Месяц пробежал непогодноПрохудился сентябрь со второй декады и, натащив на сизый небосвод сырость тучную, перемешал грязь посадскую с городской.
Однако мокредь осенняя настроение Маньке не испортила; при хороших деньгах, что легко дались, видать никакая безведреннеца его не расстроит.
Ахнула девка, как вторую, да третью выручку сымела.
Двойным заломом товар вышел, а как и невдомёк. Решила было Фому спросить, да не пожелала бестолковой выглядеть - фасон держать нужно!
К вечеру, в назначенный час, сбытчик с деньгами явился. На стол стопку денег бумажных уложил. Ни одной помятой иль рваной.
- От чего у тебя всегда деньги будто из банка? - Манька пересчитывала купюры.
Фома чуть склонил в поклоне голову, сморгнул хитро.
- Так положено, Мария Петровна.
Манька взглянула на него и подивилась.
Новая тройка, свежий галстук, брюки-дудочки едва касались блестящих ботинок. Из-под полы пиджака виднелась цепочка карманных часов. Черный, неношеный фетровый котелок и аромат недешёвого одеколона.
- Фома, - у Маньки округлились глаза, - эк, ты паря приоделся! Ужель с моей щедрой оплаты?
Сбытчик закатил глаза.
- Мария Петровна, работаю с состоятельными людьми, ужель в рванине к ним с товаром?
- И что, от вида твоего они дают вдвойне? – Манька удачно «нащупала» повод к разговору.
Продавец в изумлении захлопал белыми ресницами и, совершенно не понимая претензии, уставился на хозяйку широко раскрыты ртом.
- Ты объясни мне, друг ситный, на какие деньги ты так заколосился, - Манька дымила ароматной папиросой, - иль еще с кем в деле? – и прищурилась хищно.
Фома шевелил толстыми пальцами, глупая улыбка смешно подчеркивалась открытым ртом.
- Дак, с процентов, хозяйка.
- И сколь ты взять себе решил?
А сколь и положено, - Фома смотрел Маньке в глаза, и ни вины, ни хитрости - лишь удивление.
- Ну, будь добр, дай расклад, - Манька нервно постукивала пальчиками о портсигар.
- Дак… с каждого грамма чуть-чуть, - Фома моргнул и виновато отвел голову.
А ей теперь и вовсе не понятно, как при взятом у неё доход двойной. Нахмурилась, брови недовольно сошлись, глаза щелями недобрыми, пальцы тонкие в кулачки взялись, изо рта дым, что у горыныча из пасти.
Смотрит исподлобъя и кажется Фоме на сквозь его видит. Голову приподнял, в потолок поросячьими глазками лупится.
- Втрое бодяжу*, - поперхнулся, закашлялся, - Вы поймите, Мария Петровна, порошок-то чистоты изумительной. Такой «феи» я и не припомню. Из почитателей кокаина нынче нет таких, кто пробовал эдакий сорт. Нельзя его в чистом виде, никак нельзя.
- Вон, как, - Манька вскрикнула. Вмиг просчитался кредит с дебетом и не знает теперь, благодарить ли сбытчика, иль требовать с него украденное. А задним умом чувствует – никак иначе-то.
- Значит, обносишь меня. Получается, почитай, треть всего товара себе берешь. А не много ли будет, сявка!?
Вздрогнул Фома, рот-то прикрыл, а нижняя челюсть и отвисла. Бегают глазенки у прохвоста, моргают часто.
– Интересно мне, - Манька новую папиросу закурила, - а на сколь бодяжешь свою долю?
- Так же, втрое, - пробубнил Фома, - и мнет котелок руками потными.
А Манька улыбнулась вдруг.
- Нынче, бери с моего товару сколько хочешь, но денег приносить мне втрое больше! А коли не устроит такой расклад, другому сбытчику быть. Веришь?
« Ох и хитра бестия, - подумал Фома. Платком душистым подбородок, шею утирает.
- ловко, ловко, чума весь расклад вызнала. А ведь мог и не сказать правды. Да глаза у девки ведьмины, при них с языка враньё не соскочет. Но и при таком раскладе не в бедности быть. Свой-то грамм вчетверо разводился»
Бадяжить – смешивать, разводить(жарг.)
К вечеру прояснилось.
Солнце у горизонта вспыхнуло красно и провалилось в свинцовые Невские воды, не отразив ни единого лучика. С реки ветерок прибежал промозглый.
Влада в сумерках в дом вошла, улыбнулась Маньке молча. Глаза лучезарятся, будто в удовольствиях купалась. Устало к кровати прошла, прилегла, вздохнула, кошкой мурлыкнув.
- Ох, и до чего жизнь хороша, Маня,- улыбается, щеки в румянце.
- И чем ? – Манька папиросу тонкими пальцами мнет, - ужель свое тело в аренду сдавать за половину стоимости и есть хорошо? Ты при деньгах нынче, что втрое больше заработанного, а несешься в проститутошную, будто мильёны там раздают.
- Эх, подруга, когда работа в удовольствие, то и деньги приложением. Вот, года через два постарею, ненужной стану и от того мне страшно делается, - Влада глаза прикрыла, - люблю я это дело и без него не представляюсь. А как выпрут из дома - замуж идти. И что я с одним мужиком, на всю жизнь прописанным, делать буду? А старость-то, рядом, вот-вот корявая дотянется. Деньжыщ бы великих. С ними я до смерти без одиночества.
- Будут деньги подруга, будут, - Манька свечу задула.
- Петруха объявился, - Влада в темноте прошептала, - с тобой говорить желает.
- И о чем?
- Объясниться хочет, мол, дружки по понятиям развести его хотели. Навроде не предавал он тебя.
- Не желаю его видеть, так и скажи.
Голый месяц синим спальню высветил. Светом холодным лица девичьи огладил и ушел искать других красавиц для услады.
Темное небо ночью тучно в окно глядело, когда грохотно дверь распахнулась.
В комнату трое ввалились. Здоровенный бугай «Летучей мышью» Маньку высветил, скинул одеяло, девку за косу, с кровати сбросил. А как поднялась она, тут же лбом о стол! Подол ночной рубашки с заду на голову ей и дерёт шершавой рукой нежную кожу ниже спины, мнет плоть девичью.
Молчит девка с испугу ли, иль головой ударилась сотрясно?
- Деньги, что с марафету сымела сей час же на стол! - Рванул бугай рубашку девичью, так и вытряхнул Маньку из вместилища шелкового.
Стоит она голая, руки безвольно вдоль бледности нагой и нет ни красоты, ни влекомости – пустое тело …
- Завтра весь порошок снесешь по адресу. А к вечеру, что бы и духа твоего в Питере не было. И почитай свезло тебе, паскуда, что живою осталась.
И лишь вскинул детина руку для пощечины, как выстрелы и раздались, а с ними и налетчики замертво.
В дверном проеме Петруха бородатый с наганами в руках. Смахнул влагу со лба, к Маньке кинулся, одеялом обернул девку, а та заистуканилась и не вздохнет, не сморгнет. Смотрит вперед себя и кабы не блеск живой в глазах, ну чем не труп стоячий. Здесь и Влада из-под кровати выползла.
- Одевай её по скорому, - Петруха оружие в карманы, - ноги делать нужно, - и плеснул керосину с двух ламп на постель.
Вздрогнула Манька – ожила. Голой к тайнику кинулась, вайчак кожаный достала, замками щелкнула и тут же одеваться взялась. В минуту троица из дому! И лишь отошли недалече, вспыхнул он пламенно.
- На днях тебя упредить хотел, - Петруха чемоданчик из рук Манькиных взять попытался. А та рванула его, отстранилась, шаг прибавила. Лицо в предрассветных сумерках бледное, глаза злостью блещут.
- Бражника людишки были, - отверженец печально на Маньку глянул, - делиться ты с ними обязана была и лишь с разрешения товар толкать. Хорониться нужно и надолго. Иначе в лоскуты порежут.
Манька в тумане сизом экипаж разглядела, приблизилась, уселась в пролетку, с ней подруга её верная.
- Меня не ищи, - к Петрухе обратилась, будто к столбу фонарному. Коснулась плеча ездового: - Поезжай, братец.
11.
Да-а, вот такая планида Манькина.
Полнится жизнь её и приятным, и камуфлетами нередкими, с чем и жить да идти далее. Видать привыкла девка к раскладам эдаким, без чего и неможется.
С первыми лучами красноликого, звякнула она колокольчиком у дверей Булатовских. Белофартучная служанка ими у носа Манькиного и хлопнула, а как голос знакомый признала, так и оторопела.
Челядь Маньку вымыла в новомодной ванне. Сбрызнулась деваха ароматной водой и в постель, отсыпаться. А к вечеру скрытно к Лери с визитом.
Похудел чернявый, нос вострее прежнего и глаза в неведомом блеске. Выслушал Маньку, закурил, и смотрит в окно не моргая. Желваки на лице играют, пальцы дробью по столу и дымно вокруг, как в преисподней.
- Как ты могла, Маня, так сбывать марафет? И я тебя не упредил, думал знаешь, а оно вон, как вышло. Скрыться тебе нужно, бежать из города. Иначе братва Бражника сыщет и порешит без разговоров. Нынче, заполночь Карпа встречаю с поезда, с ним и обговорим.
Ночь черным пологом Питер накрыла, фонари желто мостовую красят. Тучность небесная давит слепо, дождем желается пролиться. Цокают тревожно копыта по мостовой, стучат колеса гулко да рессоры поскрипывают.
- Не сумеет Маня с города выехать. На вокзале, вон, лихой народец гуртами ходит, её ищут. Здесь другой подходец нужен, Лери, - Карп из пролетки вышел, - есть задумка.
В комнатушке, при одинокой свече, выпили подельники по рюмке коньяка, закусили свежим балыком. Карп с понюшки табака чихнул троекратно не шумно.
- Знаю я Бражника, в подельниках по молодости ходили, с чего имею предъявить нынешнему питерскому вору. Давно дело было - сдал он меня заказчику, коему я брильянты Королевские обещал.
Проговорился о том давалец, упреж, как сбросить моё истерзанное тело в реку. Думал - убил, да выплыл я, - скрипнули сухожилия Карповы, напряглись кулаки, в полумраке вздулись вены под плотной кожей.
- Нынче, покуда лихая братва Маню не сыщет, не успокоится, и надолго запомниться пожар и убиенные.
А коли самого Бражника уместить по-умному, то и забудут о ней в поисках убивца. Чай, не залётного какого, а самого за Питер стоящего на тот свет справим. И сделать это на днях, без промедления.
За окном громыхнуло утробно, ярко комната полыхнула, свеча дрогнула дымно.
- Да, здорово «белая фея» по Питеру пошла с легкой Маниной руки, - Карп, коньяк по рюмкам разлил, - негоже это прибыльное дело оставлять, даже при нынешнем, неприятном раскладе.
- И то верно, - Лери коньяк пригубил, - нынче запустили мы с профессором установку по производству кокаина и морфия. Профессор рад, да государству дело ненужным оказалось. Говорят, договор заключили с заграничной фирмой на поставку наркотиков для нужд армии.
В пустую дело Бабина, однако, нам с того и прибыльно будет. Думаю, лабораторной установкой пользоваться до времени, когда свою отлажу. И непременно от Питера по далее, к местам, где мак произрастает и в тайне.
А там по России и везти. Мане транспортировку и ладить. Не усидит девица в палатах графских, вновь дело искать возьмется, так лучше под нашим приглядом.
Двое суток сотоварищи Бражника отслеживали. И, прознав неизменные его дорожки, в третий день белокурый корнет на вороном жеребце забросил бомбу в пролетку с вором, что везла хозяина к Питерскому «Яру».
Всадник сгинул в клубах дыма, и никто не запомнил его со взрывом, разметавшим пролетку в прах.
На третьи сутки, утолокши в глазетовый гроб останки, что собрать смогли , лихие людишки похоронили знатного вора и, поклявшись у могилы отмстить коварному бомбисту, двинули делить власть в столице. О Маньке же забыли сразу, лишь появился новый «предводитель» воровского шалмана.
Недельная Питерская хмарь сменилась солнечными днями. Старый ворон, умостившись на крыше, разглядывал подслеповато улицу, то и дело кивая головой, будто здоровался с избранными и, лишь из пролетки к подъезду вышла статная красавица, «крухнул» дребезжливо, взмахнул шумно крыльями и, не удержавшись на коньке, свалился к её ногам, вращая круглым глазом. Манька и не вздрогнула. Переступила брезгливо живой комок, вроде лужу перешагнула.
Вошла в номер, смотрит на Карпа виновато.
А тот обнял девицу по-отцовски, поцеловал в лоб. Зарделась девка, в глаза старому взглянуть не в силах, слезу смахнула и как заговоренная вторит: «Простите Карп Сидорович, простите, простите…»
Усадил старый вор Маньку в кресло.
- Остынь, остынь, дочка, позади неприятности твои. Теперь от сбытчиков избавиться, что в лицо тебя знают и как заново народишься. Укажи место куда им явиться, с тем и покончим.
- Один он, Карп Сидорович. Одним и пользовалась. Но хорош! Дело крепко знает, - Манька теперь вору старому в глаза с надеждой смотрит.
- И дело знает и тебя, Маня. С тем и сдал Бражнику, а там, глядишь и далее, кому потребуешься.
Труп свинорылого Фомы сыскали детишки на старом кладбище, через два дня. Напомаженный, в отглаженном костюме, с амбре дорогого одеколона да трупного запаха, и дыркой под левым глазом.
Карп велел Маньке от дел отойти, скрыться в Булатовских хоромах, пропасть на пару месяцев.
- И с этого дня марафет не твоя забота. Будешь от меня получать немалый процент с нашего дела. Живи, да радуйся, - и обнял девицу.
И ладно у Маньки на душе сделалось: будто «малинки» пригубила. И ног под собой не чует и вроде летит легкой птицей в голубом просторе и одного вдоха на всю жизнь и хватит. Видится мир манящей прозрачностью дивной, а в дали глубокой чернота точкой марится и не близится.
Вскоре граф Булатов с фронта прибыл. Уставший, постаревший, но с юношеским блеском в глазах.
Рад несказанно Маньке.
И как месяц на небо взошел, лицом помолодел, и усталость сгинула.
Ночь бессонная в страсти невидимая, мгновением промелькнула. К полудню проснулся граф в объятиях девичьих и не вериться ему, что рядом любимая. А Манька с вопросами к кавалеру.
- Заботливая ты, душа моя, - улыбнулся грустно, - плохо на фронте. И с медикаментами не ладно и офицеры от медицины, порой хуже врага бывают.
- А как же с болеутоляющими? Что решили?
- Подписали контракт на поставку. Через две недели состав с медикаментами из-за границы ждем. Думаю, на предстоящий год хватит, а там, глядишь и победа.
Павел Андреич вдохнул аромат волос девичьих, шепнул красавице на ушко слово заветное, и затрепетала Манька в объятиях графских, поминая в сладострастии слова о вагоне с марафетом.
Утром следующего дня, полковник на службу отбыл, а Манька подругу кликнула.
- Сыщи Петруху. Скажи, простила его и жду сегодня же в заветном месте.
И лишь полуденной свежестью наполнился лесной простор, явился старый любовник. Манька при платьице простом в косынке ситцевой, с ромашкой у губ улыбнулась при встрече, и ручку протянула.
Прильнул к ней Петруха, на колени встал, и смотрит преданно глазами пёсьими. Увлекла его деваха в глубь рощицы, и лишь насладилась пара ароматами лесными, Манька к делу.
- Вскоре, в Финляндию состав прибудет с вышняком*, что тебе взять придется. Немалый груз, не два чемодана, - усмехнулась девка, - сыщи людей правильных, да не таких, чтобы товар по карманам и в разбег! Людишек не мене дюжины набери. Крепких, отъявленных, при оружии. Товара взять придется много.
Как работать будем, расскажу лишь кодлу соберешь. Два дня тебе Петя, да на сборы один. Задаток людишкам твоим при встрече раздам. Расчет после дела. Хрустов* получат сколь и не видели никогда, - нос у Маньки вострее спицы, губы белые и глаза точками, - встречаемся послезавтра в десять поутру, здесь же.
Мда-а. Вот так девку дела лишать, да без присмотру графьям в усладу оставлять. И кто подумать мог, что от безделья и лишь по случаю избавившись от воровского приговора, эдакое Маньке в голову взбредет!
К вечеру Граф прощаться приехал.
- Утром отбываю в Финляндию, сопровождать груз. Состав на границе сформировать, людей расставить. На однопутных участках перегоны самое неприятное - подолгу стоять. Состав не отмечен как литерный, так и будет тащиться от станции к станции.
- Вы, Павел Андреевич осторожными будьте. Ближе к охране. Как никак война, вдруг неприятель, прознав, нападение сделает, - глаза у Маньки влагою наполнились, губы вспухли разом и мелкая дрожь слова выговаривать мешает.
- Душа моя, девица, не переживай. В штабе мое место, как-никак генерал теперь, - и улыбнулся, увлекая девку на взбитую перину.
На редкость ясная ночь выдалась. Синеокий месяц бесстыже разглядывал из окна генерала, что от любовной утехи улыбался нагой во сне, и виделись ему сны совсем не о войне. Манька же, к утру успела просмотреть все генеральские бумаги с грифом «Секретно».
вышняк* - груз.
Хрусты – деньги.
12. Заключение
М-да. Сколь испытаний выпало юной деве за краткий жизни срок.
А ведь и не случались они, сама сотворяла.
Задумывалась, видела ли адов край, где с судьбою играла?
Что ощущала, на что уповала? С чьим именем в душе и сердце на путь лиходейства ступала?
Или же в младые годы, при зоркости глаз не видится будущность, что участью и выйти случается?
И от чего в задумках своих, лишь успех разглядев, стремилась к нему любою ценой?
На рассвете граф коснулся губами нежной Маниной щеки: и тут же чуть заметная улыбка юных губ осветилась первым солнечным лучом.
Озорник побежал к её подбородку, коснулся нежного плечика, заглянул под шелковую рубашку…
Генерал позавидовал лукавому шалуну, вздохнул с сожалением и бесшумно покинул альков.
И лишь карета выехала за чертог, небесная прозрачность заволоклась серым. Почернел горизонт, и заморгало растерянно светило за набежавшей сырой тучностью.
Сверкнуло ярко! Вспыхнула без теней роскошная спальня.
Мир раскололся жутким треском и поглотился в нём звон разбитого стекла разверзшихся рам.
Красным полотнищем взметнулась тяжелая портьера: трепетала она на сквозняке, ударялась о стену звуком сыромятного кнута, и блистали на полу стеклянные осколки глазами мрачного неба.
Пронзился эфир звенящей тишиной, а с ним и девичье сердце замерло.
Но едва застучали крупные капли, затрепетало оно отчаянно, с болью.
И виделись на белом в мрачном непогодье печальные глаза, будто взаймы взятые, и полнились они печалью, наливаясь искристой слезой, и сморгнув, растаяли в мареве ненастья.
К вечеру, затученное солнце блеснуло коротким лучом и, обратившись бледным облонком, зависло в пасмурной хмари.
Окутанный влагой воздух затуманил окраину, где на старых развалинах Петруха свору и собрал.
Двенадцать ухарей глазами голодных собак уставились на красавицу, будто пред ними блудливая сука предстала.
Кто улыбнулся, кто глянул зло, а сивый, худой удалец стрельнул щелчком окурок в сторону и, озирая банду, прищуристо хохотнул громко: «Эт, что, бродяги, под бабу ложиться будем?» Надвинул кепку поглубже и, сплюнув сквозь зубы, качая бедрами, приблизился к Маньке, осматривая её пёсьим глазом.
- А ты, брат, за маруху-то, не говорил, - обратился он к Петрухе, - обчество в заблуждение ввел, считай накосячил. Не по понятиям, чтобы лярва и чесно’й компании в указ? По ходу, не попутался ли ты? – и уперся козырьком кепки в Петькин лоб, ткнув револьвером в живот.
- За эдакий развод и маслину в момон запросто.
- Охолонись, Чоп, - высокий, чернобородый атлет отвел рукой наезжателя.
- За такой бОзар, как бы тебе отвечать не пришлось. А ежели Маня не проститутка? Стрельнишься, или как? - и усмехнулся зло.
- А ты что скажешь, крОсава? - Губы под смоляными усами дрогнули в улыбке.
Манька глянула на тощего возникалу, что кипятком брызнула!
- Дурак, ты, хилый. Как есть пентюх. Заказчица я.
А лечь под меня и не мечтай. Лишь раскорячишься - тут же пулю в репу, - да и вскинула дамский пистолетик.
Выстрел шлепком мухобойки показался, а слетевшая с головы кепка, дохлой мухой.
Так и осел злодей на колченогий стул, и провалился в него задом, разметав ветхую мебель в прах. Хохотнула компания, глядя на бледного раскоряку, а чернявый руку поднял.
- Я Маню дОвно знаю, Ворона, друга моего покойного подруга она. И верно о себе сказала, и зуб даю – никогда лярвой не ходила.
Вот, тебе и предъява, Чоп. Как ответишь?
Жиган теребил прострелянную кепку и мелкие его глазенки часто моргали виновато. Он вертел головой, облизывал сухим языком тонкие губы.
- Пашшё-ё-ёл, - Манька вскинула пистолетик и щелкнула им «пусто». Чоп петухом сорвался с места, взмахнул руками, шлепнулся в пыльный мусор и, по-пёсьи, перебирая руками-ногами, перескочил порог.
- Грохнуть бы его, - рыжий битюк в клетчатой кепке указал взглядом на улицу.
К ночи небо прояснилось, морось послезакатная влажной прохладой обратилась. Одинокая свеча потрескивала, моргая копотным пламенем и, казалось, с тенями на стенах народу прибавилось.
- Хороший план ты, Маня нарисовала. Вроде сбыточным будет, коли взаправду охрана на майдане малая.
- Ну, что бродяги, - чернявый обвел взглядом собравшихся, - согласны?
Народец загудел одобрительно.
- В зольнике задаток, - Манька указала на остов печи.
Истлевший фитиль вспыхнул ярко и угас.
В жидком воске отразился лунный блик, будто душа сгоревшей светочи.
Рядом ухнул филин и со странным шорохом за стеной, раздался истеричный стрекот разбуженной сороки. Манька вздрогнула и крепко сжала Петрухину руку.
Мо’лодец приблизился к девичьему лицу и тут же, узрев холодный отблеск в глазах, отпрянул.
- Ужель не простишь Маня в чем я и не виновен?
- Прощаю, прощаю, - зашептала та, прижимаясь к жаркому телу подельника…
Чрез день собралась банда в месте указанном Манькой, ожидая состав.
Темноликая ночь расползлась по округе, освещая бледно-голубым черного, трубастого черта, шумно пустившего струю пара. Он гуднул кратко, сбавил ход и приблизился к разъезду.
Из-за приоткрывшейся двери грузового вагона показался солдатик: чиркнул спичкой, прикуривая. И тут же свора бросилась ко входу.
Вмиг бандиты уложили двух охранников на пол.
Манька тут же велела снести замки с указанной двери и лишь та отворилась, ярким светом полыхнуло!
Ослепленные налетчики, от эдакой неожиданности и сопротивления оказать не успели, и тут же, сбитые с ног прикладами, невесть откуда взявшейся многочисленной охраны, утратили норов.
Обескураженная девка стояла теперь у «вороной» кареты, бестолково отсчитывая подельников, загоняемых в её бездонное нутро: « … десять, одиннадцать?» Петрухи средь арестованных не было.
- Мадам, для вас отдельная карета, - полицейский чин, вытер фуражку платком и указал на автомобиль, - как и полагается даме.
Длинные стрелки его усов дрожали с каждым словом, острый нос будто желал вонзиться в Манькину сущность, а круглые глаза блестали злыми огоньками.
Сутки Манька просидела в одиночной камере, разбирая неудачу.
Тесное узилище взирало на арестантку одноглазо окошком в железе и скрипело дощатыми нарами, жалуясь на кичманскую судьбу.
К обеду Маньку ввели в кабинет следователя.
Офицер высморкался громко, расправил длинные усы и, добро глянув, показал арестантке её давнее фото.
- Как будешь представляться ?
- Представляются актеры в театрах, господин следователь.
- А и то верно, - усмехнулся следователь, - значит Марфину Марию Петровну исполнишь. Или роль нынешней Марафетки сыграть пожелаешь?
Тебе, дорогуша, не одним сроком обремениться придётся, за двоих и отвечать.
По прошлым делам срок немалый организуется, а за нынешний, по закону военного времени, казнь.
Так что, милая, все одинаково: сознаешься ли, нет: дорога одна - на виселицу. Однако, учитывая твой ум и красоту несказанную, можно и на волю выйти, годиков эдак через пару.
Следователь пред подследственной бумажный лист уложил, и протянул ручку, придвинув чернильницу…
В зарешеченное окно брызнуло мелкими каплями, застучали они, отсчитывая то ли дни до казни, или же новые года, что никак не виделись Мане сквозь навернувшиеся слезы.
С тех пор немало лето минуло. И лишь «заводилась» морось, виделось ей окно в мелких каплях; и превращались они в кривые ручейки, и текли неведомо куда, увлекая за собой израненную душу.
Мелкий дождь застил влажным туманом глаза. При нынешних летах сердце стучало часто, а то, замирало секундно и казалось не побежит более.
Не любила она такой погоды.