсюда на поверхность мы можем на признать Симферополь в том событийном виде, в коем его мы же и оставили.

--Пока ладно, я говорю «пока ладно», - примирительно выставляя перед собою руки быстро сказал Модест Павлович, - допустим, что я излишне … то есть, к сердцу … понимаете? Если бы я сказал такое про людей, которые вам дороги, как бы вы поступили на моём месте?

--Я бы спросил вас: «Я вы уверены в своих прогнозах?» Да, именно так я бы и спросил, а не вызывал бы сюда чёртову нечисть, из-за которой скоро и ступить будет негде!

--Снова «пока ладно», я погорячился и извиняюсь, а следом задаю вам неожиданный вопрос: «А вы уверены в своих прогнозах?»

--Нет, - просто и обыденно сказал доктор, и опустился в кресло с таким видом, словно никакого разговора на повышенных тонах не было. И вообще никакого разговора не было.

--Как прикажете …, - в растерянности от услышанного штаб-ротмистру только и оставалось, что переводить растерянный взгляд с доктора на Кириллу Антоновича и обратно, - это понимать?

--Пока не знаю. Я всего-то пересказал прочитанное в книжке, и на известном примере объяснил суть ловушки одинаковых чисел.

--Мне кажется, что я готов прямо сейчас избавить вас от возможности встретить старость.

--С этим можно не торопиться, у меня есть иное предложение – давай поднимемся наверх, да и поглядим, как сильно я ошибся. Заодно навестим Ду-Шана. Кирилла Антонович, хотите предложить иное меню?

--Нет, не хочу. Странно, что я сам об этом не додумался ранее, и не были ли слова Ду-Шана про то, что мы не выдержим встречи с минувшим, наполненными именно таковым подтекстом? В любом случае, идёмте наверх! А вы, доктор, поразили меня настолько, что я с готовность преклоняю перед вами голову в знак глубочайшего уважения!

--Полноте! Это всего-то был пересказ прочитанного, хотя ваши слова доставили мне ….

--Давайте вы оставите политес на после, а? Господа!

--… и вы не сможете не согласиться с некоторыми моими аргументами, - словно не слыша Модеста Павловича, продолжал Карл Францевич, - по-первам, я не рискну составлять пари на подтверждение, либо опровержение высказанных мною предположений. Во-вторых, сочленение парных чисел с взаимоисключающими правилами таки имело место нынче и без моего рассказа. А в-третьих – я же был чертовски убедителен в своих размышлениях! И, дорогие Кирилла Антонович и Модест Павлович ….

Тут хлопнула входная дверь, вставленная в стену по левую руку от вещавшего доктора, и на пороге возник полный мальчик Матвей. В его сторону разом поворотились три головы.

--Тут … Стефанович сказал, шоб вы возвертались на подворье.

Четыре глаза, четыре грозных ствола мощнейшей артиллерии тут же взяли на прицел гоф-медика. Не берусь определить, какими были орудия – пищаль, фузея, пушка, мушкет, гаубица или вовсе трубочка, через кою сорванцы плюются горохом, не возьмусь определять и калибр стволов, но утверждать, что в подвале явственно была слышна буквица «О», с которой начинается командное слово «ОГОНЬ!», стану!

--И … как себя чувствует Вальдемар Стефанович? – С самым невинным видом спросил Карл Францевич у мальчика. – Здоров ли?

--Да, слава Богу, - ответствовал Матвей, и полез в карман за яблоком.

--Ну, чего ждём? – Спросил доктор, и быстренько направился к выходу. – Не отставайте, господа, не отставайте!

Не берусь утвердительно заявлять, что где-то в мире, либо где-то в нашем детстве существует вполне реальная школа по изучению языка жестов. Скорее всего я рискну утверждать, что таковой не существует ни в пространстве, ни во времени. Но, в таком случае кто из господ читателей возьмёт на себя труд растолковать образованным и просвещённым гражданам Российской империи, как мы понимаем мысль, заключённую в движениях рук и плеч, глаз и уголков губ, бровей и поворотов головы, а также всех вариациях сморщивания и разглаживания кожи лба?

Нет, в самом деле, кто и когда наставлял нас на запоминание каких-то там пассов руками, движения зрачков и шумных выдохов как на определённую мысль, значащую то-то и то-то? Мол, увидите таковое, словно вещает некий профессор с кафедры, то тут же определяйте, что ваш собеседник разочарован! Усвоили? Нет, не заинтересован, а непременно разочарован! А сей набор движений, продолжает некий титулованный знаток, суть ободрение, а такой вот – крайнее удивление.

Так уж сложилось, что не учили никого из нас подобному предмету, в шутку прозванному «жестикуляциоведение». Так откуда же мы понимаем молчащего собеседника и, мало того, сами молча же сообщаем нашему визави то важное чувство, полностью захватившее нас? Откуда в нас это умение либо, с позволения сказать, способность? Просто так, по наитию? Впитали в себя с молоком маменьки? А может статься, что мы получили понимание-передачу жестикуляции вкупе с остальными врождёнными инстинктами, подобными инстинктам глотания, дыхания моргания и хватания? Право слово, сие суть загадка загадок, имеющая в качестве ответа домыслы и догадки.

Подобная прелюдия, предваряющая последующий акт описываемого действа, в большей мере интересна, нежели поучительна, поскольку никак не поясняет того, что у наших героев невольно проявились три набора поз и жестов, не схожих друг с дружкой, но имевших единую, безусловную и понятную любому зрителю мысль – откровенное недопонимание и крайняя степень любопытства при осмотре теперешнего вида подворья, спешно покинутого чуть больше часа тому.

Не ошибусь, ежели предположу, что пять, а то и шесть секунд ушло на пребывание наших героев в позах, понимаемых нами так, как уже описано. Думается, что ещё несколько подобных единиц временного отсчёта было бы вырвано из жизней господ на демонстрацию поз тел и мимики лиц, не появись рядом с ними мальчика Матвея, недолго любовавшегося застывшими гостями Вальдемара Стефановича.

Не придумав ничего иного, как со всей мальчишеской удали подуть в свисток, позаимствованный у жандарма в обмен на яблоко, Матвей таки добился своей цели – привёл в чувство трёх взрослых дядек, после чего определил их дальнейший путь.

--А чего тута? Вам – тудой, - мальчик указал свистком, зажатый полными пальчиками, на дверь дома, - вас тама ждут!

--Поразительно! Любое подобное коверкание слов всё едино приводит к их пониманию! Нет, это действительно поразительно!

Это сказал Кирилла Антонович, первым пришедший в себя после резкого звука полицейского духового инструмента. И промолвил это помещик, не обращаясь к друзьям, а так, проговаривая мыслишки вслух.

Хотя, пользуя в качестве наглядного пособия таблицы терминов гимназического курса восьмого класса обучения, словцо «поразительно» в те минуты описываемых событий, имело совершенно иную точку приложения, а именно внутреннее наполнение комнаты дома прапорщика Лозинца. Да-да, той самой комнаты, что по мере потребности служила то гостиной, то столовой, а то и настоящим штабным помещением.

И снова, дабы не нарушать традицию, начавшую подавать признаки систематической, Кирилле Антоновичу, Модесту Павловичу и Карлу Францевичу было в пору сызнова впасть в удивлённо-непонимающе-любопытный ступор, имевший схожесть с позами античных статуй, мраморно застывших в миг свершения ими движений или целых поступков.

Вышеупомянутое размышление о позах и жестах, по законам протекания описываемого дня, просто обязано быть повторено сразу же, лишь завершится данное предложение. Однако повтор отменяется по причине, коя не ожидалась нашими героями, а уж автор не ожидал и подавно.

И что такого происходило в комнате, на пороге которой входящие господа своими позами просто выкрикнули переполнявшие их чувства? А происходило такое – за столом, спиною к окну и, соответственно правым боком ко входной двери, сидел тот, кто по определению Матвея был «Да, слава Богу!». Иными словами – Вальдемар Стефанович Лозинец, собственной и не сгинувшей персоною.

Только вот радости от возвращения друзей прапорщик не показал, если он вообще заметил их появление в комнате. Вальдемар Стефанович поставил локти на стол и ладонями обхватил голову. Конечно же не всю, а только виски, отчего в подобной позе имелся наклон головы книзу, что позволяло его глазам без напряжения глядеть, да не отрываясь, на столешницу. Не отрываясь, и ни на что, не отвлекаясь – вот вам ещё один пример молчаливой позы, дающей представление стороннему наблюдателю про состояние духа прапорщика.

Не то, чтобы наша троица уверовала в германско-книжную доктрину о ловушке парных цифр, не то, чтобы не ожидала увидеть живым того, кто согласно заявлениям гоф-медика, должен был быть схоронен, однако же доля неожиданности с вкраплениями странного сюрприза, таки имела место.

Основная причина, поразившая наших героев ещё на пороге комнаты, также сидела за столом, только лицом к двери. Сидела, заложив одну здоровую ногу на иную здоровую ногу, да и покуривая трубку с длинным чубуком. В обычай подобные трубки пользуют длиннокосые синайцы на иллюстрациях в естествоиспытательских альманахах, регулярно получаемых помещиком по подписке.

Тут, малость ранее, упоминалось, что заминка в поведении наших героев была краткой. И всё потому, что сидящий и курящий, а это был, как уже поняли уважаемые господа читатели, никто иной, как Ду-Шан, который, снова-таки молча, сотворил несколько почти круговых движений ладонью, понятых сразу и однозначно: «Проходите к столу и присаживайтесь!».

Опаска, с которой троица наших героев подходила к столу, походила на передвижение не самых отважных путешественников, впервые попавших без проводника в дебри опасных джунглей. Ей-Богу, это именно так и выглядело! Даже коротко вспыхнувшая улыбка на губах выздоровевшего мистика не придала уверенности вошедшим.
Согласно поговорке, что ничего в мире не длится вечно, тот длинно-короткий путь от двери до стола кое-как был преодолён, и господа заняли предложенные им места.
Ду-Шан попыхтел трубкой, затянулся и выпустил тонкую, но очень уж длинную струю дыма, которая тут же свернулась в подобие спирали … хотя нет, на штопор походило больше. И вот когда над обеденным столом повисли три подобия кухонной утвари, курильщик подал голос.

--Я не стану утруждать себя цитированием ваших мыслей. Я знаю всё то, что вы готовы выплеснуть на меня. Прошу лишь об одном – найдите в себе силы выслушать меня до конца и тогда, вполне вероятно, отпадёт всякая надобность в вопросах. И да, милейший Модест Павлович, именно так я и заговорил. С некоторых пор я восстановился телесно, и с тех же пор я имею честь вполне сносно владеть вашей речью.

Ду-Шан умолк, подняв глаза к потолку и затягиваясь дымом из трубки. Почему мне кажется, что этот, перевоплотившийся во многих качествах мистик, совсем немного кокетничал? Сотворённая им пауза в монологе всяко попахивала театральностью, причём настолько, насколько то было надобно не просто привлечь, а по-настоящему приковать к себе внимание слушателей. И проделать это не ошеломляющими откровениями, а искусным владением науки создавать напряжение внезапным молчанием.

--Карл Францевич, вы почти оказались правы, перечисляя вероятные последствия, неизбежно наступающие при попадании человеков в ловушку логического парадокса пар одинаковый цифр. Почти – это вами не был учтён некто, запустивший эту ловушку, словно заводного зайчишку-барабанщика. В целом же я берусь подтвердить вашу правоту.

И ещё одна пауза, и ещё одна затяжка, и ещё одна струя табачного дыми разогнала висящие над столом три штопора, превратив их в обычный белёсый дымок.

--Вас, Кирилла Антонович, я предупреждал, что дело, которое вы затеяли, вам не по плечу.

--Вы изволили выразиться иначе, если быть точным в формулировке. Вы сказали, что мы можем не справиться. Это, с вашего позволения, разные смысловые формы. И ещё ….

--И ещё пока не будет. Сейчас право говорить принадлежит мне. Ох-ох, как запекло правое ухо! Это всё от сокрытого до поры недовольства господина Краузе. И всё же я перейду к главному. Ваше настроение, равно, как и поведение, схоже на подростковые притязания к портному, сшившему для вас новые пары. А вместо того, дабы быть опрятными с одеждой, вы очертя голову бросились в колючий кустарник, где и изорвали новую одёжку. Теперь вас переполняет недовольство портным, словно он виновен в необдуманности ваших поступков.

Новая пауза уже не имела и намёка на театральность. Ду-Шан просто ждал ответных речей от … ну, скажем так, от любого из собеседников.

Хотя, как на мой взгляд, ожидался ответный выпад именно от штаб-ротмистра. Однако тщетно. Модест Павлович, сощурив глаза, не сводил их с Ду-Шана.

--Что же, нечто подобное я и предполагал! Вы действительно почти всегда выдержаны и рассудительны. Я продолжу, а вы не перебивайте. Ранее я сказал Кирилле Антоновичу, теперь же повторю для вас – здесь вы непрошенные гости. Разумеется, я не говорю об этом доме, я говорю о Симферополе. Вы настолько зашорены знаниями из гимназий и прочих академий, вы настолько увлечены соотнесением увиденного со всеми своими псевдонаучными познаниями, что так и не удосужились понять, что именно вам было показано, как вам было показано … вы, уж простите за прямоту, не углядели главного злодея, хотя трижды сталкивались с ним нос к носу! Скажу откровенно – я не надеялся увидеть вас живыми. Во всяком случае большую часть не надеялся.

--Тогда давайте так – большая часть из нас пустится в пляс от радости, что выжили, а остаток станет гордиться своей новой способностью не пропадать в ловушке с цифрами! Так годится?

--Я поторопился назвать вас рассудительным, поскольку вы всё же решили обвинить портного в том, что остались без порток! Вы, господа, дружно испортили дело, важное для вас, как ни для кого иного! И, как итог, случилось нечто такое, на что я питаю весьма и весьма слабую надежду – своим непониманием суть происходящего, своей перегруженностью ожиданием желаемого результата вы изменили ход событий, да и сами события так, что нанесли значительный урон Симферопольской бесовщине, не говоря уже о больших проблемах у Дитца.

--Вот и выходит, что пляска радости объединит всех! Никуда не расходитесь, господа, я за цыганами и шампанским!

--Я проигнорирую вашу эскападу, господин штаб-ротмистр! Изменения, о коих я говорил, налицо! Но в этой новости есть и дёготь – действия Вальдемара Стефановича убили его самого во всех возможных вариантах развития схватки на подворье, равно, как во всех вариантах последствий. Это его вина, несмотря на то, что она понятна и оправдана. И сделать тут ничего нельзя – господин Лозинец не Лазарь, а я не Иисус.

--Но … вот же он сидит … здесь сидит! Как это?

--А так! Он будет жить здесь до той поры, пока не отважится покинуть пределы подворья. Теперь это место его мир, его Вселенная и его, если угодно, Симферополь.